уже. Да и не такие наши годы, чтобы играть в ак-суек.
     - Не поздно еще.
     Хаким замолчал. Все случилось так неожиданно, что он не знал,  что  еще
сказать Шолпан, чтобы задержать ее хоть на минуту. Пока он подыскивал слова,
молодая женщина была уже возле  двери.  Не  оборачиваясь,  она  только  чуть
пригнулась, отодвигая полог, и скрылась в юрте.
     Идти к Халену в такой поздний час  было  неудобно.  Домой  возвращаться
тоже не хотелось. Он постоял еще  немного,  прислушиваясь  к  ночным  звукам
степи, затем присел на корточки и оглянулся вокруг. Было слышно, как  Шолпан
устанавливала ведра в юрте,  как  тарахтела  посудой  и  о  чем-то  негромко
разговаривала со свекровью. Вдруг Хакиму показалось, что  полог  над  дверью
юрты приоткрылся и кто-то вышел. Он еще пристальнее  стал  всматриваться  во
тьму, но никого не было видно. "Почему  она  не  остановилась?  Не  захотела
поговорить со мной? - подумал Хаким. - Ничего не сказала: выйдет или нет? Не
может быть, чтобы она легла спать, выйдет!.."
     Оставаться возле юрты было неудобно,  да  и  опасно,  может  кто-нибудь
увидеть, и потом  пойдут  разные  нехорошие  толки.  Хаким  решил  отойти  к
котану* - там темнее и удобнее ждать.
     ______________
     * Котан - открытый загон.

     Юрты аула Халена были расставлены широким полукругом, как бы ограждая с
трех сторон площадку, на которой располагался на  ночь  скот.  Невдалеке  от
котана, где притаился Хаким, лежали коровы. За день вдоволь  наевшись  травы
на богатых пастбищах, вдосталь напившись студеной воды из Анхаты, они теперь
отдыхали, пережевывая жвачку и пуская с влажных губ тягучую  слюну.  Слышно,
как они тяжело-тяжело вздыхают и шершавыми языками  чистят  ноздри  и  лижут
свои  бока.  Тут  же,  сбившись  в  сплошные  темные  комки,  дремлют  овцы.
Неожиданно вскочил ягненок и жалобно заблеяв, стал тыкать  мордочкой  в  пах
матери.
     Безмолвно в степи ночью. Притих  говор  в  плотно  закупоренных  юртах:
задернуты дверные пологи, опущены вниз  кошмы,  закрыты  дымовые  отверстия,
давно погасли еле светившиеся  красноватые  огоньки  керосиновых  ламп.  Над
аулом шумно пролетели утки, и снова тихо.
     Казалось, прошло много времени, а  Хаким  все  продолжал  сидеть  возле
котана. После шумного города, после  тех  тревог  и  волнений,  которые  ему
пришлось пережить в последнюю неделю  пребывания  в  Уральске,  теперь  было
приятно ощущать тишину и покой ночной степи. Хаким вспомнил Амира. "Если  бы
Амир увидел меня здесь", - подумал он и усмехнулся. Бросив еще раз  короткий
взгляд на юрту вдовы Кумис, Хаким поднялся и медленно зашагал с своему аулу.


ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

     Норовистая вороная кобылица и сегодня не  желала  подходить  к  жели  -
веревке, протянутой между двумя  большими  кольями,  к  которой  привязывают
жеребят-сосунков. Вытянув шею, она стремительно мчалась в  степь.  Почти  на
целый аркан впереди нее скакал жеребенок. Жумай  на  рыжей  лошади  старался
догнать их и завернуть к косяку, но это ему не удавалось. Мальчик  изо  всей
силы нахлестывал лошадь, кричал и дергал повод, но рыжая была гораздо слабее
вороной и с каждой минутой все отставала и отставала от беглянки.
     - На камчу нажимай!.. Камчой ее,  камчой  стегай!..  -  сердито  ворчал
Асан, размахивая куруком*.
     ______________
     * Курук - шест с петлей для ловли лошадей.

     - Хорошо  стоять  возле  жели  и  покрикивать:  "Стегай,   стегай!"   -
съехидничал стоявший рядом Кубайра.
     - Вон Хален вышел, - перебил Кубайру Асан, указывая куруком  в  сторону
юрты учителя. Хален стал седлать серого коня, намереваясь, очевидно, ехать в
степь и помочь мальчику подогнать кобылицу к жели.
     - Пойди-ка, Асан, сядь сам на серого и пригони  вороную  с  жеребенком.
Неприлично же учителю, человеку степенному, гоняться в степи за кобылицей...
     Асан торопливо подошел к учителю, взял  у  него  серого  и,  вскочив  в
седло, поскакал в степь. Вскоре  вороную  удалось  подогнать  к  жели.  Асан
стреножил ее, а жеребенка,  поймав  куруком,  привязал  к  веревке.  Женщины
начали доить кобылиц, мужчины же, постояв еще немного, отправились  в  юрты,
так как уже начинало припекать солнце. Кубайра  и  Асан,  всегда  помогавшие
Халену в хозяйстве, пошли к учителю пить кумыс. Они сели  на  кошме,  поджав
под себя ноги. Макка поставила  перед  ними  наполненные  приятным  холодным
кумысом деревянные чашки - тостаганы. Асан почти залпом осушил свой тостаган
и крякнул от удовольствия. Белые капельки кумыса повисли на рыжих усах.
     - Кажется, кто-то подъехал к юрте, - сказал  он,  медленно  приподнимая
туырлык* и всматриваясь. Спешившихся возле юрты всадников было видно  плохо,
и Асан никак не мог узнать их. - Кажется, старшина Жол  приехал,  вроде  его
чекмень... С ним какие-то люди в шинелях... Сюда идут!..
     ______________
     * Туырлык - кошма, прикрывающая низ юрты.

     Возле юрты послышались торопливые шаги. Дверной  полог  дрогнул,  и  на
пороге появились люди.
     Двое из вошедших были военными, за плечами у них - винтовки, на поясных
ремнях - подсумки с обоймами. Третий - старшина  Жол  -  одет  в  просторный
темный чекмень, с руки у него свисала плетка.  Военные  молча,  неприветливо
оглядели юрту. Асан и Кубайра недоуменно переглянулись, не зная, что  делать
и что говорить; учитель, казалось, был совершенно спокоен, ни один мускул не
дрогнул на его лице, он продолжал лежать на подушках и равнодушно  выжидать,
что скажут вошедшие. Чернолицый военный в упор рассматривал Халена.
     Старшина Жол топтался у порога. Ему, как видно, было неудобно за  своих
спутников, что они, войдя в юрту, даже  не  поздоровались  с  хозяевами.  Он
шагнул вперед и торопливо проговорил:
     - Здравствуйте!
     Асан и Кубайра встрепенулись, стали отодвигаться в сторону,  освобождая
почетное место для гостей.
     Хален степенно ответил:
     - Проходите, садитесь, милости просим!
     Всегда сдержанный и спокойный,  учитель  медленно  вынул  из-под  локтя
подушку, на которую облокачивался, и отодвинул ее в сторону. Он  смотрел  на
вошедших, изучая лица, стараясь прочесть в их глазах, зачем они приехали.
     Представительный вид хозяина и скромное, но довольно красивое убранство
юрты,  казалось,  несколько  удивили  и  обескуражили   военных.   Привыкшие
бесцеремонно врываться в чужие юрты, грубо покрикивать  на  людей,  везде  и
всюду себя чувствовать хозяевами, они не знали, как вести себя здесь - не  у
бедного и не очень богатого, но, очевидно, уважаемого в округе человека:  то
ли пройти на почетное место, куда пригласил их хозяин,  то  ли  примоститься
где-нибудь с краю, у стеночки. Учитель  заметил  смущение  вошедших,  но  не
подал вида. "Эх, бедные джигиты, - подумал он, - пасти бы вам  овец,  косить
сено, собирать урожай... Были бы вы добрыми, хорошими людьми. А сейчас - что
из вас сделали? Как быстро меняется человек, стоит только дать  ему  в  руки
оружие и одеть на него форму, - высокомерия хоть отбавляй.  Дико  и  нелепо,
когда  человек  перестает  быть  самим  собой.  Бедняги,  хоть  бы  винтовки
правильно умели держать. А пряжка, пряжка-то у этого рыжего - совсем сползла
под живот... Эх, несчастные вояки, и портянки торчат из  сапог..."  -  думал
Хален, глядя на рыжебородого казаха-военного, и тот,  почувствовав  на  себе
оценивающий взгляд учителя, еще больше забеспокоился.
     - Проходите, проходите! - повторил приглашение Хален. -  Откуда  едете,
старшина?
     - Из Кзыл-Уйя... Едем  набирать  лошадей  и  джигитов,  -  сказал  Жол,
представляя военных учителю и знаками давая понять ему, что надо  как  можно
радушнее принять их.
     Учитель в знак согласия кивнул головой:
     - Проходите, джигиты!
     Жол,  топчась  позади  военных,  продолжал  подавать   учителю   знаки:
"Приглашай, приглашай лучше!.." Хален отвернулся  и  стал  прислушиваться  к
голосам, раздававшимся за стеной юрты.
     - Там кто-то из ваших остался? - спросил он у Жола.
     - Жагалбай с конями... Знаете  Жагалбая?  Он  добровольно,  с  согласия
аксакалов, записался на службу...
     Один из военных, чернолицый и черноволосый,  которого  старшина  назвал
Сары, снял с себя винтовку, прислонил ее к стене юрты и,  неуклюже  прошагав
по кошме, сел рядом с Кубайрой. Другой, рыжебородый, выше ростом,  плечистый
и старше по возрасту, тоже скинул с плеча винтовку.
     - Проходите сюда, - пригласил его Кубайра, указывая на  место  рядом  с
учителем.
     - Мне и здесь хорошо, - буркнул рыжебородый, усаживаясь между  Кубайрой
и Асаном.
     Несколько минут в юрте царило молчание. Первым  нарушил  его  Асан.  Он
обратился к Жолу:
     - Как поживаете, старшина, все ли благополучно дома?
     - Слава аллаху, пока что идет все хорошо. А как  ты,  Асан,  поживаешь?
Как вы, Халеке, дай аллах вам счастья на  новом  месте!  Слышал  я,  что  вы
совсем недавно перекочевали на джайляу?
     - Недавно, недели полторы назад... Как у вас дома, как  здоровье  вашей
суженой Бактылы? - в свою очередь спросил Хален.
     - Да, да, как здоровье Бактылы? - Макка продолжала перебалтывать  кумыс
в сабе.
     - Дай-ка я сам займусь кумысом, а ты, Макка, пойди поставь  самовар,  -
сказал Хален жене и,  обращаясь  к  гостям,  добавил:  -  У  вас,  наверное,
найдется время отобедать, а?
     - Пожалуй,  можно  будет  и  перекусить,  слава  аллаху,   дни   сейчас
длинные, - поспешил вставить Жол. "А то еще эти тупоголовые вояки возьмут да
откажутся", - подумал он, вопросительно посмотрев  маленькими,  как  кнопки,
хитрыми глазами на военных.  -  Только  нельзя  ли  как-нибудь  поскорее,  -
добавил старшина. Он  заметил  висевшее  над  кобеже  (деревянным  сундуком,
предназначенным для хранения продуктов) жирное подсоленное баранье мясо. "Да
и кобеже не пуст..." - подумал он, оценивающе глядя на емкий сундук.
     - Нет,  нет,  -  возразил  черноволосый  Сары,  -  большое  спасибо  за
приглашение, но мы  -  люди  военные,  и  нам  никак  нельзя  задерживаться.
Выполняем срочное задание. Вот только кумыса отведаем и двинемся дальше.  Мы
бы и не заехали к вам, если бы не старшина, это он притянул  нас  сюда...  А
ты, старшина, - Сары резко повернулся к Жолу, - брось эти разговорчики: "Дни
длинные..." До сих пор не сумел собрать ни коней, ни джигитов,  ни  денег!..
Смотри, отвечать придется!
     Сары все больше и больше осваивался с окружающей обстановкой и, уже  не
стесняясь, начал говорить громко и грубо. Правда, он прикрикнул на старшину,
но это встревожило не только Кубайру и Асана,  но  и  учителя.  Удивленно  и
испуганно посмотрела на черноволосого и Макка.
     Заметив, как гордый и самолюбивый, привыкший только повелевать старшина
Жол беспомощно съежился от  слов  Сары,  Кубайра  нагнулся  к  уху  Асана  и
прошептал:
     - Смотри: поджал хвост старшина, как побитая собака.
     Но старшина Жол ежился  не  столько  от  угроз  черноволосого,  сколько
оттого, что тот отказался от обеда. Так аппетитно  пахло  мясом  и  копченой
конской колбасой - казы, что у старшины текли изо рта слюнки. Он  предвкушал
вкусный обед, но Сары неожиданно лишил его этой возможности.
     Между тем Хален, наполнив белым  ароматным  кумысом  принесенные  женой
тостаганы, подал их гостям.
     - Присаживайтесь поближе к дастархану, - пригласил  он.  -  День  нынче
жаркий, пить хочется. Вот и выпейте прохладного кумысу.
     Гости почти залпом выпили кумыс, жажда давно уже  мучила  их.  Жол  пил
крупными глотками, жадно, словно готов был проглотить сразу всю чашку. Хален
снова наполнил тостаганы и поставил их перед гостями.
     - Давно ли на службе? - спросил он у рыжебородого. - Родом откуда?
     - Служим с самой весны. Бугонтайцы мы, - ответил военный, и на лице его
появилась теплая улыбка.
     - Мне кажется, я где-то вас встречал. Не в Джамбейте ли живете?
     - В прошлом году работал там базарным. Я  -  сын  Маймака,  меня  зовут
Сарсен.
     - Да-а, - протянул Хален, -  не  базарным,  наверное,  потому  что  там
третий год базарным работает Шымыр. Я его отлично знаю. А вы  -  не  тот  ли
самый джигит, что частенько вместе с Шымыром по базару ходил?
     Маймаков не нашелся что ответить и, чтобы скрыть свое  смущение,  снова
принялся за кумыс. Осушив до дна тостаган,  он  отставил  его  в  сторону  и
крикнул на старшину:
     - Заканчивай поскорее здесь свои дела и едем дальше!
     Жол недовольно почмокал губами и встал.
     - Халеке,  -  сказал  он,  в  упор  глядя  на   учителя,   -   получено
распоряжение: в три дня с каждого очага собрать налог. Сегодня  мы  будем  в
ауле  Сагу,  завтра  в  других  аулах.  Послезавтра  снова  вернемся   сюда.
Постарайтесь, чтобы в вашем ауле к этому времени весь налог был  собран.  Да
еще вот что: надо подготовить  списки  джигитов,  годных  к  службе.  Таково
требование Кзыл-Уйя. Сделайте так, чтобы джигиты  записывались  добровольно.
Пусть берут пример с Жагалбая, сына Байназара. Он  добровольно  записался  и
нисколько не жалуется на службу. Сородич хаджи Каримгали тоже записался. Обо
всем этом, что я сейчас сказал вам, вы должны рассказать хаджи Жунусу, пусть
и его аул готовится...
     - Я лично не собираюсь платить какие бы то ни было налоги, -  тихо,  но
решительно заявил Хален. - Вы прекрасно  знаете,  что  сельские  учителя  не
платят налогов. Мои обязанности - учить детей, а не налоги  собирать.  Я  не
нанимался к вам, старшина, в помощники. Да и возраст у меня  уже  не  такой,
чтобы быть на побегушках. Кроме того,  я  вообще  против  всяких  незаконных
налогов, которые особенно в  последнее  время  так  щедро  стали  взимать  с
населения. Если вы затеяли это бесчестное дело, доводите его до конца  сами.
Хаджи Жунусу я тоже передавать ничего не буду, поезжайте сами к нему.
     Во время этого разговора в юрту вошел Кадес. Как и все жители окрестных
аулов, он недолюбливал  Жола.  Теперь,  услышав  его  распоряжение  о  сборе
налогов, решил подшутить над ним.
     - Ты сам знаешь, старшина, что мы мирные, кроткие бедняки, - начал  он,
заговорщически подмигнув Кубайре. - Мы всегда рады встретить почетных гостей
и помочь им в любом деле. Вы говорите, что вернетесь к нам  через  три  дня.
Хорошо, все эти три дня мы готовы беседовать с людьми,  чтобы  они  к  сроку
сдали налог и записались на службу. Мы и сами тоже должны  заплатить  налог.
Но для этого нужны деньги.  Ареш  и  Кубеке  давно  уже  собираются  отвести
кое-какой скот на базар и продать  его.  Да  и  я  хочу  продать  шесть-семь
овечек. Мы ничего не  пожалеем  для  нашего  Джамбейтинского  правительства,
только бы продать скот. Заплатим налог сполна. Только вот беда, на  базар-то
нынче опасно выводить скотину, говорят, ее отбирают там и ничего за  нее  не
платят. Написал бы ты нам, старшина, бумажку, а? Чтобы никто нас не  трогал.
Печать при тебе?
     - Это верно, мы давно уже собираемся повести скот на базар, - подхватил
Кубайра. - А бумажка нам крайне нужна, без нее ехать в город нельзя. Недавно
я разговаривал с людьми из  Уйректы-Куля,  так  они  ни  в  коем  случае  не
советуют ехать в город. Отберут, говорят, у тебя  лошадь  и  дадут  бумажку:
"Взята в армию". А зачем нам, степным людям, бумажка, нам  конь  нужен.  Это
все равно что ты сейчас снимешь с  меня  шапку,  а  взамен  выдашь  бумажку.
Скажи, разве бумажка заменит мне шапку? Нет, конечно.  Так  что  давай  нам,
старшина, такое разрешение с печатью, чтобы никто в городе нас не тронул.
     Жол молча, исподлобья поглядывал на Кадеса и  Кубайру.  Молчали  и  оба
военных.
     - Как будет  платить  налог  Каипкожа?  -  сокрушенно  покачал  головой
Асан. - Ведь у него всего-навсего во дворе одна старая кобыла. Хорошо,  если
удастся продать ее, а то отберут и ни копейки не заплатят...
     - Да, Каипкожа в очень тяжелом положении, почти при смерти,  -  добавил
Кадес. - Умрет старик, если его единственного сына заберут на службу!..
     - Есть ли на этом  свете  страна,  где  с  людей  не  берут  налоги?  -
воскликнул Асан. Это была его заветная мечта.
     - Довольно разговоров,  -  грубо  оборвал  Асана  рыжебородый,  щелкнув
камчой по голенищу сапога. - Слушайте: если  послезавтра  не  сделаете,  что
велено, не ждите от меня добра!


2

     Глядя на молодую, только что народившуюся луну, плывшую  рожками  вверх
по  синему  вечернему  небу,   старики   сокрушенно   покачивали   головами:
"Засушливый месяц будет, жаркий!.." Предсказания стариков сбылись:  за  весь
месяц не появлялось в небе ни одной тучки, ни разу не было дождя, даже  росы
не выпадали, зато солнце палило неимоверно сильно, словно кипятком  обливало
притихшую степь.
     Начало знойной поры лета совпало  как  раз  с  окончанием  уразы.  Небо
выцвело,  стало  неприветливым,  белесым,  мутным,  развеялись  устели-поле,
выгорел типчак, темная полынь стала светло-бурой. По вечерам, когда к  аулам
сгоняли скот, над  юртами  поднимался  серый  туман  пыли.  Иногда  налетали
степные вихри, и тогда  столб  пыли  поднимался  высоко  в  небо  и  надолго
застывал в одном положении.
     В полдень, в самые знойные часы, атаны* с крутыми горбами и  верблюдицы
устремлялись к золе и пыли. Защищаясь  от  назойливой  мошкары  и  мух,  они
беспрерывно  махали  головами.  Животные  разыскивали  потухший  костер  или
старый, давно заброшенный очаг, разгребали золу своими огромными ступнями  и
ложились в нее, переворачиваясь то на один, то на другой бок. Если  не  было
поблизости затухших очагов, верблюды ложились в дорожную пыль.
     ______________
     * Атан - кастрированный двугорбый верблюд.

     Кобылицы, спасаясь от жары и оводов, сходились к жели, здесь же  рядком
располагались жеребята. Овцы сбивались в  кучи,  целыми  гуртами  неподвижно
стояли они, опустив вниз голову и покачиваясь, издали они  похожи  на  оре*,
застланное сплошными рядами курта. В аулах тихо, словно замерла жизнь.  Лишь
изредка появляются женщины с кожаными конеками**,  наполненными  сладковатым
кобыльим молоком. В жару люди отсиживаются в юртах и пьют прохладный  кумыс,
ведут степенные беседы и только с наступлением вечера выходят в степь.
     ______________
     * Оре - навес для сушения курта.
     ** Конек - посуда из кожи, предназначенная для дойки кобыл.

     Хаджи Жунус велел приподнять кошму, прикрывавшую низ  юрты,  и  потолще
застелить пол свежим, зеленым тростником. После того как все было исполнено,
Жунус вошел в юрту, снял с себя верхнюю одежду и, оставшись в нижнем  белье,
лег на разостланное тонкое одеяло. Под локоть  он  подложил  мягкую  пуховую
подушку. Лежа на боку,  он  задумчиво  расчесывал  своими  холеными  пухлыми
пальцами почти седую  редкую  бороду.  Тростниковая  подстилка  и  небольшой
сквозняк приятно освежали в юрте воздух. Хаджи потягивался от  удовольствия,
поглаживая круглый, внушительный живот.
     Так старик Жунус спасался от зноя во время изнурительной  сорокадневной
летней жары. Тростниковую подстилку сменяли в его  юрте  два  раза  в  день.
Тяжелые зеленые снопы тростника приносили с реки младший брат Жунуса Бекей и
старший  сын  Нурым.  Они  безропотно  выполняли  эту  обязанность,   словно
религиозный обряд.
     Хаджи не был тщеславным, но любил когда к нему обращались с  почтением,
соглашались с ним, говоря: "Вы  правильно  сказали,  хаджи-еке!"  Не  терпел
старик Жунус, когда ему перечили, но и не уважал льстецов с их  поклонами  и
сладкими речами.
     Теперь, лежа на свежем тростнике и наслаждаясь прохладой, хаджи думал о
том, какая будущность ожидает его сыновей. Он  любил  их  крепкой  отцовской
любовью,  заботился  об  их  образовании,  делал  все,  чтобы  выросли   они
настоящими, умными джигитами, но  в  сердце  старика  вкрадывалась  какая-то
смутная тревога - неспокойно было в степи,  народ  волновался,  предчувствуя
большие перемены. "Может быть, они станут такими умными и  всеми  уважаемыми
учителями, как Хален, может быть - адвокатам