рты. - Ты, кажется, племянник
Шагата, тот самый смуглый певец, а?
     Нурым растерялся, увидев перед  собой  человека,  о  дерзких  проделках
которого говорила вся степь.
     - Ассаламуалейкум, Маке! - поздоровался Нурым, направляя к путнику коня
и почтительно протягивая обе руки. - Вы тот самый Маке? Ойпырмай...
     - Едешь вступать в ханскую дружину? - спросил грозный  путник,  пожимая
руку Нурыма.
     Не отрывая от всадника глаз, не зная, что  ему  ответить,  Нурым  молча
застыл на коне.
     - Тот самый, тот самый Маке... который  взбудоражил  всю  волость...  -
пробормотал он.
     - А ты не болтай. Говори: куда направился?
     - В город, Маке. Я тоже немного потревожил аул...
     - В городе тебя не ждут ни той, ни развлечения. Брось эту затею,  лучше
поедем со мной. Я не ошибся, ты  ведь  тот  самый  долговязый  Нурым,  певец
Нурым, да?!
     - Ойбой, Маке-ау, объясни толком, куда зовешь меня?  Куда  тебя  самого
нелегкая несет?
     - Там, где Мамбет, разве бывает спокойно? То же самое, что и в  прошлом
году. Но если тогда за мной погнался волостной, то теперь сам хан и вся  его
свита на меня взъелись. Это долгий разговор, после  узнаешь.  Ну,  а  сейчас
как, поедешь со мной?
     - Куда?
     - К старику Губайдулле.
     - Я не знаком с ним. Может быть, скажешь все-таки, что случилось?  Куда
спешишь, куда меня зовешь?
     Путник лишь махнул рукой, видать, действительно торопился.
     - Недосуг болтать мне, дорогой. Завтра... нет, сегодня ночью  увидимся.
Ты, наверное, у  Фазыла  остановишься?  Чего  глаза  вытаращил?  Да,  да,  у
Шагатова  Фазыла,  своего  нагаши.  Он  ведь  в   городе   живет,   у   него
останавливайся. Я тоже туда заеду... Дом Фазыла недалеко от бойни.
     Путник ударил коня и пустился рысью. Конь под  ним  был  могуч,  как  и
всадник; далеко закидывая передние ноги, вытянув  гривастую  шею,  он  несся
легко, свободно, не чувствуя тяжести рослого, крепко сбитого Мамбета; хребет
был чуть  прогнут,  мышцы  на  крупе  ходили  волнами.  Нурым  проводил  его
восхищенным  взглядом.  Все  было  загадочным:  и  неожиданная   встреча   с
всадником, вывернувшимся из оврага, и  торопливые  его  слова,  за  которыми
чувствовалась тревога. Раньше Мамбет поражал всех своими  выходками;  сейчас
же его непреклонный, решительный вид казался Нурыму  особенно  таинственным.
Точно какой-то волшебник из сказки, появился и мигом исчез.
     - Астафыралла! Ну и мчится! Не Мамбет - буря! Огонь! - воскликнул вслед
ему Нурым.
     Но Мамбет уже не слышал. Не успел Нурым  опомниться,  как  всадник  был
далеко на увале.
     Помедлив, покачав головой, Нурым шагом пустил коня по дороге  в  город.
"Да благословит его всевышний! Хорошо,  что  встретил,  он  напомнил  мне  о
Фазыле. А я и не знал, что нагаши в городе живет. Вот повезло, непременно  у
него остановлюсь", - подумал он облегченно.
     Когда Нурым  обернулся,  Мамбет,  рожденный  для  быстрой  скачки,  сын
степей, нырнул в это время в редкий кустарник. Всадник показывался то здесь,
то там. Нурым устал оглядываться, заболела шея. Мамбет долго не  выходил  из
головы - один за  другим  вспоминались  Нурыму  события  из  бурной,  полной
приключений жизни Мамбега.
     "Ну и Маке! Ну и Мамбет!" - расхохотался он  вдруг,  вспомнив  один  из
случаев.
     "...О чем только не вспоминает человек, когда один в пути, да еще после
долгих скитаний?! - рассказывал однажды Мамбет. - Когда я вернулся в  родную
степь, все прошлое так и стало перед моими  глазами,  как  живое.  Еду  себе
один, песни пою, чтобы путь сократить. Порой от хорошего  настроения  кричу,
но иногда скучно становится, хочется  с  кем-то  поговорить.  Ехал,  ехал  и
вспомнил: кажется, где-то здесь останавливался аул Курлена в осеннюю стрижку
овец. Заеду переночевать. И еще вспомнил, как однажды Курлен оскорбил  меня,
унизил словами. Я тогда молод был, не слишком остер на язык, да и силенки не
хватало, тонкий был, хрупкий. Все лето пас тогда скот богача Сорокина,  а  к
осени возвращался домой. И вот как-то по пути зашел я к  Курлену.  Стоял  он
возле своего дома.
     - Ассаламуалейкум, ата! - говорю. Он быстро обернулся, выпучил на  меня
глаза.
     - С собакой иди здоровайся, наглец! - говорит.
     "Что я ему сделал?" - растерянно подумал я. Почесываю затылок и топчусь
на  месте,  не  знаю,  что  дальше  делать...   Смотрю:   оказывается,   бай
только-только справил нужду, завязывает шнурок подштанников.
     - Что за невежда, здоровается с человеком,  справляющим  нужду?!  Прочь
отсюда! - взорвался он.
     - Извините, ата. Не заметил... Я так себе, божий гость. С  той  стороны
иду. Можно заночевать у вас? До аула еще далеко, а я  устал,  тридцать  пять
верст пешком... - вежливо ему объясняю.
     Но бай снова рявкнул:
     - Ты у русских работаешь. А от таких босяков добра не жди. Любой тихоня
и тот - самое малое - чекмень твой сопрет. Сгинь, чтобы и духу твоего  здесь
не было!
     По свирепым  глазам  его  вижу,  что  это  еще  только  цветики.  Будто
напуганный псом паршивый щенок, поплелся я дальше. А сам думаю: "Ну, погоди!
Если только Мамбет не умрет, он еще о себе напомнит!"
     Вот раз ехал я домой из самого ада,  убежал  с  окопной  работы  из-под
Бобруйска. Там, как сурки, рылись тысячи  солдат,  а  мне  вдруг  захотелось
встретиться с Курленом и расплатиться с ним сполна за то давнишнее унижение.
Еду и думаю:  интересно,  а  жива  ли  его  знаменитая  бело-сивая  кобылица
Ак-Байтал? Наверное, ходят  в  табуне  подросшие  ее  жеребята  -  сказочные
скакуны. Эх, оседлать бы одного из них. Трусит себе  заезженная  кляча  подо
мной, то пущу ее легкой рысью, то снова шагом и вдруг вижу: за  перевалом  в
низине пасется большущая отара. Пригляделся: овец  куда  больше  тысячи.  По
краям отары - два чабана, оба пешие. А  немного  на  отшибе,  на  холме,  на
рослом гнедом коне, надменный такой, застыл всадник. По  всему  видать:  сам
бай, хозяин отары. Спрашиваю у чабана поближе. Да, говорит, отара Курлена, а
тот на холме, на гнедом скакуне, - сам Курлен. Ай,  бывает  же  так,  только
захочешь - и мечта точь-в-точь сбывается! Не задумываясь, я направил клячу к
знатному правителю-баю. Интересно, думаю, что он будет делать,  если  узнает
меня.
     - Ассаламуалейкум, почтенный аксакал. - говорю.
     - Алейкумассалам. Откуда будешь  родом?  Вид  у  тебя  усталый,  долог,
видно, твой путь, - спрашивает он и глазами рыщет по моей одежде. А на мне -
рванье рваньем.
     Вижу, не узнает. Я молчу. Курлен взял в руки большую, богато выложенную
серебром шахшу, собрался понюхать насыбай. Но с  меня  глаз  не  спускает  -
очень хочется ему знать, кто я такой.
     - Аксакал, я издалека еду. Устал. Как только увидел вашу шахшу, не могу
себя удержать. Можно мне хоть разок понюхать? - говорю ему.
     Не отрывая от меня глаз, открыл шахшу, взял щепоточку насыбая  и  снова
закрыл крышку; потом подвесил шахшу  к  седлу  и  прижал  коленом.  И  опять
подозрительно уставился на меня, что-то припоминая.  Побоялся  мне  шахшу  в
руки дать. Возможно, он догадался о моем намерении.
     - Подставь ладонь, насыплю, - говорит.
     Дерзкая мысль у меня промелькнула.
     - Ну-ка! - говорю и протягиваю правую руку.
     - Ладонь подставь. За мою шахшу, кроме меня, ни один  смертный  еще  не
держался, - заявляет Курлен.
     - Ну что ж, и на том спасибо, - говорю.
     Подъехал я ближе и протянул ладонь.  Курлен  повесил  поводья  на  луку
седла, уселся удобней и начал потихонечку  сыпать  насыбай  на  мою  ладонь.
Насыпал чуть - как псу на хвост, насыпал еще...
     Я, как молния, раз - шахшу и вырвал, ударил коня пятками - и в сторону!
Видать, я был на самом деле  страшен:  испугался  Курлен,  даже  кричать  не
посмел и отобрать не пытался.
     - Бесстыжий!  Над  старым  человеком  решил  поиздеваться,  -  невнятно
забормотал он.
     - Ты, Курлен,  известный  всей  округе  правитель.  А  я  Мам-бет,  сын
Уразбая. Когда я пастухом работал у Сорокина, усталый и голодный возвращался
как-то домой. А  ты  не  разрешил  мне  переночевать  и  оскорбил.  "Все  вы
конокрады, - сказал. - Самый тихий и тот стащит чекмень  хозяина".  Помнишь?
Забыл, а я тебе напомнил. Не вздумай пустить за мной погоню. Я твою шахшу не
украл, я ее просто взял. Ты за нее ни  гроша  не  платил,  тебе  ее  подарил
мастер, когда ты свирепствовал сорок лет  управителем.  Теперь  шахша  будет
моей.
     И тронул коня. Слышу, за спиной бормочет: "Вот, полудурок... У  русских
испортился... Иноверец!" Я не стал слушать, уехал. Потом надумал  заехать  к
нему в дом и передать шахшу байбише. Зачем она мне? Первым среди смертных  я
подержался за шахшу и все, что надо, высказал  хозяину.  Кажется,  теперь  в
расчете. Вошел, попросил у байбише кумысу. Старуха оказалась доброй,  подала
мне огромную чашку золотистого осеннего  кумыса.  Выпил  я  с  наслаждением,
поблагодарил старуху, вытащил шахшу.
     - Передайте правителю, - говорю.
     Отправился дальше. Но этим дело не закончилось. Проехал  версту,  слышу
позади себя грозно:
     - Аттан! Аттан!
     Какие-то крики, гвалт. "В чем дело? - думаю. - Неужто  бай  и  в  самом
деле пустил джигитов в погоню? Зачем? Я же оставил  шахшу  у  байбише".  Все
ясней слышу топот коней и лай собак. Не успел  отъехать  версты  две-три  от
аула, как увидел погоню - мчатся двое верховых с соилами* в руках. Я не стал
удирать, идет мой мерин труском. Но пригляделся, кто  гонится.  Один  совсем
мальчишка, другой - средних лет. Орут во всю глотку и мчатся галопом.  Вижу,
что уйти от погони невозможно, под мальчишкой вихрем несется Ак-Байтал. "Ба,
да это же и есть знаменитая кобылица!" - изумился я. Забурлила в моих  жилах
кровь, решил я с ними схватиться и в сердцах огрел камчой свою клячу.  Сивая
кобылица камнем пролетела мимо меня - малый взмахнул длинной плетью, но меня
не задел, промахнулся, видать, неопытный еще, лет четырнадцати - пятнадцати.
Пока он, сделав круг, возвращался, сзади  стал  настигать  меня  верзила  на
гнедом. "Этот глупец решил, видимо, расшибить мне голову!" -  подумал  я  и,
глянув на соил, круто повернул клячу в сторону. Мне  ничего  не  оставалось,
как отбить соил и, если удастся,  пустить  в  ход  камчу.  По  всему  видно,
верзила надеялся не столько на ловкость,  сколько  на  свою  силу:  по-бабьи
обеими руками поднял несуразно длинный соил. А конь под ним, растянув брюхо,
все набирал скорость. Раздумывать некогда - будь что будет, я наметом пустил
клячу навстречу гнедому. В  таких  случаях  удирать  бесполезно:  если  тебя
догонят - соил неминуемо опустится тебе либо на голову,  либо  на  плечо,  а
сойдешься вплотную, соил, минуя голову, угодит либо по крупу лошади, либо  с
размаху уткнется в землю, и тогда горе самому преследователю, -  без  увечья
не обойтись. Я пошел на хитрость: разгорячил коня, прижался к гриве и,  пока
этот дурень готовился опустить соил,  ловко  подскочил  вплотную.  Мгновенно
схватил его за правую ногу и стащил с седла. Конь его ускакал  вперед,  соил
отлетел в сторону, сам он - в  другую.  А  мне  наплевать,  я  насчет  сивой
кобылицы уже прикидываю.
     ______________
     * Соил - дубина.

     "Ну, дай-то бог удачи! - думаю про себя. - Догнать  мальца  невозможно,
надо как-то обмануть". Рысцой поехал  вперед,  чтобы  заманить.  Не  обращая
внимания на свалившегося джигита, мальчик  снова  как  вихрь  пролетел  мимо
меня, размахивая соилом. Я и ухом не повел, еду себе потихоньку.
     В третий раз мальчишка проскакал совсем близко. Но  я  опять  будто  не
замечаю, еду дальше. В четвертый раз он пронесся почти рядом и кричит:
     - Бросай шахшу!
     Пока он проскакал вперед,  я  тем  временем  отвязал  от  седла  тонкий
длинный аркан, который всегда при мне, намотал один  конец  на  левую  руку,
правой приготовил петлю. Лишь бы малый не заметил,  думаю.  Но  тот  увлекся
скачкой, ему не до аркана.
     - Отдай шахшу! Все равно не пропущу. Буду держать тебя, пока на подмогу
не придут джигиты! - грозится он писклявым голоском.
     "А мне того и надо, чтобы ты не отставал", - думаю. Наконец сопляк  так
увлекся, так разошелся, что на десятом - или уж не помню, на каком, - заходе
чуть не задел меня стременем. И вот тут  я  и  метнул  петлю  на  шею  сивой
кобылицы и, упершись в  стремена,  изо  всей  силы  потянул  аркан  к  себе.
Кобылица вздрогнула и остановилась как вкопанная. "Вот и все!" - закричал  я
громко. Сам тяну за аркан, все  туже  затягивая  петлю.  Слышу,  как  бедное
животное уже хрипит. Мальчонка во все  горло  заревел.  Я  осторожно,  будто
изловил необузданного стригунка, не выпуская аркана, подъехал к застывшей на
месте кобылице и ухватился за повод. Кобылица вся дрожит. На  мальчике  лица
нет. Я спрыгнул наземь, снял петлю, погладил шею кобылицы,  успокоил.  Потом
снял с клячи седло и, ссадив мальчишку, перенес на кобылицу.  Поехал  дальше
на ней, а лихому преследователю оставил свою клячу..."
     Этот рассказ Нурым слышал от  самого  Мамбета.  А  сколько  было  таких
историй в его неугомонной жизни!
     "Ну и Маке! Ну и Мамбет! Твои дни что  вихрь  в  степи.  Ты,  наверное,
опять угнал чужого скакуна? Или снова натворил такое, что уездное начальство
не в силах опомниться, как в тот год, когда лишил покоя волостного  Лукпана?
"Теперь сам хан и вся свита его взъелись на меня", - говорит. Значит, что-то
натворил. Неспроста сказал", - думал Нурым.
     Фазыл, сын Шагата, приходился Нурыму нагаши. Нурым и не  знал,  что  он
живет в городе.
     Громко здороваясь, Нурым вошел в дом Фазыла.
     - Эй, озорник! Певец-жиен! Проходи! Усаживайся! - обнимая и целуя  его,
радостно засуетился добродушный Фазыл. - Ойпырмау, ты, наверное, каждый  год
на аршин вырастаешь. В прошлом году ты был как я, а теперь на  целый  аршин,
нет, на два аршина вырос!
     - Молодой  растет,  бедный  богатеет,  -  ответил   Нурым,   неожиданно
переиначив известную пословицу.
     - Что-то я не видел, чтобы бедный богател, а вот что ты вымахал - вижу.
Сестра и зять здоровы?
     - Здоровы,  привет  передали,  -  выпалил  Нурым   и   покраснел.   Ему
показалось, что он совершает грех, не сказав, что убежал из дома, что даже и
не предполагал остановиться у Фазыла,  а  теперь  вдруг  торопливо  говорит:
"привет передали". Но греха его Фазыл не заметил.
     - Ты тоже в войско записаться приехал, озорник-жиен? -  спросил  Фазыл,
сделав озабоченное лицо.
     Растерянному Нурыму этот вопрос снова напомнил Мамбета.
     - Фазеке, по дороге я встретил Маке, он чем-то встревожен, гнал во весь
дух куда-то. Он тоже спросил,  не  в  войско  ли  записываться  спешу.  Иди,
говорит, лучше в мое войско. Даже настаивал: иди да иди. Что, разве в  город
едут только для того, чтобы записаться в ханское войско? Вы, кажется, чем-то
озабочены, недовольны...
     Нурым  изучающе  оглядел  кряжистую,  чуть   сутулую   фигуру   Фазыла,
безбородое  лицо  в  мелких  красных  прожилках,  нахмурившиеся  брови   над
тускловатыми глазами.
     Фазыл насторожился:
     - Что за Маке?
     - Да тот самый Маке, не помню имени его отца.
     - Мало ли на свете разных Маке?
     - Нет, таких мало. Это известный Черный Маке.
     - Мамбет, что ли?
     - Да.
     - Мамбет Уразбаев! Где ты его встретил?
     Фазыл просветлел, брови удивленно приподнялись.
     - Да, знаменитый Маке. Силач Маке. Домбрист Маке,  -  горячо  подхватил
Нурым. - А чему вы удивляетесь, Фазеке? Под ним был его могучий черный конь.
И мчался так, что пыль столбом.  "Разговор  есть...  вечером  потолкуем",  -
бросил он. Сам понесся к учителю Губайдулле.
     - Тшш! - прошипел Фазыл, будто кто-то  мог  услышать.  -  Тише  говори,
Нурым. Уж чего-чего, а слухачей сейчас хватает. Весь город сбился  с  ног  -
ищут Мамбета.
     Нурым заговорил шепотом:
     - А что он мог натворить?
     - Об этом я не буду говорить, а ты не спрашивай.  Страх!  Не  страх,  а
ужас один. Народ только об этом и говорит.
     - Может быть, может быть. Маке  на  все  способен.  А  все  же  что  он
наделал?
     - Ты знаешь, когда произносят имя Мамбета  Уразбаева,  дети  со  страху
перестают плакать. В начале лета  он  прибыл  сюда  с  десятью  джигитами  и
записался в отряд Жаханши.  Русский  язык  он  знает,  отважен  и  способен,
поэтому назначили его  начальником  интендантской  службы.  Аргамаки  самого
Жаханши, обученные кони командиров - вся конница в руках Мамбета. Захочет  -
даст коня, не захочет  -  самому  Жаханше  не  даст.  Вчера  Мамбета  вызвал
подполковник  Кириллов  и  давай  ругать:  "Почему  коней  не  хватает?   Ты
разболтался, разбазариваешь коней". - "Я  тебе  не  подчиняюсь,  хватит  мне
гнуть спину перед казаками, -  отвечает  Мамбет.  -  И  признавать  тебя  не
стану!" Тогда Кириллов распорядился посадить его на  гауптвахту.  Но  Мамбет
избил двух солдат, которые пришли за ним, и ворвался  в  кабинет  Кириллова.
"Сейчас же убирайся отсюда, валяй к своему атаману  Мартынову.  Иначе  башку
срублю",  -  говорит.  Кириллов  за  наган.  Мамбет  вырвал  наган,   связал
подполковнику руки назад, плотно  закрыл  дверь  и  ушел  восвояси.  Казаки,
стоявшие за дверью, ничего не слышали, а если и услышали, вряд ли посмели бы
задержать Мамбета. После того как Кириллову  развязали  руки,  он  приказал:
"Задержать и предать военному суду!" Но Мамбет как в  воду  канул.  Ищут  по
всему городу, да что толку.
     - Собственными глазами, возле Шидерты... - начал было Нурым,  но  Фазыл
поспешно перебил:
     - Держи язык за зубами! Не вздумай болтать: "Видел, слышал".  Арун-тюре
объявил, что он красный болшабай*, бежавший с окопных работ, что он из числа
изменников-кердеринцев, посланный для разложения ханского войска. Ты знаешь,
кто такие изменники-кердеринцы?
     ______________
     * Болшабай - искаженное "большевик".

     - О Фазеке, ведь Кердери - большой род. Откуда  мне  знать?  -  ответил
Нурым и продолжал изумленно: - Ай да Маке! Вот джигит!
     - Кердеринцев  много,  но  изменник-кердеринец,  который   на   стороне
красных, то есть на стороне Айтиева и Бахитжана Каратаева...
     Нурым вскинул брови.
     - Айтиев все лето был у нас. Точнее говоря, весной, около двух месяцев.
Почему его называют изменником? Он любил простой  народ.  Истинный  учитель,
наставник нашего Хакима. Мой отец очень уважает его. Если  Мамбет  вместе  с
Айтиевым, то он нашел себе умного товарища, - горячо проговорил Нурым.
     - Ну, это как сказать, -  ответил  Фазыл  неопределенно,  но  последние
слова  Нурыма,  видать,  пришлись  хозяину  по  душе,  он   погладил   голый
подбородок, потом чуть закрутил кончики редких рыжеватых  усов,  помедлил  и
продолжал рассказывать о Мамбете: - Что скажешь о таком джигите?  Телом  вон
какой: крепкий, сбитый, как пень. Лицо тяжелое,  изрытое  оспой.  Кулачищами
может кол забивать.  Там,  где  шагнет,  все  живое  в  сторону  шарахается.
Медведь, да и  только!  Верно?!  А  нрав?  Однажды  женщины  аула,  пожилые,
молодые - все, собрались и решили поколотить  Мамбета.  "Давайте  набросимся
сообща на этого чертяку, снимем штаны из шкурок и наденем на  его  непутевую
голову. А то совсем, дьявол, распоясался: где схватит - там  синяк,  начнешь
отбиваться - свалит  тебя  и  платье  на  голову  натянет,  хоть  задохнись,
припрячешь еду - нет, найдет да  и  тут  же  слопает.  Давайте  проучим  его
хорошенько!" Собрались они в одном доме,  пятнадцать  женщин,  и  пригласили
Мамбета к чаю. Кое-кто из них даже веревку, рассказывают, приготовил,  чтобы
связать Мамбету ноги. Пришел Мамбет, уселся, уплетает за обе щеки лепешку  с
маслом, попивает чай, но тут одна из женщин, крепкая и острая на язык, пнула
его в бок и говорит: "Да подвинься ты,  чучело.  Ишь  раскорячился,  сколько
места занял". И тут все женщины,  сидевшие  наготове,  разом  навалились  на
Мамбета.
     "Эй, посуду разобьете, сороки! Будь вас хоть тридцать, мне вы ничего не