ов джигитам. - Ну, а дальше?
     - А дальше... дальше я надеялся  встретиться  с  вами.  Отряд  большой,
думал я, не может быть, чтобы я его не  заметил.  Как  видите,  надежда  моя
оправдалась.
     - Пятьдесят, говорите? А где же остальные юнкера? - спросил Жоламанов.
     - Остальные в Уиле, - ответил прапорщик.
     - А что они там делают, в Уиле?
     - Ждут, пока мы вернемся с вестью о вас.
     - А почему вас пятьдесят? Для переговоров хватило бы двух-трех?
     Прапорщик ответил не сразу, улыбнулся:
     - Вижу, вы опять  засомневались.  И  опять  скажу:  это  справедливо  и
естественно. Воин должен быть особенно бдительным  и  осторожным.  Лишь  все
обдумав, тщательно взвесив, следует принять решение. Вы, собрат,  мне  очень
нравитесь...
     - Слушайте, прапорщик! Я, кажется, уже говорил, что  мы  наслушались  и
хвалы и хулы!
     - Нет, нет, извините, это я говорю искренне то, что думаю.
     - Ну, хорошо! - сказал Жоламанов  и  повернулся  к  Нурыму:  -  Поезжай
вместе с господином прапорщиком и  узнай,  что  там  за  офицеры.  Посмотри,
сколько их, пятьдесят или больше, меньше. Мы будем ждать  вон  в  том  ауле.
Туда и возвращайся, до вечера должен успеть.
     Нурым увлек Жоламанова в сторонку.
     - Одному ехать? - спросил он.
     - Езжай один. Посмотри, где они,  сколько  их.  А  потом  привези  сюда
прапорщика, потолкуем вместе с Ораком и Мамбетом.
     Нурым и прапорщик поскакали.
     - Джигиты! - крикнул Жоламанов, обращаясь к столпившимся дружинникам. -
Этот офицер приехал сюда с вестью, будто офицеры в Уиле решили  примкнуть  к
нам. Многие из вас слышали это своими ушами, а те, кто не слышал,  слушайте.
Всего их будто бы пятьдесят человек. Чтобы выяснить  все,  я  послал  к  ним
певца Нурыма. Моя к вам просьба: соблюдайте порядок, на привалах и  ночлегах
далеко не расходитесь, в аулах, среди народа, не роняйте  солдатской  чести,
будьте осторожны. Куда ехать завтра, объявим вечером, после решения комитета
дружинников. О том, как нам быть с  офицером,  тоже  поговорим  вечером.  Не
волнуйтесь, не беспокойтесь! Без лишних разговоров, без  паники  продолжайте
путь!
     Отряд двинулся дальше.


2

     По тому, как прапорщик держался среди дружинников, по волевой осанке  и
ладной речи Нурым сразу решил: "Видать, бывалый джигит и  образованный,  как
наши Хаким и Ораз. И мой ровесник примерно". Прапорщик  ему  понравился,  но
подозрительность Жоламанова перешла и к Нурыму.  Почти  всю  дорогу  джигиты
молчали.
     - Видать, похолодает... Чувствуете, какой колючий ветер, -  начал  было
прапорщик, но Нурым сухо ответил:
     - Что ж, время подошло.
     - Жел токсан - месяц ветра, оправдывает свое название.
     - Жел токсан - начало зимы, говорили казахи в старину.
     - Старики, кажется, еще говорили: в эту пору сиди дома?
     - Старики иногда наоборот говорят: глубокая осень - собирайся в путь...
     Дальше погоды разговор не пошел. Даже из  этих  осторожных  фраз  Нурым
понял, что его спутник - человек общительный.
     Вскоре встретились с пятьюдесятью офицерами. Прапорщик радостно сообщил
о встрече с дружинниками, однако командир офицерского  отряда  -  серолицый,
хмурый человек - выслушал его холодно.
     - Выезд мой оказался  удачным.  Дружинники  тоже,  оказывается,  искали
встречи с нами. Господин старшина, если вы согласны,  можно  устроить  общий
привал и обо всем переговорить, - доложил прапорщик серолицему.
     Лицо командира осталось непроницаемым. Он не обмолвился ни словом, лишь
кивнул головой, как бы говоря: "Посмотрим".
     Люди по два в ряд стояли позади командира, никто не  вырывался  вперед,
все застыли, сохраняя равнение. Нурым незаметно для серолицего кинул  взгляд
вдоль стройного ряда офицеров. Всего было двадцать  четыре  пары,  вместе  с
командиром и прапорщиком ровно пятьдесят всадников. Шинели у всех  новые,  с
иголочки, и не  серые,  как  у  дружинников,  а  светло-голубые;  совершенно
новыми, блестящими были и погоны; у всех - сабли, на боку - наган,  рядом  с
седлом висят маленькие японские винтовки. Нурым  с  восхищением  смотрел  на
подтянутый, внушительный отряд.
     Прапорщик слез с коня, подтянул подпругу,  снова  поднялся  в  седло  и
сказал командиру:
     - Я поеду, старшина, выбрать место привала.
     Командир и на этот раз лишь кивнул головой.
     "Что за порядки у них? Или они что-то скрывают? - удивился Нурым.  -  А
командир-то? Первый раз такого вижу..." Говорить Нурыму было не о чем, отряд
он увидел, пересчитал, однако молчком уехать было неловко.  Командир  с  ним
даже не поздоровался. Хмурые, молчаливые  офицеры,  особенно  сурового  вида
командир удивляли Нурыма.
     Чтобы успеть до сумерек догнать ушедших вперед дружинников и  добраться
до привала, Нурым и прапорщик  пустили  коней  крупной  рысью.  Лишь  пройдя
несколько верст, всадники поехали шагом.
     - Ты откуда родом, джигит? - снова первым заговорил прапорщик.
     Вместо ответа Нурым спросил:
     - Этот серолицый главный у вас?
     - Он - командир военной части в  Уиле,  войсковой  старшина  Азмуратов.
Умный, знает военное дело. А молчит от  усталости.  Долгий  путь  изматывает
любого.
     - Неужели и начальники против Жаханши? - спросил Нурым.
     - Он - казах, - быстро ответил прапорщик. - Разве может настоящий казах
покинуть молодых джигитов в трудный час?
     Нурым промолчал. "Ведь Жаханша - тоже казах. Но ведь он не  на  стороне
дружинников. Тот же султан Арун, те же толстопузые судьи, разве они не враги
дружинников? А ведь все - казахи. И для защиты Уральска готовы отправить под
пули всех нас".  Но  Нурым  счел  неприличным  возразить  спутнику.  Немного
помолчав, он сказал:
     - Вы спросили, откуда я родом. Из Анхаты.
     - Со мной в Уральском реальном училище учился один  джигит  из  Анхаты,
Хаким Жунусов. Не знаете его?
     Нурым невольно натянул поводья,  удивленно  глянул  на  прапорщика.  Но
офицер неожиданно сконфузился, заерзал в седле. Вначале  прапорщик  говорил,
что в шестнадцатом году его забрали  на  окопные  работы  и  за  безупречную
службу присвоили звание младшего  офицера,  а  теперь  выпалил,  что  учился
вместе с Хакимом. Но обо всем этом Нурым даже и не подумал.
     - Если вы учились с Хакимом, то должны знать и  его  родных!  -  сказал
Нурым и улыбнулся, протягивая офицеру руку.
     - Он знает по рассказам о моей семье. Я - о его. Помню,  что  у  Хакима
был старший брат.
     - Я и есть старший брат Хакима.
     Только теперь догадался прапорщик, почему Нурым протянул руку.
     - Значит, вы старший брат Хакима, певец, да?
     - Тот самый. Нурым Жунусов.
     - Да, да, Нурым, вспомнил, что ж, познакомимся...
     Офицер, подъехав вплотную к Нурыму, энергично пожал ему руку. Потом оба
улыбнулись, провели ладонями по лицам.
     - Меня зовут Сальмен. Весной мы расстались  с  Хакимом,  с  тех  пор  я
ничего о нем не знаю. Ну и ну! Кто бы мог подумать, что здесь,  в  степи,  я
встречу вдруг родного брата Хакима?! Вот уж действительно: гора с  горой  не
сходится, а человек с человеком сойдется.
     Нурым обрадовался: наконец нашел человека, с которым  можно  поговорить
по душам.
     - Вы на сколько старше Хакима?
     - На три года.
     - О, тогда мы с вами  одногодки.  А  где  сейчас  Хаким?  У  него  была
возлюбленная  в  Уральске,  татарка.  Очень  красивая  девушка,  Мукарама...
Достойная пара.
     Нурым не верил своим ушам.
     - Хаким за Яиком, - только и смог ответить Нурым.
     - Тогда он не хотел оставаться в Уральске.  Где-то  в  земстве  работал
какой-то его родственник. Хаким говорил, что поступит к нему на службу.
     - Мне кажется, он с теми смельчаками, которые  против  атаманов...  Он,
наверное, у кердеринцев...
     Нурым гордо приосанился, ударил коня камчой, крикнул:
     - Ну, понеслись!
     Прапорщик пришпорил коня, помчался вслед за Нурымом. Породистая  кобыла
под ним летела легко, красиво и скоро обогнала мухортого скакуна Нурыма.
     - Ну  и  кобылица  у  вас!  -  похвалил  Нурым.  -  Ветер!  В   скачках
участвовали?
     - Первый раз на ней, еще плохо знаю повадки. Но рысь легкая, -  ответил
Сальмен.
     Помолчав, Нурым сказал:
     - Девушка Хакима едет с нами в обозе.
     - Что  ты  говоришь!  -  воскликнул  Сальмен.  -  А   впрочем,   ничего
удивительного! Нынешняя весна, точно могучий разлив, все перевернула. Но как
Мукарама у вас очутилась?
     Нурым рассказал, что с весны она работает в Джамбейтинской больнице,  а
потом сама попросилась в отряд дружинников и сейчас стала "доктором".
     Жоламанов не поверил прапорщику, а Нурым раскрыл ему свою душу,  ничуть
не сомневаясь в дружеских намерениях нового знакомого. Выросший среди песен,
веселья, беззаботных вечеринок,  добродушный  и  доверчивый,  Нурым  не  мог
относиться к человеку с холодным подозрением.
     - Юная красавица едет навстречу своему счастью. Она на крыльях летит  к
Хакиму. "Путь суров, Мукарама, ты бы лучше осталась", -  говорил  я,  а  она
стояла на своем. "Какая же я, говорит, медицинская  сестра,  если  не  смогу
перевязывать раны  воинам,  помогать  им  в  беде!"  Чистая,  невинная,  как
ангел... - рассказывал Нурым.
     Сальмен помрачнел. Нурым ни за что бы не  поверил  в  эту  минуту,  что
где-то рядом их поджидает черная беда. Нет, в своем  новом  знакомом  он  не
ошибся. Беда подкралась к Нурыму и его товарищам с другой стороны...


3

     Когда отряд приблизился к темневшему впереди аулу, солнце уже заходило.
У самого горизонта небо будто прорвалось, и показалась узкая,  как  трещина,
алеющая полоска.  С  запада  подул  студеный  ветер.  Степь  лишилась  своей
красоты, зябко съежилась; люди и кони стали сразу странно маленькими.  Точно
эбелек - перекати-поле, - гонимый ветром к  затишью,  продрогшие  дружинники
поспешили скорее в овраг, хоронясь от жгучего дыхания осени.
     Когда вернулся Нурым, сотня Орака  уже  успела  устроиться  на  ночлег.
Дружинники заняли половину небольшого аула, расположившегося  вдоль  оврага.
Но, узнав, что сюда едут  пятьдесят  юнкеров,  Орак  перевел  свою  сотню  в
дальний конец. Юнкерам оставили пять-шесть домишек у  самого  входа  в  аул.
Крайним стоял большой опрятный дом, сюда и направились  командиры  вместе  с
женщинами - сестрой милосердия и поваром. Дом принадлежал зажиточному шаруа.
Во дворе бродил скот, из трубы валил дым, но дверь долго не  открывали,  как
будто зимовье было заброшено.
     - Кто-нибудь есть? Откройте! Наши женщины замерзли! -  прокричал  Орак,
заглядывая в окно.
     Убедившись, что стучит казах, в доме засуетились.  Испуганно  взвизгнул
ребенок.
     - Откройте, не бойтесь, мы мирные путники, - подала голос Мукарама.
     В доме была одна молодая женщина с маленькой дочерью. Муж и  свекор  ее
уехали за сеном. Заметив солдат издали, она даже не успела загнать овец,  не
закрыла ворот, испуганно метнулась в дом,  наглухо  заперла  дверь,  а  окна
быстро занавесила половиками, скатертью и жайнамазом - молитвенным ковриком.
Девочка стояла рядом, держась за материн подол; увидев незнакомых людей, она
завопила во весь голос.
     - Иди сюда, не плачь. Не трону я тебя, - начал было  утешать  Орак,  но
тут Мукарама подхватила девочку и быстро прошла  в  комнату.  Ребенок  мигом
успокоился и начал улыбаться.
     Однако хозяйка смотрела на  Мукараму  недоверчиво.  "Наверно,  русская,
знает по-казахски, а может быть, ногайка", - думала она.
     Продрогшая Мукарама кинулась к печке. В большом казане что-то булькало,
а под казаном с треском горел крупный, сухой камыш. При вспышках  по  стенам
плясали причудливые тени. Давно уже зашло солнце, над аулом повис  мрак,  но
лампу еще не зажгли. Пока горела печка, в доме обходились без  лампы  и  тем
самым  сберегали  керосин.  Женщина-повар  тоже  подсела  к  печке  рядом  с
Мукарамой и, поеживаясь, держала руки перед огнем.
     - Так, бывало, накалялся  камин  нашего  дома  в  Уральске,  -  сказала
Мукарама.
     Молодая хозяйка с удивлением посмотрела на нее.
     - Я мусульманка, женге, не бойтесь, - сказала Мукарама, чтобы успокоить
молодуху.
     Женщина посмотрела на свою дочку, такую же черноглазую, как и сама.
     - Тетя по-нашему говорит, Зауреш, - сказала  она  девочке,  вертевшейся
вокруг Мукарамы.
     Зауреш взобралась гостье на колени, потянулась  ручонками  к  ее  белой
шапке. Мукарама сняла шапку, надела ее на голову  девочке  и  начала  с  ней
играть, будто старая знакомая. Молодуха зажгла лампу-пятилинейку без пузыря,
поставила на край печурки. В доме стало сразу светлей, и уютней, и теплей.
     В полумраке за длинной печью гости не сразу  заметили  вторую  комнату.
Хозяйка, взяв лампу, прошла туда.
     - Проходите, пожалуйста, - сказала она красивой  гостье,  взглянув  при
этом на Орака и Нурыма.
     В гостиной было чисто, пол деревянный, на нем расстелена кошма,  поверх
кошмы - мягкие коврики. На почетном месте для гостей были разложены  одеяла,
тут же лежало несколько пуховых подушек.
     - Нам было бы удобней возле печки,  -  сказала  Мукарама,  указывая  на
переднюю.
     Если немного отодвинуть ведра, чашки, горшки,  седла,  хомут,  уздечки,
вожжи, разбросанные вокруг,  возле  печки  могли  бы  спать  и  Мукарама,  и
повариха,  и  хозяйка  дома  со  своей  дочерью.  Ее   поддержали   джигиты,
согласившись ночевать в гостиной.
     - Как насчет ужина? - спросил Жоламанов, пришедший позже всех.
     В самовар налили воды, разожгли его. В казан  спустили  мясо,  в  огонь
подкинули кизяку. В прихожей стало совсем жарко, как в бане.
     - Ночью, джигиты, по очереди дневалить! - распорядился Жоламанов.
     За ужином Жоламанов заговорил с Ораком:
     - Нам нужно сначала решить - доверять юнкерам или нет.
     Орак покачал головой:
     - Я думаю, лучше разделить пятьдесят человек по трем сотням,  и  пойдем
дальше, к Темиру. По пути и приглядимся.
     - А если они не согласятся?
     - Зачем они тогда искали нас?
     - Я уже  послал  нарочного  к  Мамбету  и  Батырбеку.  Попросил  их  по
возможности приехать сюда ночью или в крайнем случае - к  утру.  Они  где-то
недалеко, видимо остановились у Калдыгайты. Отсюда верст двадцать.
     После ужина Жоламанов обошел дозорных. Потом, не раздеваясь, лег,  а  в
полночь снова вышел на улицу и долго вслушивался в ночные шорохи.
     Первая ночь прошла спокойно.


4

     Сальмен проснулся от испуга. Он говорил во  сне,  но  о  чем  -  забыл.
Юноша-джигит, спавший рядом, уже надел шаровары и, кряхтя, натягивал сапоги.
     - Я что-то говорил во сне? - спросил Сальмен.
     - Вы много говорили, Сальмен-ага. Кого-то  очень  звали  на  митинг.  А
сейчас сказали: "Хаким, давай и мы сходим туда!"
     Сальмен снова закрыл глаза, но  уснуть  не  смог.  Он  вспомнил  заботы
долгого похода, волнения вчерашнего дня, события в Уральске.  Перед  глазами
пролетели беспокойные  дни  весны,  беспорядочные  выстрелы,  бешеный  топот
коней, на широких улицах конные  казаки  в  черных  папахах...  Даже  открыв
глаза, он не сразу отвлекся от нахлынувших видений.
     "Хаким, давай и мы сходим!" Где я говорил так? Ах да, в Уральске, в тот
день, когда большевики открыли съезд и приходил маленький чернявый джигит...
гимназист, приятель Хакима. А вспомнилось, наверное,  оттого,  что  встретил
вчера его брата".
     Он  начал  яростно  тереть  лоб,   стараясь   избавиться   от   тяжелых
воспоминаний.
     "Здесь Нурым, певец, здесь  красавица  Мукарама.  Джигиты,  добродушные
сыны степей, молодые казахи, смелые повстанцы.  Неужели  они  все  обречены?
Неужели их ждет холодная земля? За что? За какую вину? За то, что они  хотят
свободы?.."
     - Буди джигитов! - приказал он юноше.
     Каждое утро он говорил так, поднимая молодых офицеров.
     - Джигиты  уже  одеваются,  Сальмен-ага.  Какой  будет  приказ   насчет
завтрака?
     Юноша не был ни слугой, ни адъютантом Сальмена, но в  походе  незаметно
прислуживал ему, на стоянках ухаживал за его конем,  перед  дорогой  седлал.
Когда Азмуратов отправил Сальмена в разведку, юноша хотел поехать вместе, но
старшина  не  разрешил.  Здесь,  в  овраге  Ащисай,  он  устроился  рядом  с
Сальменом. Ни Сальмен, ни юноша не были опытными вояками. Один из них  после
Уральского  реального  училища,  побывав  летом  в  родном  ауле,  устроился
писарем-интендантом   в   юнкерской   школе   Уила.    Человек    способный,
предприимчивый, он вскоре получил чин младшего офицера.  А  юноша,  которому
едва исполнилось семнадцать, окончил четырехгодичную русско-казахскую  школу
в Кзыл-Куге и только что поступил в кадетский корпус. Звали его Жанкожа.
     Жанкожа терпеливо ждал распоряжений Сальмена, но тот лишь махнул  рукой
и вышел на улицу. Юноша не догадывался, что офицера что-то  тревожит.  Через
минуту Жанкожа тоже выскочил на улицу, огляделся вокруг. Сальмена  не  было.
Навстречу юноше показался какой-то незнакомый офицер с обвязанной головой  и
сердито приказал:
     - Позови Аманбаева, живо! Командир требует.
     Жанкожа знал, что офицер с  обвязанной  головой  прискакал  из  Уила  с
секретным донесением.
     - Сальмен-ага только что вышел, а куда - не знаю, - невнятно проговорил
Жанкожа.
     - Хоть под землей разыщи его! - гаркнул офицер.
     Жанкожа,  не  смея  возразить,  быстро  обошел  все  четыре  дома,  где
остановился отряд, но Сальмена нигде не было. Жанкожа, робея,  отправился  к
Азмуратову. "Сердитый офицер теперь обругает и  Сальмен-агу..."  Но  в  доме
оказался один Азмуратов, он стоял у окна и пил из стакана чай.
     Жанкожа вытянулся в струнку, поднес правую руку к виску.
     - Старший командир чрезвычайного отряда, господин  войсковой  старшина!
Прапорщика Аманбаева нет на квартире, не оказалось его и в домах, отведенных
для юнкеров. Жду ваших приказаний, - доложил он.
     Азмуратов поставил стакан на  подоконник,  оглядел  молодого  юнкера  и
совсем некстати спросил:
     - Ты по собственному желанию пошел с нами  или  тебя  увлекла  всеобщая
суматоха?
     - Так точно: по собственному желанию, господин  войсковой  старшина!  -
выпалил Жанкожа.
     - Сколько тебе лет?
     - Семнадцать, господин войсковой старшина!
     Старшине стало жаль, что безусый малый ни за что погибнет в предстоящей
схватке (а что  будет  дикая  рубка,  Азмуратов  не  сомневался).  Он  долго
испытующе глядел на Жанкожу и сказал решительно:
     - С  этой  минуты  будешь  моим  вестовым.  Все,  что  видишь,  о   чем
услышишь, - немедленно докладывай мне.
     - Есть, господин войсковой  старшина,  докладывать,  о  чем  услышу!  -
звякнув шпорами, отчеканил Жанкожа.
     А тот офицер, что  приказал  найти  прапорщика  хоть  под  землей,  сам
отправился на поиски Сальмена. Он сделал себе  перевязку  заново,  и  теперь
бинты скрывали пол-лица. Низко опустив на лоб мохнатую, из хорошо отделанной
шкурки шапку, он углем подвел круги под глазами, приподнял воротник  и  стал
совершенно неузнаваемым. Он прошел мимо домов, где  остановились  юнкера,  и
направился к зимовью, где вчера расположились дружинники.
     Тяжелые тучи плотно  обложили  небо.  Было  хмуро  и  зябко;  казалось,
вот-вот посыплется снежная крупа. Но в  маленьком  ауле  вдоль  оврага  было
оживленно: в затишье приземистых, неказистых домиков, возле загонов и  скирд
сена толпились кони. И дети, и озабоченные хозяева, и  дружинники,  лишенные
покоя, невольно жались к домам, к теплу.
     Из низеньких,  скособоченных  труб  лениво  тянулся  к  студеному  небу
жиденький кизячный дымок.
     С первого взгляда казалось, что  на  зимовье  остались  лишь  кони,  но
вскоре офицер заметил, что за  углами  домов  и  сараев  то  здесь,  то  там
притаились дружинники. Навстречу офицеру вышел рослый, смуглый джигит.
     - Кого вам нужно? - спросил он.
     - Вы не видели, случайно, нашего прапорщика? -  спросил  офицер,  глядя
из-под повязки, точно фазан из-за колючего тростника.