а, - продолжал Азмуратов.  -  Ее
можно пригласить к офицерам.
     Сальмен догадался, что он имел в виду Мукараму.
     - Я вас не понимаю, господин Азмуратов, - твердо сказал Сальмен.
     Улыбка сошла с лица офицера. Помрачнев, он сдавленно проговорил:
     - Господин прапорщик,  вы  имеете  полное  основание  обвинить  меня  в
предательстве и с этого часа считать, что наши пути разошлись.
     Сальмен не сдержался:
     - Вы хотите проверить меня? Гонец Аруна-тюре из Джамбейты  тоже  следит
за каждым моим шагом.
     - А,  -  поморщился  Азмуратов,  -  с  ним  разговор   короткий.   Один
полицейский - небольшая потеря. Никто его оплакивать не станет.
     - Ну, а дальше что? Как я все это объясню офицерам? Если они не поверят
и оторвут мне голову?
     Азмуратов понял, что Сальмен попался в его ловушку.  Теперь  надо  было
только уследить, чтобы жертва не сорвалась с крючка.
     - Справедливые опасения, господин Амамбаев. Об этом, признаться,  я  не
подумал. Офицерам лучше не объяснять, а приказывать.  Поэтому,  видать,  мне
лучше самому ехать. Вас посылать опасно. Офицеры,  связанные  клятвой  перед
валаятом, могут взбунтоваться.
     Чувства радости и досады одновременно мучили Сальмена.  Неужели  мечта,
лишившая его покоя со вчерашнего дня, так легко,  неожиданно  осуществилась?
Неужели теперь они будут вместе с теми простодушными,  добрыми  джигитами  в
походах и на привалах? Вместе будем бороться, чтобы горе никогда  больше  не
омрачало лица наших детей и жен. Протянем руку дружбы тем  смелым  джигитам,
нашим братьям, которые мужественно перенесли на  чужбине  все  лишения  ради
свободы своего народа! Но почему мы раньше об этом не думали? Ради  чего  мы
клялись проливать невинную  кровь?  Над  кем  занесли  шашки,  на  проклятие
друзей, на смех врагу? Хорошо,  что  мы  все  же  опомнились  вовремя.  Нас,
кстати, осенила мудрость предков: тот не заблудился,  кто  снова  пристал  к
своему косяку. Создатель не покинул нас, озарил наш путь...
     Сальмену вспомнился дом в Уиле, двухлетний сын, молодая  жена,  отец  с
матерью...
     - О  чем  задумались,  господин   прапорщик?   -   насмешливо   спросил
Азмуратов. - Я сам поеду, не беспокойтесь.
     Но Сальмен не расслышал насмешки в  голосе  офицера,  счастье  ослепило
его. Он порывисто подошел к Азмуратову, стоявшему к нему спиной  у  окна,  и
заговорил со всей искренностью:
     - Я не могу себе простить, господин командир, что так поздно понял  всю
правду. Так тяжело было на сердце, будто я совершил ужасное преступление. Вы
сделали первый смелый шаг навстречу справедливости. Не все отдают себе отчет
в том, что такое гражданский долг. Извините, я не думал, что вы один из этих
немногих. Вы оказались истинным сыном народа. И я рад и горд,  что  в  вашем
лице нашел старшего брата, который удержит меня от ошибок, а в  трудный  час
защитит... Я ждал и верил, что найдется такой  человек,  который  вырвет  из
когтей опасности невинных, тихих и скромных сынов степи. Когда  я  вместе  с
отрядом выехал из Уила, не думал, что встречу безобидных людей, единокровных
братьев. И только сегодня ночью  понял,  что  считать  врагом  обездоленных,
лишенных  знания  и  культуры,  бесправных  людей  -  кощунство,   подлость,
преступление. Поднять на них руку все равно что поднять руку на родную мать.
Вы с меня сняли тяжкий грех, тысячи благодарностей вам! И  если  для  такого
единения потребуется моя маленькая жизнь - я готов ею пожертвовать. Я  готов
поехать за остальными офицерами и уговорить их.
     - Нет, нет, я сам поеду, - резко сказал Азмуратов.
     Сальмен волновался, лицо его горело.
     "Подлец! Предатель! - думал между тем Азмуратов.  -  Прав  был  Аблаев.
Оказывается, мерзавец пакостил втихомолку. Не зря ходил к дружинникам..."
     - Собери юнкеров перед домом! - приказал он Жанкоже.
     Его продолговатое бледное лицо осталось  непроницаемым,  горячие  слова
Сальмена даже не задели его. Он по-прежнему смотрел на прапорщика, как  змея
на завороженного воробья.
     Когда  Жанкожа,  торопливо  объехав  пять  зимовий,   собрал   юнкеров,
Азмуратов вышел из дому, сел на темно-мухортого коня.
     - Славные офицеры! Я отправляюсь в путь, чтобы привести сюда всех наших
джигитов. В мое отсутствие командовать вами будет офицер Аблаев.  Он  старше
всех  вас  и  по  возрасту  и   по   званию.   Выполняйте   его   приказания
беспрекословно. До встречи, джигиты!
     Азмуратов пришпорил коня, за ним  следом  поехал  Жанкожа.  Отъехав  на
несколько шагов, офицер придержал коня, обернулся.
     - Капитан Аблаев! - крикнул  он.  -  Вместе  с  прапорщиком  Аманбаевым
проводите меня до устья реки.
     - Хорошо! - откликнулся Сальмен.
     Аблаев только кивнул и направился к оседланному коню.
     За речушкой Ащисай возвышался Черный бугор.  Его  хребтина  за  знойное
лето  высохла  и  побурела.  Легкой  рысью  подъехал  Азмуратов  к  бугру  и
остановился у подножия. Быстрая породистая кобыла Сальмена  могла  доскакать
сюда раньше, но прапорщик был так восхищен Азмуратовым, что счел неприличным
обогнать командира.  Он  ехал  рядом  с  Аблаевым  и  Жанкожой.  Как  только
Азмуратов остановился, Сальмен придержал коня и стал чуточку за ним.
     - Симпатичная докторша вам, случайно, не знакома? - спросил Азмуратов.
     - Да, господин старшина! Только она не доктор, а  медсестра.  Я  еще  в
Уральске знал ее. Она невеста моего друга, с которым вместе учились.  Сестра
известного в Уральске Курбанова. Брат отправил ее в  больницу  Шугулова  для
хирургической  практики.  А  сейчас  она  вместе  с  дружинниками.   Хорошая
девушка...
     - Значит, невеста, говорите?
     - Да, невеста. Оба красивы. Оба друг друга любят. Прекрасная пара!
     - А где этот ваш друг? Как его фамилия?
     - Жунусов, зовут Хаким. По слухам, он сейчас в полку Айтиева. Весной во
время мятежа атаманов сидел в тюрьме.
     - Разве у Айтиева есть полк?
     - Да. И дружинники хотят примкнуть к нему.
     Азмуратов насупился.
     - А откуда этот полк возьмет оружие?
     - Чего-чего, а оружие раздобыть нетрудно. По слухам, они бьют  атаманов
их же оружием.
     - Давно ли вы сочувствуете Айтиеву?!
     Сальмен рассмеялся.
     - Быть сторонником Айтиева разве не счастье, господин Азмуратов?..
     - Значит, красавица-девица тоже большевичка?
     И, не дожидаясь ответа, Азмуратов подозвал к себе Аблаева.
     Бледный капитан одним прыжком подскочил к командиру.
     - Через два дня на третий рано утром я буду  здесь,  господин  капитан.
Ваши опасения подтвердились. Сальмен Аманбаев оказался другом большевиков.
     Аблаев отъехал и остановился сзади Сальмена. Азмуратов подал ему  знак.
"Что это значит?" - молнией промелькнуло в  голове  Сальмена.  Он  не  успел
повернуться, как за спиной раздался выстрел.
     Сальмен вскрикнул и наклонился к гриве коня. Породистая  кобыла  встала
на дыбы.
     - Сальмен-ага! - истошно крикнул Жанкожа, бросаясь к прапорщику...
     Хмурый офицер, преследовавший Сальмена со  вчерашнего  дня,  сам  вынес
приговор и сам же привел его в исполнение.
     Сальмен, однако, не свалился с коня; будто стараясь усесться  поудобней
в седле, он уперся обеими руками о шею кобылы и поднял голову.
     - Эх!.. Жаль! Обманули меня, Жанкожа!..
     И снова бессильно припал к гриве.
     - Сальмен-ага! - не слыша себя, прокричал юнкер. - Прощай, ага!..
     Сальмен простонал,  с  усилием  поднимая  голову,  посмотрел  на  юного
джигита. Ветер относил в сторону его предсмертные слова:
     - Обманули меня... Жанкожа... Расскажи Жунусову... и всем...  прощай!..
Я чист перед вами, Хаким! Проща-а-а-ай!..
     Раздался второй выстрел, но Сальмен уже не видел, как упал с  коня  его
юный друг Жанкожа и как из его детского рта тонкой струйкой потекла кровь.


                                Часть пятая


ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

     Из двадцати пяти пухлых папок генерал Емуганов выбрал  одну  -  желтую.
Вновь и вновь листал председатель военно-полевого  суда  анкеты  и  протокол
допросов, уточняя что-то для себя.
     "Тридцать пять лет на поприще адвоката! - Он покачал головой. - Султан!
Член Государственной думы. Депутат Степного края! Гхм-м!.."
     Не отрывая глаз от толстой папки перед собой, генерал нашарил на старом
дубовом столе серебряный колокольчик. Почти одновременно, как бы слившись  с
переливчатым звоном колокольчика, послышался подобострастный голос офицера у
двери:
     - Что прикажете, ваше превосходительство?
     Генерал не поднял головы.
     - Приведите ко мне заключенного Каратаева, капитан.
     - Слушаюсь, ваше превосходительство!
     Отдавая приказание, генерал ни на мгновение не оторвался от дела. Перед
ним лежала анкета:
     "...Родился я в 1860 году. Женат. Дети: сын гимназист, дочь  во  втором
классе городской школы..."
     - В    прошлом    кадет!     Хм-м...     Сейчас     член     Российской
социал-демократической   партии!   Выбран   в   Уральский   Совет   рабочих,
крестьянских и солдатских депутатов. Комиссар...
     Решительно  перелистав  несколько  страниц,  Емуганов  увидел  знакомое
прошение степных биев. Он покачал головой и, шевеля губами, принялся читать:
     "Ваше  превосходительство!  Высокочтимый,  славный  генерал   казачьего
войска  господин  Емуганов!  Во  многих  добрых  деяниях  принимала  участие
казахская степь с тех пор, как оказалась под  сенью  благословенного  белого
царя. Она искренне желала владыке-царю могущества и славы перед лицом других
государств, способствовала  обогащению  России.  Старые  времена  распрей  и
бесконечной вражды канули в вечность. Сейчас  время  изменилось,  изменились
законы, свергнут и белый  царь.  Поэтому,  воздав  должное  прошлому,  мы  с
мольбой обращаем взоры к новым временам. Казахская степь и ныне ни на шаг не
отступила в своем глубоком  почтении  к  исконным  соседям.  Мы  по-прежнему
желаем нашему благожелательному соседу больших новых успехов  и  достижений.
Ибо развитие, прогресс России означают, по нашему мнению, расцвет  казахской
степи. Поэтому  при  новой  власти  необходимо  возродить,  восстановить  те
порядки и  законы  правления,  которые  в  прошлом  были  насильно  изменены
угнетателями Степного края. В этом - доброе стремление, желанная мечта  всех
казахов от мала до велика. То,  что  в  казахской  степи  мало  образованных
сынов, Вам, уважаемый господин генерал, хорошо известно. Людей  грамотных  и
опытных в общественной деятельности, сочувствующих простому  народу,  у  нас
можно пересчитать по пальцам одной рукой. Султан Бахитжан Каратаев  является
всеобщим любимцем, советчиком для  старших,  добрым  примером  для  молодых,
человеком глубокого ума и большого сердца, надежной опорой и защитой  своего
народа, красноречивым  и  дальновидным  мудрецом.  Вот  этот  достойный  сын
отечества, наш мудрый старец томится сейчас  в  Уральской  тюрьме.  Он  стал
жертвой  клеветы,  жертвой  произвола,  ибо  мы  убеждены:  султан  Бахитжан
Каратаев стремится только к добру и  справедливости;  он  не  позволит  себе
бесчеловечного поступка. Простые сыны казахов никогда не поверят в  то,  что
он может стать бесчестием родного края, не усомнятся в праведности его пути.
Поэтому  мы,  высокочтимый  господин  генерал,  смеем  надеяться,   что   Вы
освободите из заключения почтенного советчика народа, его заступника султана
Бахитжана Каратаева. Мы не сомневаемся в Вашей справедливости и  доброте.  С
большим  уважением  обратились  к  Вашему   превосходительству,   бии   рода
Байбакты  -  Анжан  Жубаналиев  и  Кенесары  Отаров;  народные   учителя   -
Хабибрахман Казиев, Ихсан Изкулов и другие..."
     То ли подобрев в душе  к  заключенному,  то  ли  удивившись  тому,  что
заключенный этот оказался весьма дорог  для  степняков,  генерал  благодушно
откинулся в кресле, принял обычную  позу.  Чуть  наклоня  голову  к  правому
плечу, он едва успел пробежать глазами остальные документы,  как  в  кабинет
уже постучал конвоир.
     - Так, та-ак! - протянул генерал Емуганов, рассматривая бледное лицо  и
нелепо длинный халат арестанта - Юрист Каратаев! Султан Каратаев! Гхм-м!..
     Переступив порог, Каратаев, как бы здороваясь, слегка кивнул в  сторону
стола, за которым сидел генерал, и остановился. Он  ждал,  о  чем  заговорит
высокое начальство, и молчал.
     Усаживаясь поудобней, генерал с усмешкой спросил:
     - Как  прикажете  понять  то,  что  султан,  потомок  именитых   ханов,
образованный юрист, пошел вместе с презренной чернью?
     "Решил прибегнуть к старому приему допроса -  состраданию,  -  заключил
про себя арестант и подумал, что лучше ответить без обиняков,  решительно  и
ясно:
     - Испокон веков смысл жизни  исчерпывался  всего  лишь  двумя  словами.
Султаны и князья, юристы и генералы становились либо друзьями, либо  врагами
этих двух слов, господин генерал!
     Председатель военно-полевого суда навострил уши.
     - Эти два слова: свобода и равенство. Мы с вами, господин генерал,  это
хорошо понимаем.
     Генерал имел странную привычку  в  разговоре  наклонять  голову  как-то
набок, точно прислушивающийся к чему-то фазан. Трудно сказать, было  ли  это
врожденным недостатком или  просто-напросто  устоявшейся  привычкой.  Вот  и
сейчас, не говоря ни слова в ответ,  Емуганов  склонил  голову  и  уставился
маленькими серыми глазками на необычного арестанта, так непохожего на других
и речью и всем своим обликом.
     Только через некоторое время он дал знак двум конвоирам султана. И  два
солдата, как заводные, точь-в-точь повторяя одни и те же движения и в том же
порядке, один впереди, другой позади, приподняв к плечам  обнаженные  шашки,
вывели Каратаева из кабинета.
     "Старый степной волк!"  -  процедил  генерал  после  того,  как  вывели
арестанта.
     "Как ни тряси старое дерево, те листья, которые должны  слететь,  давно
уже опали сами", - подумал про себя заключенный, шагая между конвоирами.
     Снова "сорокатрубая" разинула свою  пасть  -  тяжелые  ворота  бесшумно
раскрылись, безмолвно проглотили его.
     Массивная дверь  одиночной  камеры  -  два  шага  в  длину,  -  как  бы
соскучившись по заключенному, приняла  его  в  свои  объятия,  цепкий  замок
щелкнул с лязгом, звуки улицы и тюрьмы мгновенно заглохли.
     Ни шороха.  Заключенный  сел  на  край  узкой  плоской  койки,  вросшей
железными ножками в цементный пол. Еще густая,  еще  мало  тронутая  сединой
борода не скрывала красивого, продолговатого и чуть  скуластого,  худощавого
лица. Волосы, зачесанные слева направо,  тоже  еще  густые,  как  и  борода,
только слегка посивели; они обрамляли  не  слишком  высокий,  но  широкий  с
мелкими  морщинами  лоб.  Соразмерный  нос  с  тонкими   ноздрями   придавал
благородство умному лицу арестанта. Хмурые брови  сошлись  над  переносицей,
большие глаза излучали спокойный свет.
     Бахитжан Каратаев. Баке - как почтительно называют его в здешнем  краю.
Главный арестант тюрьмы.
     Каратаев еще не старик. Хотя вот-вот исполнится ему шестьдесят, но годы
не согнули Баке, он по-прежнему прямо  держит  свое  сильное,  ладное  тело;
движения легки, уверенны; подтянут и статен. Девять месяцев  томился  он  за
железной решеткой, но бодр духом  и  мысль  ясна.  Он  много  читает,  много
думает. Вспоминает разные события, увиденные,  пережитые  за  много  лет.  И
сравнивает их с рассказами о прошлом, с тем, что поведал  ему  старый  отец.
Прошлое и настоящее, как кочевье-караван в степи,  снова  и  снова  проходит
перед  его  глазами.  Далекое  и  близкое  мерещится  ему,  как  бесконечная
горестная дорога. И  оттуда,  из  покинутой  дали,  доносится  глухой  стон,
слышится пронзительный плач в бескрайней, омраченной страшным  горем  степи.
"Актабан-шубырынды"  -  годы  великого  бедствия  -   вспоминаются   старому
человеку.
     Обезумевший народ в панике. Он  лишился  лучших  своих  сыновей;  среди
безутешных женщин и детей тащится сгорбленный  старик.  Впереди  бесконечной
вереницы людей облаком висит густая пыль - подняли ее копыта угнанных врагом
табунов.  Дорога  усеяна  телами  воинов-казахов,   пронзенными   вражескими
копьями. Плач сирот  и  вдов  горестного  кочевья,  растянувшегося  на  семь
перевалов, казалось, все нарастал под порывистым степным ветром...
     Это было в прошлом, в далеком. А ближе?
     Лязг двери соседней камеры перебил думы заключенного. Мысли  о  прошлом
мигом перекинулись к настоящему, к тем, кто сидел в застенке.
     "Вот и его  повели",  -  беззвучно  прошептали  губы  Каратаева.  Тоже,
видать, потребовал  генерал,  хочет  прощупать.  Неужели  Емуганов  надеется
что-то выведать у Дмитриева, которого выковали сами рабочие Петербурга?!  Уж
лучше  начинал  бы  сразу  свой  суд.  Следствие   окончено.   Обвинительное
заключение написано. Остался только суд. Военно-полевой суд. А что это такое
военно-полевой суд? Это такой балаган, с помощью которого  сейчас  в  России
объявляют заранее подготовленный приговор. Выносят известные меры наказания.
Их три: виселица, каторга, ссылка...  Они  стали  обычаем.  С  тех  пор  как
повесили, заковали в  кандалы  и  отправили  на  каторгу  в  Сибирь  рыцарей
Сенатской площади, прошло девяносто лет. А меры наказания остались теми  же.
А расстрел 1905 года? А Ленский расстрел, учинителей которого шесть лет тому
назад защищал адвокат Керенский?!  Нет,  царская  Россия  неизлечима.  Режим
мракобесия!
     Палачи прогресса, враги свободы, душители  народа,  разве  они  пощадят
захваченных  совдеповцев?!  Дрогнет  ли  у  них  рука  расстрелять   горстку
уральских большевиков?!
     Генерал назвал его  с  издевкой  султаном.  Да,  томящийся  в  застенке
Войскового правительства Бахитжан Каратаев - внук хана  Каратая.  Каратай  -
сын хана Нуралы. Один из  четырех  сыновей,  рожденных  пленницей-калмычкой.
Нуралы - один из многих сыновей Абильхаир-хана.
     Генералы, которые служили в этих краях, хорошо знали предков Бахитжана.
И  казахскую  степь  знали  как  свои  пять  пальцев.  И  языком  владели  и
разбирались во всех распрях и перемириях.
     Но могут ли понять те, кто не изведал гнета, что означает  неравенство?
Чувствуют ли те, кто свободны, как бьется сердце томящегося в  застенках?  А
те, кто, сидя на мягких коврах и подушках,  объедаются  жирным  казы,  разве
подумают о сиротах,  мечтающих  о  куске  хлеба?!  Представляют  ли  казачьи
атаманы, как  больно  жгут  душу  обидные,  издевательские  прозвища  "дикий
киргиз", "орда"?!
     "Султан, - с издевкой выговорил генерал, - как прикажете понять то, что
потомок именитых ханов пошел вместе с чернью?"
     Да, он султан. Султан, который тридцать пять лет наблюдал, как на  чаше
весов  царского  правосудия  сторона  беззакония  всегда  тянула   вниз,   а
справедливость неизменно оказывалась легче пуха.
     Каратаев долго сидел на краю  железной  койки,  объятый  думами.  Потом
достал из-под тощего тюфяка несколько листков бумаги, стал быстро писать.
     "В  борьбе  за  свободу  народ  рождает  бесстрашных  сынов,  -   писал
заключенный. - История тому свидетельница. Не обязательно обращаться в глубь
веков за подтверждением сказанного. Наш славный Исатай с отрядом  смельчаков
девять лет бился с армией царя и хана. Он сложил голову  в  кровавой  битве,
как и подобает истинному герою. Ну а то, что  было  позже,  в  бурные  "Годы
гнева", я видел собственными глазами. О беспримерной  храбрости  Исатая  мне
довелось услышать от очевидцев.
     ...С той поры прошло пятьдесят лет. Тогда мне исполнилось девять,  и  я
учился в Оренбурге, в татарской школе, где учили  русскому  языку.  Окончить
школу мне не пришлось, меня забрали домой. Покойный отец мой тогда  был  уже
стар и болен, и я сначала подумал, что перед смертью он  захотел  повидаться
со мной. Но не это оказалось главной причиной. "Вся степь взбудоражена, люди
в страхе покидают обжитые места, - говорил мне нарочный от отца. -