жизнь, Хаким. Я сейчас принесу все.  В  комнате
Минхайдара и бумага и ручка есть.
     Старуха торопливо заковыляла из комнаты.
     "Проклятая старуха, - покачал головой Хаким,  -  только  что  она  меня
уверяла, будто кабинет Минхайдара заперт на ключ, а когда дело коснулось  ее
выгоды, оказалось, что кабинет открыт. Ладно же, коварная старуха, я  отомщу
тебе: вместе с твоим  пошлю  и  свое  письмо,  так,  что  ты  ни  о  чем  не
догадаешься. Как ты  ревновала  меня  к  ней!  Если  бы  не  ты,  судьба  не
разбросала бы нас теперь в разные стороны".
     - Аже, разве сейчас почта не ходит  в  Джамбейту?  -  спросил  Хаким  у
возвратившейся старухи. - Мукарама должна была написать вам,  даже  если  не
получала ваших писем.
     - Раньше почта ходила раз в неделю, а сейчас и этого нет. Черный  Валий
говорит: Сагит сейчас не гоняет почту. Пиши, Хаким.  -  Старуха  подала  ему
чернила и бумагу. - Пиши  так:  "Я  очень  соскучилась  по  тебе,  Мукарама.
Приезжай повидаться. Сама я не могу приехать, не на  кого  оставить  дом..."
Написал?
     - Да. А конверт у вас есть?
     - Есть, есть. Сейчас принесу из кабинета.  У  Минхайдара  все  есть.  Я
поставила чай. Боязно теперь в городе. На всех улицах войска. Пиши, пусть  и
Минхайдар приезжает. Пусть оба приезжают.
     Старуха долго и подробно рассказывала в письме, что одежду  положила  в
сундук, а одеяла  спрятала  в  чулан,  что  выстирала  и  выгладила  рубашки
Минхайдара... Пока вскипел большой самовар, Хаким  писал,  причем  умудрялся
писать одновременно два письма.
     Перед чаем он прочитал старухе письмо. Она осталась довольна.
     - Очень хорошо написано. Пусть аллах продлит твою жизнь.
     Хаким незаметно положил в конверт и свое  письмо,  заклеил  и  написал:
"Лично в руки Мукараме от бабушки".


x x x

     Распрощались они как  друзья,  будто  никогда  и  не  было  между  ними
неприязни.
     Хаким возвратился к Ахметше уже  вечером.  Войдя  во  двор,  он  увидел
множество груженых фургонов и красных наров. Лишь один верблюд был черный.
     В полдень во дворе было только восемь  телег,  а  теперь  их  было  так
много, что обширный двор стал тесен.
     И верблюдов стало в три раза больше.
     "Ахметша, наверно, днем выгоняет их на пастбище, -  подумал  Хаким.  Он
быстро сосчитал верблюдов. - Двадцать один? Не может быть. Он  запрягает  их
парами. Наверное, я ошибся".
     И вдруг его охватило беспокойство. Тот ли это груз? Не перепутал ли он?
Хаким пошел среди телег.  Верблюды  медленно  поворачивали  шеи  и  тоскливо
смотрели ему вслед.  Он  быстро  подошел  к  одному  из  груженых  фургонов,
огляделся. Кругом никого не было. Он приоткрыл брезент,  под  которым  лежал
груз, и, приподняв отставшую дощечку на одном из ящиков, попытался просунуть
внутрь руку. Ему мешал ремень, которым был обвязан ящик. И все-таки с трудом
он просунул палец в щель между досками. Сначала  пощупал  стружку,  затем  -
гладкий металл, густо смазанный маслом. Безусловно, это был ствол  винтовки.
Накрыв ящик брезентом, Хаким хотел было пойти в дом, но в это время во дворе
поднялся какой-то переполох.
     Верблюды сгрудившись в кучу, словно при  нападении  волков,  толкались,
сбивали друг друга, падали на колени.
     Вдруг из-под навеса вышел высокий черный нар и, вытянув  шею,  двинулся
прямо к Хакиму через стадо мечущихся верблюдов. Он шел,  грудью  прокладывая
себе дорогу, словно человек, пробирающийся сквозь толпу.
     Хаким испугался. Поведение огромного одногорбого верблюда не предвещало
ничего хорошего. Проклятый верблюд явно готовился напасть.  Он  мог  страшно
поранить зубами, мог изувечить ударом своей могучей жилистой ноги.  Наконец,
нет ничего отвратительнее верблюжьего плевка, от него ни за что не  очистишь
одежду.
     Хаким с детства боялся верблюдов. Однажды, когда ему было  восемь  лет,
ему дали подержать за повод запряженного в  телегу  молодого  черного  нара.
Одной рукой Хаким держал повод, а другой рыл в земле ямку. Вот  ему  попался
маленький жук. Считается, если таким жуком потереть пятки, то будешь  бегать
быстрее всех. Так и сделал. Довольный, Хаким хотел было  пробежать  немного,
но вдруг что-то оторвало его от земли, голова закружилась,  ноги  повисли  в
пустоте. Ему показалось, что он летит в пропасть. Сердце  будто  оборвалось.
Он, не помня себя от страха,  пронзительно  закричал.  А  нар,  ухватив  его
зубами за одежду, поднял вверх, выше своего горба. И земля показалась Хакиму
такой далекой, будто он глядел на нее  с  минарета.  Пытаясь  вырваться,  он
вертелся  как  веретено  и  отчаянно  кричал.  На  крик  прибежали  женщины,
собиравшие неподалеку кизяк. А озорной нар мягко опустил Хакима на  землю  и
высоко поднял голову, чтобы разгневанные женщины, размахивавшие кулаками, не
дотянулись до его морды. С тех пор Хаким стал далеко обходить черного нара и
возненавидел верблюдов. И вот теперь на него, уже  взрослого  человека,  шел
огромный черный нар. Хаким весь похолодел. Он  вскарабкался  на  телегу,  но
понял, что здесь нар его достанет зубами. Соскочил на  землю  и  бросился  к
дому. Но на его пути стояли две телеги.
     Нар, увидев бегущего Хакима,  вовсе  обезумел.  Он  перепрыгивал  через
лежавших на земле верблюдов, кусался. Видимо, нар понял, что Хаким  собрался
улизнуть в дверь, и бросился наперерез.
     Все это длилось несколько секунд.  Верблюд  первым  добежал  до  двери.
Хаким повернул обратно и  спрятался  под  телегой.  В  это  время  во  дворе
появился темнолицый человек огромного роста. Он направился прямо к  фургону,
где  притаился  Хаким.  Подходивший  человек  показался   Хакиму   настоящим
великаном.
     - Шок! - властно крикнул человек на верблюда, и тот медленно побрел под
навес, точно нашкодивший кот.
     Хаким выбрался из-под телеги.
     - Ассаламуалейкум, аксакал, - сказал он. - Ваш нар  хуже  цепного  пса.
Кинулся на меня как черт.
     Хаким чувствовал себя довольно  неловко  и,  потупившись,  стряхивал  с
костюма пыль.
     Человек не ответил на приветствие. Он только молча посмотрел на Хакима,
точно коршун на цыпленка, и потянулся громадной ручищей  к  голенищу  своего
сапога.
     Хакиму  на  мгновение  показалось,  что  этот  великан  собирается  его
прикончить, но, когда увидел, что тот достает из-за голенища не нож, а рожок
с табаком, успокоился.
     "Откуда он взялся? - подумал Хаким. - Появился как  из-под  земли.  Он,
наверное, заметил, что я вертелся возле фургонов, смотрит  как  коршун.  Как
раз такие хищники сидят на курганах, выжидая добычу".
     Великан действительно, нюхая табак, зорко вглядывался в Хакима. Заткнув
рожок пробкой и сунув его обратно за голенище, показал подбородком на  дверь
дома Ахметши. Жест этот не обещал ничего хорошего.
     - Иди в дом! - грубо приказал он.
     - Ахметша дома? Наверное, заждался меня, - сказал Хаким.
     Человек ничего не ответил. Испуганный Хаким поплелся к дому.


x x x

     Когда Хаким вошел,  Ахметша  беседовал  с  худощавым  казахом  в  форме
офицера.
     - Добрый вечер, - сказал Хаким.
     Офицер, не поворачивая головы, кивнул. Ахметша посмотрел  на  великана,
вошедшего за Хакимом.
     - Привязал нара? - спросил он.
     У Хакима по спине пробежали мурашки.
     "Выходит, они все видели, -  холодея,  подумал  он.  -  Видели,  как  я
прятался от нара, видели, что я заглядывал под брезент... Ладно, чему  быть,
того не миновать". Он понуро опустился на скамейку.
     - Что же ты не раздеваешься, Хакимжан? - спросил  вдруг  Ахметша.  -  И
поесть нужно. Скоро уже выедете. Ты твердо решил ехать?
     Хаким кивнул.
     Ахметша повернулся к офицеру и сказал:
     - Это мой племянник Хаким Жунусов. Он едет в Джамбейту, и я вам поручаю
его. Следите, чтобы доехал благополучно.
     Офицер внимательно  всмотрелся  в  лицо  Хакима,  подумал  о  чем-то  и
спросил:
     - По делу едете в Джамбейту или просто так?
     - Можно сказать, что просто так... Братья там у меня. Хочу  повидаться.
А может быть, поступлю на службу.
     Офицер промолчал. Вместо него ответил Ахметша:
     - Этот военный  является  офицером  по  особым  поручениям,  его  зовут
Айтгали Аблаев...
     Хаким вздрогнул, когда  услышал  имя  офицера,  но  не  показал  своего
замешательства.
     - Все очень хорошо получается, - спокойно ответил он, прямо взглянув на
Ахметшу, и подумал: "Встретился лицом к лицу с самым опасным  своим  врагом.
Черный нар в сравнении с ним - детская  игрушка.  От  этого  под  телегу  не
спрячешься. Это и есть тот самый Аблаев, который поймал Халена, отправил  на
смерть Бакы,  а  меня  тогда  пригнал  к  реке...  Что-то  подозрительно  он
посматривает на меня. Узнал, наверное, мою фамилию... Что же теперь  делать?
Просить Ахметшу укрыть меня? Нет, нельзя. Надо не подавать вида, что я  знаю
его. Если он захочет схватить меня, для него это ничего не  будет  стоить  -
людей у него достаточно. Но когда наступит ночь, можно  попытаться  убежать.
Правда, мост под охраной. Но, в конце концов, река не  преграда.  Берега  ее
заросли кустарником. Нырни туда - и исчезнешь, как иголка в стогу сена. А на
противоположном берегу - леса и бескрайние степи".
     На столе было блюдо с мясом. Но к угощению никто не притронулся.
     - Я недавно поел, - сказал Аблаев. - Если разрешите,  Ахметша,  я  буду
собираться в дорогу. Путь долгий, надо все проверить.
     Ахметша кивнул, и Аблаев вышел.
     - А ты почему не ешь, Хакимжан? - озабоченно и ласково спросил Ахметша.
     - Не хочется, что-то голова болит.  Должно  быть,  напекло,  -  ответил
Хаким и подумал: "Лишь бы выехать без приключений из  этой  ловушки.  А  там
видно будет. Лишь один аллах знает, чья голова покатится сегодня с плеч".


5

     Хаким догадывался, что Аблаев узнал  его,  но  пока  ничем  не  выдавал
этого.
     Отдав какие-то распоряжения людям, хлопотавшим во дворе возле фургонов,
он вернулся в комнату. При этом даже не взглянул на Хакима, будто его  и  не
было здесь...
     Когда все вышли во двор, Хаким увидел  множество  вооруженных  людей  и
понял, что они будут сопровождать караван.
     В темноте нелегко было сосчитать всех солдат. Человек десять находились
во дворе, остальные - за воротами. Хаким слышал их голоса.
     Наконец караван двинулся в путь. Точно  клубок  ниток  разматывался  во
дворе Ахметши: тянулись и тянулись одна  за  другой  груженые  подводы,  уже
заполнили они короткую улицу и двинулись дальше к реке. Вдоль всего каравана
с двух сторон следовали вооруженные всадники.
     На мосту их не только не задержали для проверки документов, но не успел
Аблаев  подъехать  к  караульной  будке,  как  медленно  начал   подниматься
шлагбаум.
     Хаким, опасаясь встречи с  есаулом,  забравшим  утром  его  ученический
билет, шел, укрывшись за одним из фургонов. Но  среди  казаков,  карауливших
мост, есаула не было видно. Да и вряд ли он узнал бы Хакима в темноте.
     Особенно густой стала тьма, когда въехали в лес. Со всех сторон караван
окружала сплошная чернота. Впереди нельзя  было  ничего  различить  даже  на
расстоянии вытянутой руки. И в этой жуткой темноте лес, казалось, жил. Будто
живые, шумели темные кроны, а кусты словно двигались с места на  место,  как
какие-то  таинственные  существа.  От  всего  этого  в  душу  прокрадывалось
смятение и беспокойство.
     И лишь  вверху,  в  жутких  глубинах  темно-синего  небосвода,  блестит
светлая пыль звезд. Бессчетные вереницы их льют свет в пустоту, но этот свет
не достигает земли.
     Хаким забрался на одну из телег в хвосте обоза.
     Вел караван знакомый уже Хакиму молчаливый великан. Во все фургоны было
запряжено по два верблюда, и лишь огромный черный нар  тянул  первый  фургон
один. Рядом с ним шла пристяжная лошадь. Этого коня Хаким  заметил  лишь  на
мосту. Конь был под седлом. Стремена подняты и привязаны к седлу.  Очевидно,
чтобы не ударяли по бокам. Конь был рослый,  светлой  масти.  В  темноте  он
казался белым.  Хаким  не  мог  понять,  для  чего  понадобился  молчаливому
великану этот оседланный конь.
     Нары идут крупным размеренным шагом, легко  тянут  груженые  телеги.  У
фургонов не истерты оси, не разболтаны  колеса,  они  мерно  поскрипывают  в
ночной тишине.
     Выехали из леса, потянулась бескрайняя ночная степь.
     Когда едешь по степи ночью верхом, чувствуешь уверенность и радость.  А
путь в телеге кажется долгим и утомительным. Может, оттого, что в этот  день
было столько событий, мысли Хакима путались. Сомнения, что возникли  еще  до
выхода каравана в путь, сейчас завладели им.  Он  не  мог  до  конца  понять
Ахметшу, хотя долго беседовал с ним. Почему этот человек держится так, будто
ему известно все... Не нравился Хакиму и молчаливый караван-баши, угрюмый  и
непонятный, как его черный нар.
     А Аблаев? Словно нарочно, он  оказался  на  пути  Хакима,  как  бревно,
упавшее поперек дороги. Его не столкнуть и не перешагнуть.
     Только  один  из  всадников,  совсем  молодой  помощник   караван-баши,
нравился Хакиму. Но что предпримет Аблаев?
     Внезапно от группы всадников, ехавших впереди, отделились двое верховых
и направились прямо к последнему фургону, где ехал Хаким. Подъехали вплотную
с двух сторон и стали пристально его разглядывать.
     "Аблаев приказал меня арестовать", -  понял  Хаким;  по  телу  пробежал
нервный озноб. Он торопливо сунул руку  в  карман  брюк,  но  сразу  не  мог
вытащить револьвер, запутавшийся в кармане.
     "Уложу обоих, - лихорадочно думал он. - Сяду на коня и, пока  остальные
опомнятся, буду уже далеко".
     - Не спишь, парень? - окликнул Хакима один из верховых. -  Посматривай,
чтобы твоя телега не отстала от  обоза.  Опять  подъезжаем  к  лесу,  а  там
темень, хоть глаза выколи.
     Хаким разжал пальцы на рукоятке револьвера.
     Эти люди и ведать не ведали, что были  сейчас  на  волосок  от  смерти.
Офицер, как видно, направил их в хвост обоза, так как караван снова  вступал
в лес.
     - Хорошо, буду следить, - деревянным, каким-то  чужим  голосом  ответил
Хаким. Ему казалось, что  слова  эти  произнес  не  он,  а  какой-то  другой
человек.
     Верховые отъехали к обочине.
     "Выдержки мне не хватает, - поглядев на них, усмехнулся Хаким. -  Снова
чуть не провалил все дело. Пусть бы они арестовали меня. Ничего бы  со  мной
не случилось. Ведь все равно обоз будет захвачен и  меня  бы  освободили.  А
выстрели я - Аблаев сразу догадался бы, что  обозу  грозит  опасность.  Этот
негодяй и так узнал меня, но только почему-то не подает вида..."


x x x

     Аблаев действительно узнал Хакима, едва увидел его в доме Ахметши.  Это
был тот самый студент из Анхаты, что ускользнул из-под самого носа  Аблаева.
Офицер готов был проглотить  опозорившего  его  студента,  но  тот  оказался
родственником Ахметши. Аблаев привык лебезить перед влиятельными  людьми,  а
Ахметша был близок с  самим  Жаханшой  Досмухамбетовым.  И  кроме  того,  он
поручил Аблаеву заботиться об этом проклятом студенте.
     Аблаев сразу сообразил, что в Уральске Ахметша заступится за Хакима, не
даст взять его под стражу, и решил как ни в чем не  бывало  привезти  его  в
Джамбейту, а там передать в руки полиции.
     "О святые предки моих отцов!  -  ликовал  Аблаев.  -  Наконец-то  этого
проклятого студента сам бог послал в мои  руки.  Тогда  я  упустил  его,  но
теперь передам в руки самого султана Аруна. Пусть он достанет желчь у  этого
проклятого ирода. А пока надо, чтобы студент ни о чем  не  догадался,  чтобы
сидел себе спокойно на возу. А когда  проедем  Анхату,  свяжем  ему  руки  и
положим в телегу, чтобы не удрал".


x x x

     Прозрачная ночная степь. Едешь и едешь под пылью  звезд  и  не  знаешь,
много ли ты проехал, далеко ли ты. Кругом ни лесочка, ни холмика, ни на  чем
задержаться  взгляду.  И  только  по  самой  дороге  бывалый  путник   может
определить, где он находится.  Да  и  ему  нелегко  запомнить  все  извилины
бесконечного степного пути. А лошади отлично запоминают. Сбившись с  дороги,
путник отпускает поводья, предоставляя коню выбирать путь.  Старый  конь  не
собьется с дороги даже в пургу. Хорошо помнят дорогу и верблюды.
     Хакиму часто приходилось ездить в этих местах, но он не мог определить,
где находится караван.  Он  смотрел  на  вооруженных  людей,  сопровождавших
караван. На каждую подводу приходилось по два всадника. Они словно  железной
цепью опутали обоз.
     Чтобы точно определить, где сейчас шел караван, надо было  спрыгнуть  с
телеги и оглядеться. Но Хаким знал, что это может вызвать подозрение. Больше
всего теперь он  боялся  испортить  дело.  Мендигерей  сказал,  что  караван
"встретят", но кто, он не сказал. И от этого  Хаким  нервничал,  не  находил
себе  места:  "Хорошо,  если  люди,  что  сейчас  сидят  в  засаде,   смогут
противостоять двадцати вооруженным всадникам Аблаева. Ведь я же не  сообщил,
что обоз сопровождает вооруженный отряд. И если  Аблаев  отобьет  нападение,
мне придется уносить ноги. Меня в Джамбейте, конечно, сразу же арестуют. Все
это может стоить головы. Через несколько часов качнется бой. Бой насмерть. И
кто-то навсегда останется лежать в степи. Но в чем виноват этот широкоплечий
казах со спокойным голосом или молчаливый великан, что, не подозревая  ни  о
чем, ведет караван? Его заставил Ахметша  отвезти  оружие  к  хану  Жаханше.
Значит, эти люди должны отдать жизнь за хана Жаханшу? А кто  сделал  Жаханшу
таким всесильным, что он распоряжается человеческими  судьбами?  Да,  сложна
жизнь. Врагом тебе становится человек, которого ты до этого никогда не видел
и который тебе не причинил никакого зла. Но в бою этого человека надо убить,
иначе он убьет тебя. Надо ли жалеть Аблаева? Такие,  как  он,  в  одну  ночь
свергли  советскую  власть  в  Уральске,   упрятали   в   тюрьму   советских
руководителей. Вон как изувечили они Мендигерея. Выжил он  только  благодаря
случайности.
     "Если мы позволим каравану  дойти  до  Джамбейты,  -  думал  он,  -  то
получится, что мы сами вооружим своего врага. Нет, оружие это должно служить
нам, и только нам. Обоз не должен дойти до Джамбейты".
     Караван миновал Барбастау, перешел вброд реку, и вот уже исчезли  вдали
огни этого городка. Снова потянулась  однообразная  степь.  Верблюды  широко
шагали по мягкой дорожной пыли.  Белесое  облако  поднималось  за  обозом  и
стояло неподвижно над дорогой.
     Хаким решил поговорить с широколицым казахом, ехавшим  верхом  рядом  с
его фургоном, и тихонько запел:

                  Разливается Шынгырлау, хоть она не Яик.
                  Только путь ночной, как Яик, велик.
                  И когда устаешь - нет вины никакой
                  В том, что песню вполголоса запоешь...
                  Хорошо ей в седле плыть почти над рекой,
                  Песня, песня степная, снова сердце тревожь!

     Последние слова нарочно изменил и спел их, как бы  обращаясь  к  своему
спутнику.
     Песню услышали и другие всадники. Но  никто  не  оборвал  Хакима.  Всем
наскучил долгий  однообразный  путь.  "Значит,  в  условленном  месте  смогу
запеть, как было согласовано", - подумал  Хаким  и,  оборвав  песню,  сказал
ехавшему рядом всаднику:
     - Сон что-то одолел... А эта песня совсем тоску наводит.  Вот  если  бы
спеть в тишине "Айдай", сон бы  как  рукой  сняло.  И  ночь  бы  раскололась
пополам. Жаль, я не знаю этой песни. А вы,  случайно,  не  знаете  ее?  Если
знаете, спойте...
     Он пытался разглядеть в темноте лицо всадника, но не мог  даже  понять,
стар тот или молод. Заметил только усы. Джигит  был  плотный,  широкоплечий.
Ответил он Хакиму не сразу. Помолчал немного, потом приблизился к  телеге  и
сказал:
     - Что ты говоришь, мирза? Как может песня навести на  сон?  Сочинил  ее
какой-то бедняга, одинокий человек, может быть, тогда,  когда  после  сорока
сынов умерла его единственная дочь. Растревожил ты своей  песней  мне