ли  отец  мне  оставил  город  в
наследство? Или ты думаешь,  что  я  мудрец,  ученый,  чтобы  знать,  почему
называют так, а не иначе и когда и кто дал название?  Теке  -  значит  Теке,
Кзыл-Уй - Кзыл Уй, а Уйшик - значит Уйшик! Вот и весь разговор! Ты  у  серой
кобылицы спроси, почему у  нее  жеребенок  черный...  -  ответил  коренастый
крепыш.
     У него и в самом деле была  большая  голова.  Черную  поношенную  шапку
парень небрежно засунул за пазуху просторного чекменя из верблюжьей шерсти.
     - Ты же вырос возле Уленты, каждый день  пылишь  по  улицам  города,  а
почему он называется Кзыл-Уй - не знаешь. Первым домом была  здесь  вот  эта
больница и вон та школа. Их построили  из  красного  кирпича.  Поэтому  наши
казахи и окрестили город "Кзыл-Уй". Запомни...
     Нурым сидел, обхватив колено, и смотрел в небо.
     Коренастый неожиданно ткнул его в бок и насмешливо сказал:
     - Ты, чумазый, что на небо уставился? Клад нашел?  Взгляни-ка  лучше  в
сторону ворот - забудешь и красный дом, и синий дом!
     - Полегче, черт бы тебя забрал, печенку отбил,  -  огрызнулся  Нурым  и
глянул в сторону ворот.
     Во двор больницы, стуча  каблучками,  входила  светлолицая,  с  высокой
грудью девушка, ноги у нее были стройные  и  прямые,  нос  чуть  вздернутый.
Нурым не видел ее  прежде,  но  сейчас  сразу  догадался,  что  это  и  есть
Мукарама.  "Точь-в-точь,  как  говорил  Хаким:  высокая,  стройная,   словно
тростник, круглый подбородок, белое лицо, брови темные, словно  чернение  на
серебре. А ресницы такие длинные, будто для того и созданы,  чтобы  щекотать
душу... Конечно, она - Мукарама. Не может быть двух таких красавиц  в  одной
больнице! Говорили ведь, что Ихлас Шугулов взял ее к  себе  в  больницу",  -
соображал Нурым, не отрывая от девушки глаз.
     Мукарама конечно же не знала Нурыма  и  не  взглянула  в  его  сторону.
Вполне  возможно,  что  она  нелестно  подумала  об  этих  парнях:  "Аульные
оборванцы, отсталый сброд. Немытые, вшивые степняки в засаленных  лохмотьях.
Притащились на комиссию, столпились как бараны.  О  аллах,  что  они  знают,
кроме овец?!"
     Она не впервой видала этих парней возле  больницы,  вот  так,  группами
спавших на подстеленной  одежде.  Их  нелегко  отличить  друг  от  друга  по
внешности, а знать до имени - кому это нужно?.. Девушка, не  останавливаясь,
не глядя по сторонам, горделивая, поднялась по ступенькам крыльца и скрылась
за дверью.
     - Точь-в-точь вот такие лебедушки плавают у  нас  в  затишье  на  озере
Камысты каждое лето! Чтоб не запачкать кровью ее лебяжий пух, заманить бы ее
в силки, а потом, - эх, братцы, - гладить  бы  по  мягкой  шейке!  Ангел,  -
игриво вздохнул коренастый крепыш, только что толкнувший Нурыма в бок.
     Он пожирал девушку глазами, пока она шла  через  двор,  поднималась  на
крыльцо, пока не скрылась  за  дверью.  Нурыма  покоробили  и  двусмысленные
слова, и бесстыжий взгляд коренастого. Непонятная ревность овладела Нурымом,
будто Мукарама  была  для  него  близким,  дорогим  существом  и  он  должен
оберегать ее от чужих  глаз,  от  ветра,  от  солнца.  Ему  почудилось,  что
балагур, по всему видать, бывалый парень, облапил  эту  миловидную  девушку,
прижал ее, припал  толстыми,  потрескавшимися  губами  к  ее  нежной  шее  и
поволок, будто голодный волк, в кусты. Нурым нахмурился и  несильно  толкнул
коренастого:
     - Размечтался о мягкой шейке! Ты бы сначала морду свою  подлечил!  Губы
вон как растрескались. Налетят мухи с Уленты, обсидят, попляшешь потом...
     После слов коренастого насчет "погладить бы  по  шейке"  ребята  вокруг
похотливо  осклабились,  теперь  же,   после   слов   Нурыма,   все   громко
расхохотались. Коренастый чуть  опешил,  растерянно  оглянулся.  Такой  злой
шутки он не ожидал, наоборот, надеялся на поддержку своего нового знакомого.
Губы у него и в самом деле потрескались, и он без конца облизывал их.
     Этого словоохотливого, общительного балагура  Нурым  сразу  выделил  из
всех ребят в казарме.  Вдали  от  родных  мест  большую  радость  доставляют
человеку чья-либо шутка, улыбка, даже щепотка  насыбая,  протянутая  чьей-то
незнакомой рукой. Нурым и коренастый скоро нашли общий  язык  и  почти  ночи
напролет говорили о проказах юности,  вспоминали  свои  места,  вечеринки  и
веселые события. И сейчас, чувствуя себя давнишними знакомыми, они безобидно
потешались друг над другом, незлобно, но едко шутили.
     - Что это ты взъерепенился? Оттого, что я подмигнул твоей  тонкобровой,
разнаряженной крале? Ишь завопил, точно чибис болотный! К  какой-то  русской
мардже заревновал! Взбеленился,  будто  рыбу  челкарскую  делишь,  турок  ты
чумазый! - не остался в долгу коренастый.
     Нурым замешкался. Его новый  знакомый  мог  быть  или  домбристом,  или
жырши - певцом - и за словом в карман не лез. Нурым понял, что острой шуткой
его не возьмешь, и заговорил мягче, добрей:
     - Можешь не распаляться, не вгонять себя попусту в семь  потов.  Ты  бы
лучше разобрался вначале, кто марджа, а кто  девушка,  где  русские,  а  где
татары, - засмеялся Нурым,  поняв,  что  его  знакомый  принял  Мукараму  за
русскую. - Я думаю, такие красотки нам с тобой не по зубам, и не стоит из-за
нее петушиться. Ты бы лучше сказал, что с нами будет,  за  чьим  хвостом  мы
поплетемся завтра, точно псы облезлые. Вот напялят на нас  серые  шинелишки,
нахлобучат на  голову  шапки  с  кокардой  и  погонят,  точно  стригунков  с
обрезанными хвостами, к казакам уральским. То времечко,  когда  мы  беспечно
попивали кумыс, подмигивали девушкам да бренчали на  домбре  возле  молодух,
видать, прошло.
     - А ты-то что убиваешься? Тебе-то какая забота? Нас пригнали сюда,  как
щенят, а ты ведь, дурень, сам притащился. "Что с нами будет"?! Попадешь сюда
к локтору, сразу все узнаешь: и куда погонят, и во что нарядят,  -  еще  раз
поддел коренастый Нурыма. Потом он спокойно достал из-за голенища  огромного
тупоносого, со сбитым, искривленным каблуком сапога бумажку  с  насыбаем  и,
взяв маленькую,  едва  заметную  щепотку,  осторожно  понюхал,  потом  снова
аккуратно сложил бумажку и опять подальше спрятал за голенищем. - Значит, не
марджа, говоришь, а девушка. Ты что, резал ей пуповину и пеленал в  пеленки,
что так все знаешь? По-твоему, эта благородная девица - татарка? На  местных
татарских баб мы насмотрелись. А эта - с  тонкой  талией,  прямыми  ножками,
горделивым взглядом чистокровного аргамака - может быть только из Казани,  в
Теке и Джамбейте таких не водится, - уверенно сказал коренастый.
     Нурым не хотел оставаться в долгу.
     - У нас была одна женге. Хадишой ее звали. Так она один  кусочек  курта
на три дня делила. А тебе щепотки насыбая, если так будешь  нюхать,  хватит,
наверное, на полгода! Тебе бы бабой быть  -  более  бережливой  не  найдешь.
Впрочем, тому, кого погонят на чужбину, не мешает  быть  бережливым  даже  с
насыбаем. А насчет девушки ты, дружище, все-таки  путаешь:  она  татарка,  я
знаю, и прошу не болтать при ней лишнее.
     Нурым проговорился: стараясь оградить девушку от  насмешек,  неожиданно
высказал свою тайну. Коренастый сразу же смутно  что-то  заподозрил,  но  не
понимал, как  мог  аульный  джигит  Нурым  знать  такую  девушку.  Он  решил
насмешками выведать тайну Нурыма.
     - Я  думаю,  тот  локтор-казах  в  золотых  очках  втихомолку   окрутит
голубушку и в один прекрасный день - гм, гм - занюхает  ее.  Раз  она  твоя,
Нурым, постарайся получить откупную за первую ночь,  не  проморгай.  Говорят
же: когда бык пьет воду, бедному теленку хотя бы льдинку полизать...
     Нурыма охватил  гнев.  Неизвестно,  до  чего  бы  дошли  их  дальнейшие
подковырки, но тут казах в форме есаула, пригнавший новобранцев на комиссию,
поднялся на крыльцо и скомандовал:
     - Стройся по два у входа! Быстро! Марш!..
     И разгневанный Нурым, не  успевший  ответить,  и  коренастый  задира  и
острослов  вскочили  со  своих  мест  и  кинулись  к  крыльцу.  Растерянные,
неуклюжие  парни  из  аулов,  не  имевшие  понятия  о  строе,  тоже   ретиво
шарахнулись за ними; "стройся по два" до них не дошло, они лишь  поняли:  "у
входа" - и поэтому каждый рванулся вперед, стараясь  первым  протиснуться  к
крыльцу...
     - Ну, идите, ребята, начинайте вы! -  загалдели  чумазые  парни  вокруг
Нурыма и коренастого.
     - Кто знает, что за локтор такой, - проговорил один из  джигитов,  явно
оробев. - Слыхали, да не видали. Что он будет делать с нами?
     - Разденет. Догола!
     - Разде-е-нет, говоришь? До-го-ла?.. Вот где стыда не оберешься...
     - О аллах, вот что значит к русским попасть! Сразу же и раздевают!
     - Да не русский, а казах ведь локтор, - зашумели в толпе.
     - Как скотину ощупают тебя, заглянут в рот, посчитают  зубы  и  прижгут
тавро на ляжке, - нагонял страху коренастый.
     Сам он, ничуть не  робея,  ворвался  в  приемную  первым.  Не  смущаясь
женщины, он разделся догола, будто не раз проходил всякие комиссии и подошел
к доктору.
     - Как  твоя  фамилия?  -  спросил  Ихлас,  оглядывая   налитое   силой,
мускулистое, здоровое тело джигита.
     Чуть помешкав, тот ответил:
     - Меня зовут Жолмукан.
     - Жолмукан... а отца как? - спросил доктор.
     Жолмукан только теперь сообразил.
     - Э, локтор, сразу и спросил бы по-казахски. Отца зовут Барак.
     - Ближе, ближе подойди, не бойся! Слова  "фамилия"  страшиться  нечего.
Завтра твой командир не станет спрашивать:  "Как  зовут  твоего  отца?"  Там
разговор короткий: "Фамилия? Марш!" Вот и все. Так что привыкай! - улыбнулся
Ихлас, опустив руку на плечо Жолмукана.
     Он видел, что  джигит  совершенно  здоров,  но  все  же  осмотрел  его,
заглянул в рот, в глаза, потом уселся за стол и начал писать.
     - Сколько тебе лет, Бараков?
     - Кажется, двадцать пять.
     - Семейное положение?
     - Что?
     - Семья есть, спрашиваю?
     - Есть мать, локтор.
     - Жена?
     - Мне некогда жениться, локтор.
     Ихлас покачал головой.
     - Не "локтор", а "доктор" надо говорить.
     - Какая разница? И то и другое не по-казахски.
     - Ты, я вижу, бойкий парень. По собственному желанию приехал, наверное,
в дружину валаята? - "И телом ладен, и на язык остер!" -  подумал  про  себя
Ихлас, испытывая к джигиту расположение и  глядя  на  него  поверх  золотого
пенсне.
     - Пока меня за недоуздок еще никто не тянул, локтор-доктор. Но если мне
дадут хорошего коня и оружие, то с какой стати я буду противиться?
     Улыбка исчезла с лица Ихласа, лицо стало серым.
     - Значит, ты пришел ради хорошего коня и винтовки?
     - Быстрый конь, роскошное седло, красивая одежда, меткое  ружье  какого
молодца не украсят, доктор?!
     Ихлас чуть заметно нахмурился. "Невежды,  дикари,  подавай  им  коня  и
ружье, чтоб рыскать по степи. Нет  им  дела  до  судьбы  народа,  до  своего
правительства, до национальной самостоятельности. Им все равно!" - с досадой
подумал Ихлас, но тут же снова согнал хмурь с лица,  как  бы  извиняя  этого
крепко сбитого джигита, так  ловко  скрывавшего  за  лукавыми  словами  свои
истинные думы. Перед глазами врача вереницей встали аульные джигиты, которые
вот уже несколько дней проходили комиссию: они  были  почти  все  невзрачны,
нерасторопны, вялы, плохо сложены, подавлены  суетой  города,  нерешительны,
глаза у многих гноились, губы потрескались, кожа в прыщах... Рослый,  видный
доктор и разговаривать с ними не хотел.
     - Чем ты занимался в ауле? - спросил Ихлас строго.
     Жолмукан насторожился: "Неужели этот  ученый  дьявол  разузнал  о  моем
занятии?"
     - Занятие - благо, джигит - что ветер. Ветер же дует  и  днем,  дует  и
ночью. И никто ведь не спросит: "Зачем ты, ветер, дуешь?" И  никто  ведь  не
скажет, куда ведут его следы?! Вольному  ветру  в  горах  не  бывать,  ветра
степного горам не сдержать... - невольно попадая в рифму, загадочно  и  лихо
отрубил Жолмукан.
     Поглядывая сквозь пенсне, стремясь уловить смысл ответа, Ихлас подумал:
"Видно, это один из тех конокрадов, что средь бела дня  не  побоится  угнать
табун. Для этого ему и понадобились конь и  оружие...  Вот  они,  защитнички
нашего валаята!.."
     Доктор дал знак, чтобы новобранец вышел. Понял Жолмукан  мысли  доктора
или нет - неизвестно. Он подмигнул Мукараме, стоявшей в углу, как бы говоря:
"Глянь, каков я!" - направился к двери.
     - Кто следующий? - раздался голос  командира,  и  в  дверь,  ссутулясь,
протиснулся  Нурым.  -  Живей,  Жунусов,  живей!  -  подгонял  есаул  слегка
замешкавшегося джигита.
     "Неужели этот верзила сын смутьяна Жунуса? Он-то как сюда попал? Или уж
совсем свихнулся?" - подумал Ихлас, почему-то краснея. На лице его появилось
брезгливое выражение, высокий лоб нахмурился. А Мукарама, стоявшая  в  углу,
невольно встрепенулась,  ресницы  вздрогнули,  подбородок  чуть  приподнялся
вперед. Девушка не отрываясь глядела на смуглое до черноты лицо Нурыма. Губы
ее заметно шевелились: "Жунусов... какой это Жунусов?!"
     Доктор Ихлас, узнав  его,  остался  недоволен.  Мукарама,  все  еще  не
узнавая джигита, лишь задумалась над его фамилией,  а  Нурым,  узнав  обоих,
растерялся. Но решительный и прямой по природе, он быстро оправился:
     - Ихлас-ага, простите, мне некогда было прийти к вам домой  и  передать
салем. Руки, что до сих пор держали лишь невинную  домбру,  никак  не  могут
привыкнуть к оружию, а вольная  голова,  которой  иногда  и  степь  казалась
тесной, никак не освоится с тесной, унылой казармой. Да тут еще  и  железный
порядок не дает нам опомниться, - сказал он, скрывая, что не пришел в дом  к
нему из-за личной вражды.
     - М-да, - еще более нахмурился доктор.
     "Этот долговязый, видать, знаком с доктором. Ишь, времени, говорит,  не
было, чтоб зайти, - подумал есаул. - А может быть, они родственники?!"  -  и
пригляделся внимательней.
     - Не задерживай, Жунусов, раздевайся!  А  то  еще  многим  надо  пройти
комиссию, - на всякий случай напомнил есаул, но на  этот  раз  повелительные
нотки исчезли в его голосе. Приказание его прозвучало, как просьба. Чем черт
не шутит, Нурым мог оказаться родственником "большого" доктора.
     Нурым знал, что Ихлас работает в городе врачом, но не мог предположить,
что встретится с  ним  при  таких  обстоятельствах.  Особенно  неловко  было
оттого, что  Нурыш,  сброшенный  им  с  коня,  остался  с  тяжелым  увечьем.
Собственно, из-за него ведь Нурым и скрылся  из  аула  и  решил  вступить  в
войско. Конечно, есть и другие причины, погнавшие горячего джигита в шумный,
тревожный город. Но все же главной  причиной  был  Нурыш.  "Этот,  наверное,
будет мстить за своего брата. Первым делом не даст вступить в войско.  Ну  и
ладно, меня туда особенно и не тянет. Подумаешь... Найду куда податься. Лишь
бы не затеял судиться со мной. Эх, жаль, не повидался я с Мамбетом. А то  бы
ушел с ним, помотался бы по степи, насмотрелся всякого бы", -  думал  Нурым,
глядя на хмурого Ихласа.
     То, что сын ненавистного Жунуса  назвал  доктора  почтительно  "ага"  и
извинился, что не смог зайти, казалось, немного смягчило Ихласа. Он не  знал
истинной причины увечья Нурыша, потому что тот тщательно  скрывал  случай  в
степи, стыдно было признаться, что пеший Нурым стянул его с  коня;  а  кроме
того, Нурыш побоялся отца. Узнай, что сын Жунуса сбросил его сына с  коня  и
сломал ему руку, Шугул первым долгом жестоко наказал  бы  Нурыша.  Обо  всем
этом Нурым не догадывался, не знал ничего и Ихлас. Узнав тогда о несчастье с
братом, доктор выпросил черную машину Жаханши, поехал в  аул,  вправил  руку
"упавшего с коня" Нурыша и успокоил напуганных родных.
     - Когда приехал из аула? - спросил Ихлас.
     - Вчера вечером, - солгал Нурым.
     Доктор не стал его долго осматривать, избегал лишних расспросов. Он  не
сомневался,  что  этот  долговязый,  так  же  как  и  богатырского  сложения
Жолмукан, вполне пригоден для службы в войске валаята.  Его  тревожило  лишь
одно сомнение: "Для чего смутьян Жунус, подстрекавший народ к  бунту  против
волостного правителя, отправил своего сына добровольно  в  дружину  Жаханши?
Или и здесь у него какой-то коварный расчет?"
     Доктор молча записал имя, фамилию, рост, внешние данные Нурыма и как бы
между прочим спросил:
     - Сколько человек из вашего аула попало в список?
     Голос доктора прозвучал мягко, вкрадчиво; Ихлас хотел выведать, как  же
Нурым прибыл сюда и вступил в дружину. Мягкий тон доктора  успокоил  Нурыма,
внимательно следившего за каждым движением Ихласа.
     - А я не по  списку  прибыл  сюда,  Ихлас-ага!  -  самодовольно  сказал
джигит.
     - По собственному желанию, значит!..
     - Да! Неволить Нурыма или взять его за жабры, точно рыбешку,  пока  еще
никто не осмеливался!
     - О! Силен, значит! На праведный путь встал!..
     Нурым задумался.  Он  уловил  явную  насмешку  в  словах  доктора,  но,
осознав, что и сам говорит излишне хвастливо, Нурым решил не оскорбляться.
     - Ихлас-ага, ведомо одному аллаху, что нас ждет впереди.  Услышав,  что
все джигиты  седлают  боевых  коней,  я  не  смог  усидеть  дома.  Там,  где
собирается народ, ваш брат не может стоять в стороне.
     - Да, но это не сборище для веселья. Ты, наверное,  слышал,  что  здесь
учат железной дисциплине и военному искусству?
     - Разумеется, Ихлас-ага.
     - Вам, если хочешь знать,  придется  за  нашу  жизнь,  за  наших  детей
подставлять себя под град пуль.
     - Кто разделся - воды не убоится, говорят. На народе и  смерть  красна,
верно, Ихлас-ага? Были мы и детьми-сорванцами, бегали и  за  девками,  и  на
тоях песнями, домброй народ веселили. Теперь среди бесстрашных  воинов  надо
научиться владеть пикой батыра Махамбета.
     Ихлас не стал больше говорить. "Этого не смутишь: у него всегда готовый
ответ на языке. Как бы он не пошел по  стопам  головореза  Мамбета!  Офицеру
надо быть осторожнее с таким..."
     - Иди.  Вполне  пригоден,  -  пробормотал  доктор,  давая  понять,  что
разговор окончен.
     "Он меня похвалил? Или просто сказал, что годен к службе?" -  не  успел
решить Нурым, как есаул хлопнул его по плечу:
     - Жунусов, я возьму тебя в свою сотню и назначу во главе десятки!


3

     Иногда в тихий летний  вечер  налетит  вдруг  озорной  вихрь,  и  мигом
закружится все вокруг. Неожиданная  встреча  с  Нурымом  встревожила  сердце
Мукарамы. Во время комиссии девушка так растерялась, что не знала, как быть,
что сказать. Она не решилась спросить у Ихласа: "Какой это Жунусов?"  Узнать
у есаула, приведшего толпу оборванных, неотесанных степных парней, было тоже
неудобно. Да и как она спросит? Кто она ему?  Просто  знакомая?  Или  так  и
объявить, что возлюбленная его брата? Нет,  очень  неловко.  Но  девушка  не
сомневалась, что этот Жунусов конечно же брат Хакима:  слишком  они  похожи.
Правда, он выше Хакима и темней лицом, внешне грубоват, как-то несобран,  но
все равно чем-то близок Мукараме. Ей все казалось, что он  привез  радостную
весть, способен развеять все ее тревоги.
     "Ну конечно, он брат Хакима! - убеждала себя девушка. - И он непременно
должен знать, где находится Хаким, и, возможно, даже привез письмо  мне.  Он
пристально на меня смотрел, но старался, чтоб этого не заметили  ни  доктор,
ни есаул".
     Чтобы окончательно убедить себя в том,  что  он  старший  брат  Хакима,
девушка припоминала его появление. "Ага, мне было некогда прийти с салемом к
вам домой..." - говорил он Ихласу. Они  с  доктором  из  одного  аула,  даже
как-то близки. Об этом говорил Хаким.
     С этого часа девушка ни о чем другом не могла думать,  все  ее  помыслы
были об одном: узнать, кто такой Нурым, и, если возможно, встретиться с ним.
     "Ну, а как же это получилось? - всплыл вдруг перед ней вопрос. -  Хаким
вместе с революционерами, заодно с загадочным  Айтиевым  и  его  товарищами,
вместе с несгибаемым Дмитриевым и теми смельчаками,  которые