-  Мендигерей  пригласил
его сесть рядом с собой.
     Но Хаким бочком отошел в сторону и сел возле печки на низкую скамеечку.
В комнате было тесно. Слева у  входа  стояли  маленький  столик  и  стул.  У
противоположной стены -  койка,  накрытая  стеганым  одеялом.  Земляной  пол
аккуратно застлан чистыми половиками. Если бы Хаким не  видел  хозяев  этого
дома, он не смог бы сказать, казахи или русские живут здесь.  "Значит,  Амир
правду сказал, что хочет меня познакомить со своим отцом, - подумал Хаким. -
Это он. Он самый... большевик Мендигерей. Значит, вранье, будто он убит".
     Мендигерей тем временем пригляделся к Хакиму и спросил у сына:
     - Я, кажется, не узнал этого джигита, Амир. Это тот самый твой товарищ,
о котором ты мне говорил?
     - Да, папа. Это Хаким Жунусов. Он тоже учился  в  Уральске  в  реальном
училище. Папа, помнишь, ты видел его прошлой осенью в Теке?
     - Я так и догадался. Трудно упомнить, когда видел человека только  один
раз.
     Лампы не зажигали. В комнате царил полумрак. И все же, когда Мендигерей
повернулся, Хаким увидел длинный красный рубец, проходивший по  его  голове,
спускавшийся по затылку и шее под ворот рубашки. И  сразу  в  памяти  Хакима
возникли страшные события, путаные, туманные видения. Но что пришлось видеть
и перенести Мендигерею, он даже представить себе не мог. Видимо, ему дорогой
ценой удалось вырваться из когтей смерти. Подтверждением тому  был  багровый
рубец, похожий на свежий след от удара нагайки.  Мендигерей  теперь  не  мог
повернуть шею, а неуклюже оборачивался всем корпусом.
     В ту же ночь Хаким услышал  от  своего  товарища  страшную  историю,  в
которую трудно было поверить, но которая действительно была.


3

     Двадцать седьмого марта сосед Быковых Иван  Андреевич  Гречко  сидел  у
себя дома и чинил прохудившийся хомут. Он не заметил, как в  окно  заглянула
Марфа, разыскивавшая Игната. Позабыв обо всем на  свете,  он  зашивал  хомут
тонким просмоленным шнурком из сыромятины. От усердия очки сползли у него на
кончик длинного носа. Он  прошивал  редкой  стежкой  даже  не  распоровшиеся
места, чтобы хомут служил подольше.
     Близилась весна. Конь отъелся за зиму. Сошники железного  плуга  хорошо
отточены. Сбруя тоже в исправности.
     Иван Андреевич никогда не допускал, чтобы  в  его  небольшом  хозяйстве
было что-нибудь недоделано. Он вовремя вспахивал землю, в срок  сеял.  Одним
из первых  начинал  косить  сено  и  с  уборкой  хлеба  тоже  управлялся  не
последним. Еще до наступления осени он успевал обмазать  и  побелить  дом  и
пристройки. В сарае, в коровнике и свинарнике зимой была теплынь и  чистота,
как в хате.
     Иван Андреевич был молчаливым  и  замкнутым  человеком.  Молчал  он  не
только на собраниях и на сходках, но и дома. Ему некогда было разговаривать.
Вычистив конюшню, свинарник и коровник, он задавал скотине корм. Едва сделав
одно  дело,  немедленно  принимался  за  другое:   подшивал   старые   пимы,
сапожничал, менял старые черенки у  вил,  граблей  и  лопат.  Если  выпадала
свободная минутка, он успевал изготовить запасное  топорище  или  ручку  для
молотка.
     Жена занималась домашними делами, дети были еще малы, вот и приходилось
все делать самим.
     Занятый своей работой, Иван Андреевич не  заметил,  как  в  хату  вошел
Остап.
     - Иван, дело есть, одевайся.
     "И ворота и сени как будто были заперты, как он вошел?" - подумал  Иван
Андреевич, снизу вверх глядя на Остапа, стоявшего, широко расставив ноги,  у
двери.
     - Что зенки вылупил, как баран? - хрипло пробасил Остап. - Не узнаешь?
     Не только Гречко, но все казаки в поселке не могли  противиться  дикому
произволу Песковых и Калашниковых. Сейчас Остап  Песков  был  под  хмельком.
Иван Андреевич понял это по его налитым  кровью  глазам  и  неуклюжей  позе.
Остап стоял чуть пошатываясь и наклонив вперед голову, как  бугай.  В  таких
случаях он нередко пускал в ход кулаки.
     - Ты что, хохлацкая  харя,  прячешься  в  доме,  когда  мы  вылавливаем
комиссаров? - закричал он. - Живо собирайся. Да захвати лом.
     Иван  Андреевич  торопливо  надел  пимы,  накинул  на  плечи   короткий
полушубок. Спросить, куда надо идти, он не решился. Найдя лом, он  вслед  за
Остапом вышел со двора.
     - Туда! - прохрипел Остап, показывая на берег.
     Они  вышли  на  окраину  села.  Речка  Ямбулатовка  протекала  всего  в
какой-нибудь полуверсте от дома Гречко.
     Когда приблизились к берегу,  уже  стали  сгущаться  сумерки,  но  Иван
Андреевич разглядел что-то черневшее на берегу.
     Остап показал туда рукой и весело прохрипел:
     - Видишь, что это? Это зарубленный мной комиссар. Ступай вниз,  проруби
лед и сбрось его в прорубь. Понял?
     Иван Андреевич оцепенело стоял, глядя на темневшее тело убитого.
     - Пошевеливайся, хохлацкая рожа! - толкнул его Остап.
     Они спустились с берега. Иван Андреевич  начал  долбить  ломом  толстый
лед. Сейчас, принявшись за работу, он уже ни о чем не думал, только долбил и
долбил. Ему не было дела до того, кто убит и как все это произошло.
     Зима в этом году была долгой и суровой. Вода промерзла на целый  аршин.
Лед поддавался с трудом. Лом звенел, из-под острия его  летела  белая  пыль.
Иван Андреевич уже вытирал со лба пот, но до воды было еще далеко.
     - Долго ты еще будешь  копаться?  -  спросил  Остап.  Ему,  как  видно,
надоело стоять здесь на открытом ветру и ждать.
     - Зараз, -  едва  сдерживая  злобу,  ответил  Иван  Андреевич  и  снова
принялся долбить.
     Песковы привыкли нанимать работников целыми группами  и  помыкали  ими,
как  скотиной.  Особенно  доставалось  кротким  и  боязливым  иногородникам,
избегавшим ссор и драк. К числу таких принадлежал и  Гречко.  Он  давно  уже
поселился здесь и считался  коренным  жителем.  И  все-таки  казаки  считали
приезжих хохлов низким сословием.
     Иван Андреевич безропотно  выполнял  все,  что  бы  ему  ни  приказали.
Потребуется ли станичному атаману человек для какой-нибудь  работы  -  зовут
Гречко, нужно лошадь - берут у Гречко, поломались у кого ворота - нужны руки
Гречко. Даже сегодня, чтобы утопить зарубленного комиссара,  Остапу  Пескову
опять-таки понадобился Гречко.
     Остап знал безропотного и исполнительного хохла и  не  сомневался,  что
тот выполнит его приказание. Сам он начал мерзнуть, да  и  спешил  закончить
"дело" с большевиком Мендигереем, как было приказано из Дарьинска. Видя, как
усердно Гречко долбит лед, он смягчился и великодушно прорычал:
     - Сними с этого киргизского комиссара шинель и возьми себе. Ему  и  без
нее будет тепло подо льдом. Сапоги тоже можешь взять себе.
     Остап  сказал  это  так,  будто  расплачивался  с  Гречко  деньгами  из
собственного кармана, и неуклюжей медвежьей походкой пошел  прочь  в  густую
темноту ночи.
     И только сейчас до сознания Гречко дошли  страшные  слова:  "комиссар",
"киргиз". "Какое черное дело совершили эти нечестивцы?  И  бога  не  боятся.
Выходит, и Быкова тоже убьют, если он им попадется".
     Занятый работой, Иван Андреевич не замечал холода: он бил и  бил  ломом
звенящий лед. И вот наконец вода.
     Прорубь была достаточно широка, чтобы спустить в нее тело убитого. Иван
Андреевич расстегнул шубу и огляделся. Кругом ни души. На  безоблачном  небе
холодные крупные звезды.
     "А ведь это выше проруби, где люди  берут  воду,  -  вдруг  понял  Иван
Андреевич. - Труп зимой никуда не унесет. Он  будет  лежать  подо  льдом  до
самого паводка. А скотина чутка. Лошадь ни за что не станет пить  воду  там,
где лежит труп. А люди?"
     Он снова оглядел высокие берега и темное звездное небо. Оно было похоже
на ток. А Млечный Путь напоминал брошенную лопатой на ток пшеницу. Там, куда
уходит Млечный Путь, в той стороне Калмыково, родное село Ивана  Андреевича.
До него много верст киргизских степей. Иван Андреевич  часто  ездил  степью,
часто приходилось ему бывать  у  гостеприимных  киргизов.  Эти  люди  всегда
готовы были поделиться  с  ним  последним  куском  хлеба,  последней  чашкой
кумыса. И вдруг его словно обожгло: "Киргизский комиссар... А может быть, он
тоже из тех краев? Пришел сюда за своей смертью". По расположению звезд Иван
Андреевич определил, что наступила полночь. Он взобрался на берег и пошел  к
убитому. Село уже заснуло. Оттуда не доносилось ни  звука,  только  в  окнах
дома станичного атамана горел свет.
     Когда до убитого оставалось несколько  шагов,  Гречко  услышал  слабый,
едва слышный стон. Он остановился,  замер.  Прошла  минута.  Иван  Андреевич
стоял, приподняв над ухом наушник  шапки.  Нет,  показалось.  Он  подошел  к
лежавшему  человеку.  "А  вдруг...  Нет,  не  может  быть.  Ослышался".   Он
наклонился.
     Человек лежал, уткнувшись лицом в  снег.  Одна  рука  была  подвернута,
другая безжизненно вытянулась на  снегу.  Слева  валялся  брошенный  тымак*.
Приглядевшись, Гречко увидел в снегу наган недалеко от правой руки  убитого.
Ладонь была раскрыта, рука обнажена до локтя.
     ______________
     * Тымак - теплый головной убор.

     Иван Андреевич взял руку, чтобы перевернуть человека  на  спину.  Кисть
была холодна как лед, но выше, под рукавом, Иван Андреевич ощутил тепло.
     Гречко торопливо перевернул человека на спину. Тот слабо застонал. Иван
Андреевич подтянул поближе тымак и положил его под голову раненого, поправил
черный шарф,  положил  руки  на  грудь.  Пуговицы  шинели  были  застегнуты,
воротник поднят.
     "Выживет ли? - с испугом подумал Иван Андреевич. - Или безнадежный?"
     Рука  его  непроизвольно  скользнула  за  борт  шинели  к  груди  этого
полумертвеца. Сердце билось.
     Разомлела душа старого  солдата,  три  года  воевавшего  на  германском
фронте. Немало друзей похоронил Иван Андреевич, немало  и  вынес  раненых  с
поля боя. Сейчас в нем заговорила не только жалость, но и солдатский долг  -
во что бы то ни стало спасти раненого. Но как?  Нести  на  спине  -  далеко.
Потеряет последние силы и умрет.
     Не  раздумывая  больше,  Иван  Андреевич  побежал  домой.  На  бегу  он
тщательно обдумывал все - где спрятать раненого, чем  перевязать  раны,  как
привезти.
     Едва вбежав в дом, он, не переводя дыхания, крикнул жене:
     - Скорее зажги в бане свет, протри все насухо, а окна  завесь  и  трубу
закрой.
     Жена недоуменно уставилась на него.
     - Атаман, что ли, тебе дал такое поручение? - спросила она.
     - Скорее. Потом сама все увидишь. Некогда. - И он выбежал за дверь.
     Спустя полчаса Иван Андреевич привез на санках раненого. Вдвоем с женой
они внесли его в баню. Раненый был без сознания. Его  уложили  на  полок.  В
бане было тепло, как раз в этот день ее протопили.
     С головы раненого смыли кровь, промыли  и  перевязали  рану.  Из  своей
фронтовой фляжки Иван Андреевич влил в рот ему немного спирта. Этот спирт  у
него всегда хранился на дне сундука "на всякий случай".
     Раненый чуть шевельнулся. Не приходя в сознание, чуть приоткрыл  глаза,
и Иван Андреевич узнал его. Это был близкий друг Айтиева.
     Жена, с жалостью глядя на него, сказала:
     - Не сносить тебе головы, Иван, если узнает Остап.
     - Не узнает, - спокойно ответил Иван Андреевич. - Ночь побудет здесь. А
завтрашней ночью доставлю его Аблашке. Откуда Остапу знать, что я не  утопил
его? Не будет же он нырять в прорубь да обшаривать дно. Не бойся, иди спи. А
я с ним побуду.


x x x

     Мендигерей видел, с какой радостью встретил его  сын  своего  товарища.
Друзья, уютно устроившись в уголке, оживленно беседовали, и Мендигерей решил
не беспокоить сына просьбой перевязать рану. Он снял рубашку и  одной  рукой
начал осторожно сматывать бинт.
     - Раны у папы еще не зажили, -  говорил  Амир.  -  Видишь,  сам  делает
перевязку. Я пока не могу оставлять его одного. А он совсем не бережет себя,
собирает отряд. Спит мало.  Правая  рука  у  него  совсем  не  действует,  и
самочувствие плохое, а других утешает. Если у кого-нибудь беда, успокаивает:
"Ничего, говорит, могло быть и хуже". И  люди  рады  приветливому  слову.  А
сколько ему пришлось пережить... Помню,  вызвал  меня  в  Теке  Абдрахман  и
сказал, что отец погиб... Что было со мной... От меня  одна  тень  осталась.
Вернулся я из Теке домой. И боялся увидеть маму, она ведь и так  слабенькая,
всегда боится, как бы что не случилось с  отцом,  постоянно  плачет.  Я  уже
видел ее причитающей, с  распущенными  волосами,  и  мое  сердце  обливалось
кровью. Прихожу домой, а она мне говорит: "Спасибо нашему ученому деверю, он
спас жизнь твоему отцу. А то бы  ты  остался  сиротинкой,  мой  верблюжонок,
ягодка моя". И она принялась меня целовать. Но слова ее не  дошли  до  моего
сознания, в голове все помутилось, и я разревелся. Мать тоже плачет, а я  не
замечаю, что ее слезы -  от  радости.  Она  ласкает  меня  и  приговаривает:
"Бедняжка, ты, наверное, думал, что отец умер. Если бы ты увидел его  в  тот
день, когда его привезли, потерял  бы  рассудок.  А  мне  все  это  пришлось
пережить".
     - Амиржан, ты не обо мне ли рассказываешь? - прислушавшись к разговору,
спросил Мендигерей. - Это длинная история, дорогой. Оставь  лучше  ее.  Ведь
все обошлось, а могло быть и похуже... Если бы тогда не свела меня судьба  с
Гречко, а попался бы я в  руки  какому-нибудь  кровопийце  казаку,  гнил  бы
сейчас на дне реки. И то сказать,  незнакомый  человек,  простой  крестьянин
спас меня. А рисковал головой. Видно, не суждено еще мне умереть. Провалялся
я в постели полтора месяца, едва-едва выжил. Какими  только  лекарствами  не
поили меня! Ведь на мне живого места не  осталось.  Правая  рука  совсем  не
действует, - как видно, повреждены сухожилия. Но это еще не беда. Человек  и
без правой руки пригоден к делу.
     Увидев длинный багровый шрам на голове Мендигерея, Хаким  понял,  какая
страшная рана была нанесена этому  человеку,  но  сейчас  он  увидел  еще  и
другое - на правой,  безжизненно  висящей  руке  его  не  было  пальцев.  Он
обморозил их, и они  отвалились.  Хаким  не  мог  одолеть  давящего  чувства
жалости и сострадания.
     - Я о тебе многое слышал от Абдрахмана  и  учителя  Халена,  -  перевел
разговор на другое Мендигерей. - Так что заочно знаком с тобой.  Участвовать
в революции, служить делу освобождения своего  народа  -  это  долг  каждого
сознательного джигита. Я горячо одобряю твое желание служить своему народу.
     Ранее,  когда  Хаким  жил  и  учился  в  Уральске,  он  не  общался   с
революционерами, не знал, чего хотят эти люди. Но его  всегда  восхищало  их
мужество,  их  самоотверженность.  Он  знал  имена   Дмитриева,   Червякова,
Абдрахмана,  Сахипгерея.  Когда  же  услышал   о   зверской   расправе   над
Мендигереем, не мог сдержать слез. Эти люди казались ему особенными, героями
с большими и бесстрашными  сердцами.  Дело,  которое  они  делали,  было  не
всякому по плечу. Каждый день, каждый час они рисковали своей жизнью.
     Сейчас, увидев Мендигерея, пережившего  так  много,  покалеченного,  но
по-прежнему  твердого   в   своих   убеждениях,   Хаким   решил,   что   это
необыкновенный, особенный человек. "Он одобряет мое  решение  участвовать  в
революции, - с радостью подумал Хаким. - Но разве я  достоин  быть  в  рядах
таких закаленных борцов?"
     Его охватило чувство необычайной  радости,  он  готов  был  расцеловать
Мендигерея.
     - А где сейчас Абеке? - спросил он.
     - Абеке? - переспросил Мендигерей. - Абеке...  понимаешь,  забыл...  Ах
да, уехал выполнять одно задание. - Мендигерей  помолчал  и  потом,  в  упор
глядя в глаза Хакиму, сказал: - Тебя, кажется, зовут Хаким... Так  вот  что,
дорогой Хаким, лучше не расспрашивай о таких людях, как Абдрахман. Знай, что
они всегда делают свое дело. А об остальном догадывайся сам.
     Мендигерей приветливо улыбнулся.
     Хаким понимающе кивнул в ответ.
     - Не обидишься, если я впредь буду называть тебя студентом? У нас  есть
такое очень полезное правило - не называть своих товарищей настоящим именем,
пока по пятам за ними ходит смерть. Так спокойнее. Понимаешь?
     Хаким кивнул головой.
     - Это, конечно, не сейчас, а потом. Когда мы  познакомимся  поближе.  -
Мендигерей снова в раздумье посмотрел на  Хакима.  -  Скажи,  ты  не  знаешь
человека по имени Ахметша? Он не из вашего аула, даже не из  вашей  волости.
Но ты его должен знать.
     - Какой Ахметша? Уж не Мухамметшин ли? - подхватил Хаким.
     - Он самый. Я так и думал, что ты его знаешь.
     - Как же не знать? Он мой двоюродный дядя по отцу.  Кто  не  знает  его
знаменитых красных наров!
     - Вот оно что. Даже дядя. Да еще с красными нарами. Гм...  И  хорошо  и
плохо, что он твой дядя...
     "Почему его так интересует Ахметша? - подумал Хаким. - Или  сомневается
в чем-то?"
     Мендигерей провел ладонью по щеке, помолчал в раздумье.
     - А как ты смотришь на то, если мы тебя пошлем съездить узнать  кое-что
об Ахметше? Ты ведь говорил, что собираешься побывать в своей  школе.  Никто
не будет дознаваться, зачем ты туда едешь. А то ведь русские казаки -  народ
строгий и осторожный.
     Хаким кивнул:
     - Хорошо, съезжу и узнаю все, что нужно.
     - В таком случае договорились. Ахметша сейчас находится в городе. Найди
его квартиру, он  живет  возле  татарской  мечети.  Поговори  с  ним  как  с
родственником.  Но  будь  осторожен.  О  нас  ни  слова.  Ахметша  выполняет
подрядные работы джамбейтинских властей. Скоро он должен доставить им весьма
ценный груз. Постарайся выяснить, что это за  груз.  Узнать  это  нужно  как
можно скорей. Осторожно расспроси, когда он выедет из города, кто его  будет
сопровождать, по какой дороге поедет. Сможешь ты все это сделать?
     - Что же здесь трудного?
     - Как сказать. Раньше времени не говори, что это будет легко.
     "Это совсем простое поручение", - про себя радовался Хаким.
     - Сделаю сегодня же, если нужно. Я готов, - ответил он. - Только у меня
есть дело к Абеке... Ведь я не один сюда приехал... Нас несколько человек. И
люди, что прибыли сюда со мной, должны возвратиться назад.
     - Секретное, что ли, дело? - серьезно спросил Мендигерей.
     - Да. Секретное. Однако от вас мне скрывать нечего. Для меня - что  вы,
что Абеке...
     Мендигерей подошел:
     - Да, я слушаю.
     Хаким торопливо стал рассказывать:
     - Арестовали    учителя    Халена.    Прискакали    вооруженные    люди
Досмухамбетовых и  угнали  учителя  в  волостное  управление.  Говорят,  его
посадят в Джамбейтинскую тюрьму и будут судить. Меня тоже было схватили.  Но
я вырвался... Отец собирает джигитов, чтобы освободить учителя Халена. "Если
не отпустят его  по-хорошему,  -  сказал  он,  -  поймаю  самого  волостного
управителя. Кто и когда видел, чтобы какие-то люди врывались в аул и уводили
наших лучших людей". Вместе со мной приехал один  из  рыбаков.  Все  в  ауле
говорят: "Не дадим в обиду своих джигитов, налогов платить  не  будем,  если
достанем оружие, встретим врага пулями". Вот зачем я ищу Абдрахмана...
     Мендигерей смотрел на Хакима с нескрываемым восторгом.
     - Подожди, подожди, - остановил он его. - Неизвестно, почему  арестован
Хален и в чем его обвиняют?
     - Абдрахман созвал людей и произнес речь. А  старшина  послал  на  него
донос. И наверное, написал там, что Хален тоже сочувствует большевикам...
     - Я знаю, что Абдрахман выступал у вас. Теперь вот  что...  Ты  сказал,
твой отец собирает джигитов? Но соберутся  ли  они?  И  если  соберутся,  то
сколько их примерно будет?
     - Только из нашего аула - человек  сорок-пятьдесят  всадников.  А  если
считать и рыбаков, то наберется свыше ста.
     - Что же ты молчал до сих пор, дорогой мой? Почему сразу не  сказал  об
этом? Это же очень и  очень  здорово!  Все  это  нужно  обдумать.  Вот  что,
голубчик, сегодня переночуешь у Фроловского, а завтра  проведем  собрание  и
все обсудим.


4

     "Особая армия", сфор