ловой.
     - Он казах. Мы в одном городе учились, вместе  гуляли.  Только  в  этом
году расстались... Проклятые белые разлучили нас. С нами здесь  его  старший
брат, певец. Мы все едем к Хакиму и его товарищам. У  них  там  своя  армия,
настоящая! Большая-пребольшая армия! Из самой Москвы идет! Скоро встретимся.
Мы им навстречу идем...
     - Соскучилась, видать, по мужу. А детей нет у вас?
     Мукарама покраснела.
     - Нет, я ведь еще молодая. Он тоже. Ему только восемнадцать лет. Мы еще
не поженились... Мы только решили. Я моложе вас на четыре года.
     Женщина, заметив смущение девушки, посерьезнела и спросила о  том,  что
ее давно волновало:
     - Мы слышали,  что  у  большевиков  аскеры.  Они  расстреливают  людей,
угоняют скот. Ваш сосватанный джигит, значит, среди них?
     - Нет, Айша, не сосватанный. Мы друг друга полюбили и решили  до  самой
смерти быть вместе.
     - А разве несосватанной можно выходить замуж? - поразилась Айша.
     - Кого полюбишь, за того и надо замуж выходить.
     - Как это у образованных все просто получается, - заключила Айша, не то
с осуждением, не то с жалостью.
     Потом Мукарама стала рассказывать о товарищах Хакима, о дружинниках,  о
цели похода. Она старалась, как могла, развеять страх Айши.
     - А насчет того, что красные аскеры расстреливают - это неправда, Айша!
Эти джигиты - казахи, татары, башкиры, русские - так же, как и мы, мечтают о
свободе. А слухи распустили белые казаки,  что,  мол,  красные,  большевики,
убивают людей, угоняют скот. Вы  же  сами  видите  джигитов,  которые  сидят
рядом, в той комнате. Товарищи Хакима такие же люди.
     Женщина молча принялась стелить постель. Мукарама  положила  девочку  и
стала нежно приговаривать:
     - Спи Зауреш, дитя мое. Вырастешь - большим  доктором  будешь.  И  мать
твоя хочет, чтобы ты стала доктором.
     Мукарама так и уснула, не раздеваясь, рядом с девочкой.  Айша  положила
ей под голову подушку, долго смотрела на юную красивую  девушку,  безмятежно
спавшую рядом с ее Зауреш, и кто знает, может быть, в  ее  мечтах  маленькая
Зауреш была уже большим доктором...


2

     - Через два дня на третий!.. Сигнал, как мы условились,  огонь!  Первым
делом уничтожить дом, где  остановились  командиры.  Действуйте  решительно,
господин Аблаев, чтобы потом не пожалели!
     Напутствие старшины прозвучало  как  приказ;  поручение  его  полностью
соответствовало загадочному плану похода.
     - Можете не беспокоиться: этот дом станет лучинкой для большого пожара,
господин! - ответил Аблаев Азмуратову.
     Так говорили между собой два преданнейших офицера Жаханши и  Аруна-тюре
после убийства Сальмена и Жанкожи.
     Азмуратов ударил коня камчой и поскакал. Мамбету он сказал, что офицеры
находятся в Уиле и что отряд вернется в Ащисай ровно через неделю. Однако на
самом деле юнкера стояли в Кара-Тобе, в пятидесяти верстах  от  дружинников,
и, чтобы привести их, было достаточно двух дней. На третий день ночью Аблаев
должен был напасть на командиров, поджечь дом, а в это время в аул  ворвется
Азмуратов с отрядом и перерубит всех дружинников. Азмуратов знал, что только
Аблаеву можно доверить осуществление такого плана.
     Настала условленная третья ночь. Азмуратов вывел юнкеров  из  Кара-Тобе
и, сделав одну ночевку, приблизился к  Ащисаю.  По-воровски,  словно  волчья
стая, офицеры подкрались темной ночью и остановили коней в двух  верстах  от
аула, ожидая, когда  заполыхает  крайний  дом.  За  две  версты  можно  было
услышать топот и фырканье коней, звон  оружия  и  говор  людей,  но  сегодня
постовые ничего не слышали: бушевала буря, а отряд подкрался против ветра, к
тому же он остановился у самого устья реки, ближе  к  тем  домам,  где  были
расположены офицеры Аблаева.
     Группа юнкеров, во главе с Аблаевым, поползла по  аулу,  точно  змеи  в
поисках теплого убежища. Они незаметно подползали к домам, скрывались  между
конями, в скирдах, в овчарнях; некоторые забирались в сенцы, наиболее смелые
даже заглядывали в окна. По распоряжению Азмуратова, к каждому  дому  должны
были  пробраться  два-три  человека,   неожиданно   ворваться,   расстрелять
сопротивляющихся и взять в плен тех,  кто  сдастся.  Однако  Аблаев  изменил
распоряжение Азмуратова. Он приказал юнкерам расстреливать всех без разбору.
К чему еще возиться с мерзавцами, изменниками  -  стреляй  и  руби  насмерть
всех!
     Глубокой ночью, когда все должны были спать, Аблаев взял с собой одного
офицера и добрался до большого дома, где остановились вожаки. После того как
позавчера утром он, стоя за плетнем, подслушал разговор Сальмена  и  Нурыма,
Аблаев мог найти этот дом с закрытыми глазами, он запомнил и огромную скирду
сена, высокую пристройку, широкий  двор  и  большую  овчарню.  Сейчас,  тихо
подкравшись к скирде, он прошмыгнул  вдоль  плетня  к  овчарне,  построенной
между домом и скирдой, осторожно открыл небольшие ворота и юркнул  к  овцам.
Овцы шарахнулась в угол, несколько баранов,  грозно  фыркая,  низко  опустив
крутолобые головы и ударяя копытами, выступили вперед, но,  убедившись,  что
перед ними люди, бараны успокоились, и Аблаев  облегченно  вздохнул.  Быстро
оглядевшись вокруг и не услышав ни  единого  шороха,  охваченный  ненавистью
офицер представил себе своих  врагов:  самого  зачинщика  бунта,  нарушителя
воинской дисциплины,  широколицего,  крупного  Жоламанова,  лютого  врага  -
рослого Жунусова; третьим встал перед его глазами изменник Орак.  Аблаев  не
сомневался в том, что все трое были сейчас в этом доме. "Через  какой-нибудь
час  попадете  в   преисподнюю,   голубчики.   Один   пепел   останется   от
предателей-безбожников!" - злорадно подумал Аблаев, наметив себе жертвы.  То
ли от холода, то ли от лютой ненависти, он невольно лязгнул зубами.  Вытащив
гранату,  Аблаев  нащупал  запал,  повернулся  к  стоявшему  рядом  молодому
офицеру.
     - Интересно, этот ваш синюшный дохляк старшина  прибудет  к  обещанному
часу или притащится  к  шапочному  разбору,  когда  мы  уже  прикончим  всех
мерзавцев?! Разлей керосин по углам  скирды  и  немного  погодя  подожги!  -
пробурчал Аблаев и нервно  повел  плечами,  стараясь  избавиться  от  зябкой
дрожи. Руки его без перчаток замерзли, пальцы совершенно не повиновались, он
начал с усилием сжимать и разжимать их, тереть ладони. Вскоре  он  согрелся,
успокоился и, подумав, что близок час возмездия, удовлетворенно опустился на
сено и снова пощупал запал гранаты. Вдруг палец его соскользнул с запала,  и
что-то  легонько   щелкнуло.   Офицер   молниеносно   вскочил   -   сработал
предохранитель гранаты!..
     Небольшой коробок толщиной  с  бедренную  кость  трехгодовалого  барана
сейчас взорвется и первым разнесет в клочья того,  кто  его  держит.  Аблаев
застыл на долю секунды, не зная, то ли отбросить гранату в  сторону,  то  ли
все-таки швырнуть в окно.  Если  в  сторону,  она  с  грохотом  взорвется  в
овчарне. Через стены кинуть ее невозможно: стены  высокие  и  овчарня  полна
овец. Как только раздастся взрыв, все проснутся и выбегут  на  улицу.  Тогда
бесславно  завершится  вся  операция  и  придется  отступать   ни   с   чем!
Рассвирепев, безбожники могут  уложить  всех  пятьдесят  юнкеров,  и  первым
уничтожат самого Аблаева...
     Он широко размахнулся и швырнул  уже  шипевшую  гранату  в  окно  штаба
дружинников. Он старался попасть в окно, но промахнулся, и граната ударилась
чуть правей. Аблаев тут же  выхватил  вторую,  чтобы  на  этот  раз  уже  не
промахнуться.


3

     В эту злополучную ночь  в  комнате  не  увидишь,  что  творится  за  ее
стенами. В доме на краю аула не спали трое: Жоламанов,  Орак  и  Нурым.  Они
изредка перебрасывались словами и попеременно  выходили  на  улицу,  сторожа
покой дружинников. Только что  с  улицы  вернулся  Нурым,  сейчас  он  сидел
хмурый, подавленный. Возле двери, положив шинель  под  голову,  полураздетым
спал джигит, владелец пегой пастушьей  клячи,  тот  самый  джигит,  которого
Жолмукан не допустил к своей десятке: рыжий  забитый  пастушонок  пристал  к
десятке Нурыма. "Несчастный", - с тоской подумал Нурым. Потом ему вспомнился
Жолмукан, широкоплечий богатырь, дерзкий упрямец,  его  друг,  который  звал
Нурыма не иначе как "долговязый черный".  Пошумливает,  наверное,  сейчас  в
Джамбейте...
     - Выйду посмотрю, - сказал Жоламанов, перебив его мысли.
     Сотник, не торопясь, направился к выходу, шагнул через  порог...  Вдруг
со страшной силой грохнуло, и  крыша  дома  вздрогнула.  Тяжело  накренилась
длинная печка, увлекая за собой перегородку, как будто перевернулась  телега
с грузом. Неведомая сила вытолкнула Жоламанова в сени, и он  упал,  выбросив
руки  вперед.  Нурыма  отбросило  к  стене,   звонко   затрещало   мгновенно
перекосившееся окно. Горячий ветер обдал лицо Нурыма, он ринулся  туда,  где
только что было окно, лихорадочно расталкивая, ломая все на пути.  Под  руки
попадались  осколки  стекла,  жестянки,  но  ни  пореза,  ни  ушиба  он   не
чувствовал, из последних сил рвался наружу. Морщась от боли и задыхаясь,  он
протащил наконец свое длинное тело и упал на землю, поняв, что  вырвался  из
тисков. "Что случилось? Землетрясение?" Позади него раздался чей-то вопль:
     - Что, что случилось?!
     Нурым обернулся и смутно  увидел  в  дыре,  через  которую  только  что
пролез, Орака. Нурым протянул ему руку, поднатужился  и  вытащил  вместе  со
скособоченной рамой своего малорослого товарища, словно козленка из колодца.
От второго взрыва будто шквалом накренило весь дом с крышей.  Треск  дверных
косяков и перегородок, чьи-то стоны, предсмертные  вопли,  вой  обезумевшего
ветра - все смешалась.
     В один миг дом превратился в груду развалин, похоронив под собой  всех.
В овчарне из угла в угол  шарахались  овцы,  пытаясь  развалить  плетень,  в
затишье, за скирдой, визгливо ржали  напуганные  огнем  кони,  беспрестанный
злорадный гул бури нагнетал ужас, где-то беспорядочно  затявкали  в  темноте
выстрелы, кричали люди  -  можно  было  не  сомневаться,  что  настал  конец
света...
     И в довершение  всего  ярко  вспыхнул  огромный  столб  пламени,  мигом
облизнув горячим языком все вокруг. Чадный густой дым полез Нурыму в  глаза,
в рот, не давал вздохнуть.
     - Кто здесь? Живы ли? - кричал кто-то среди кучи обломков.
     - Здесь! Здесь я! - откликнулся Нурым, узнав голос Жоламанова.
     - Живой? Цел?.. На нас напали!..
     В  двух  шагах  раздался  выстрел,  перекрыв  слова  Жоламанова.  Нурым
услышал, как кто-то громко ахнул, и  увидел  рядом  того,  кто  стрелял.  Он
яростно ударил его кулаком, свалил  неведомого  врага,  подмял  под  себя  и
вырвал из рук винтовку. Орак, все еще лежавший на земле, крикнул:
     - Нурым, сзади офицер целится!
     Грохнул выстрел. Пуля со свистом пролетела мимо Нурыма. Он  повернулся,
но стрелять не смог, некогда было  целиться;  словно  лев,  он  метнулся  на
второго юнкера и ударил его в висок. Тот отлетел, ткнувшись лицом в землю, а
перед Нурымом опять вдруг появилась винтовка, прогремел выстрел  -  и  снова
мимо. Нурым молниеносно вырвал винтовку и ударил врага прикладом по  голове.
В это время, упираясь ногами в  землю,  медленно  поднимался  тот,  которого
Нурым оглушил первым. Нурым ударом приклада снова швырнул его на землю.
     Подбежал Жоламанов.
     - Ойпырмай, кто остался в доме? - с трудом  переводя  дыхание,  спросил
он.
     - Не знаю. За мной вылез в окно Орак. Вон там лежит раненый...
     - Давай вытащим остальных.
     Нурым кинулся к дому, начал  в  темноте  искать  оконный  проем,  но  в
дымящихся развалинах невозможно было его обнаружить.
     - Прихожая часть вся завалилась! - крикнул Жоламанов. -  Сам  не  знаю,
как выбрался!
     Оба решили во что бы то  ни  стало  спасти  оставшихся  в  доме  людей;
однако, не зная, что делать, с какой  стороны  подойти,  они,  спотыкаясь  и
падая,  бегали  вокруг  развалин;  наконец  нашли  то  место,  где   по   их
предположению, была дверь, и начали быстро расчищать проход. Немыслимо  было
узнать, остались ли под обломками люди и живы ли  они.  Стояла  непроглядная
темень, выл ветер, мир словно обезумел.
     Никого не найдя в развалинах, Нурым и Жоламанов  подбежали  к  раненому
Ораку. Рядом с ним лежал  неизвестный,  которого  оглушил  прикладом  Нурым.
Нурым перевернул его  лицом  вверх,  наклонился,  нащупал  рукой  офицерский
погон.
     - Офицер, - проговорил он брезгливо.
     Услышав разговор, офицер простонал.
     - Этот пес еще жив.
     Раненый приподнял голову, уставился на Нурыма и отчетливо произнес:
     - Аблаев, ты здесь?
     Нурыма обожгла холодная догадка: "Неужели он здесь? Это его,  наверное,
я стукнул по башке". Нурым кинулся искать своего врага...
     Аблаев в темноте ловко увильнул от удара  Нурыма,  приклад  угодил  ему
ниже спины. От боли он упал сначала на землю, но быстро опомнился и отполз в
угол ограды. Острая боль, от которой онемела нога, медленно прошла.  Пригнув
голову, Аблаев высматривал в темноте свою жертву. Увидев шагах в  пятнадцати
от себя длинную, ссутулившуюся фигуру Нурыма,  искавшего  что-то  на  земле,
Аблаев прицелился из нагана...
     Жоламанов сбегал к соседним домам, чтобы поднять своих джигитов. В  тех
домах тоже стоял невообразимый гвалт, раздавалась беспорядочная стрельба.
     - Нурым! Где ты? - вернувшись, крикнул Жоламанов.
     - Здесь!
     Два выстрела, прозвучавших один за другим, оборвали голос Нурыма.
     Жоламанов больше ничего  не  узнал  ни  о  Нурыме,  ни  об  Ораке;  все
смешалось,   закружилось.   Бесконечная   стрельба,   крики,   плач   детей,
душераздирающий визг женщин, ржанье  обезумевших  коней,  треск  опрокинутой
вблизи телеги. Из угла в угол затравленно метались  овцы,  из  окон  дома  у
самого устья реки взметнулось в черное небо жадное пламя. Началось  кровавое
побоище, безумная пляска смерти. Азмуратов и Аблаев с юнкерами перестреляли,
перерубили всех дружинников, спавших безмятежным сном. Всех  до  единого.  В
эту ночь они торжествовали.


4

     Убийцы, как правило, трусы. Уильские юнкера не  осмелились  напасть  на
сотню Мамбета, стоявшую в  двадцати  верстах.  Они  боялись  полка  Айтиева,
находившегося вблизи, и довольствовались тем, что щедро полили  человеческой
кровью устье Ащисая.
     Пятьдесят юнкеров во главе с Аблаевым за одну ночь  расстреляли  двести
дружинников. Большинство погибло в постели, так и не проснувшись. Пытавшихся
убежать зарубили шашками.
     К утру ворвался в аул отряд Азмуратова и выловил тех  дружинников,  что
упрятались в хлевах, овчарнях, в скирдах; тут же зарубили семерых  джигитов,
а самого сотника схватили  живьем.  После  этого  юнкера  погрузили  оружие,
продовольствие на телеги, согнали в гурт всех коней и поспешно уехали.
     В скорбный аул, где в голос плакали женщины  и  дети,  прискакал  утром
Батырбек со своими джигитами. Они  выносили  убитых  из  домов  и  развалин,
старались успокоить жителей. Когда Батырбек увидел примчавшихся в аул  Ораза
и Хакима, он не сдержался, заплакал, как ребенок, горько и  неутешно.  Хаким
побледнел как покойник, онемел, ни звука не произнес, не  пролил  ни  единой
слезы.  Он  безмолвно  ходил  по  огромному   двору,   где   рядами   лежали
окровавленные трупы,  и  кого-то  искал...  Наконец  он  остановился.  Возле
совершенно разрушенного дома лежал Нурым. Рядом  с  ним  -  Орак.  Оба  были
обезглавлены.
     Хаким опустился возле тела Нурыма и сидел долго как  окаменелый.  Вдруг
он вспомнил: "Где же Мукарама? Неужто эти звери увезли ее? О боже! Лучше  бы
она  погибла,  чем  оказаться  в  руках  убийц!  Лучше   бы   лежала   здесь
окровавленной, но чистой, непоруганной!" Хаким тупо повторял: "Зачем?! Зачем
она здесь?"
     Он на миг отвернулся  от  Нурыма,  вскользь  увидел,  как  жители  аула
вытаскивали трупы из-под развалин. Вынесли тело молодой женщины. Положили  в
стороне. Еще один труп, старухи. Положили рядом.  Потом  вынесли  девочку...
Еще одну  женщину...  Нет,  девушку.  С  распущенными  волосами.  Смертельно
бледную.  Хаким  бросился  к  телу  девушки,  обнял  ее  голову.  Это   была
Мукарама...
     Стоял сухой безветренный  мороз.  Широкая  равнина  между  Барбастау  и
Меновым Двором покрылась первым легким снежком. Покрылись  снегом  долины  и
холмики, копны сена то тут, то там и редкие, чахлые  кусты  тоже  оделись  в
легкое пушистое белое одеяние. Вдали сверкал белизной густой лес вдоль Яика.
Кругом бело и тихо-тихо.  Казалось,  за  одну  ночь  природа  очистила  этот
неприглядный, грязно-унылый край, каким он  бывает  глубокой  осенью.  Перед
зарей донеслись сюда, как далекие раскаты грома, выстрелы пушек, но сейчас и
они умолкли, где-то за Лбищенском или дальше,  далеко  за  Яиком.  По  тихой
заснеженной степи прокладывали дорожку  двое  всадников.  Там,  где  ступали
кони, оставались темные следы копыт. Всадники держали путь в Меновой Двор.
     Это были Ораз и Хаким, сильно осунувшийся,  побледневший  за  последние
дни, потерявший любимую девушку, родного брата, незабвенных друзей.  В  душе
его было пустынно, мертво, сердце будто застыло, не было ни мыслей, ни  дум.
Он все молчал, ничего не видел вокруг. Ораз несколько  раз  пытался  отвлечь
его, но Хаким отвечал односложно: "нет" или "да".
     Когда всадники приблизились к Меновому  Двору,  Ораз  рассказал  ему  о
большом горе, постигшем город:
     - Казаки решили расправиться со всеми  своими  пленниками.  На  большой
площади Сенного базара выстроили двадцать пять виселиц. В ночь перед  казнью
Дмитриев отравился в каземате...
     Хаким вздрогнул, словно от острой боли.
     - Принял яд, - продолжал Ораз. - Решил, что лучше  покончить  с  собой,
чем ждать,  пока  палач  накинет  петлю  на  шею.  Наши  не  успели,  злодеи
торопились свершить свое черное дело. Иначе Красная  гвардия  освободила  бы
вчера всех, кто томился в "Сорока трубах". Верно ведь?
     Хаким молча кивнул головой.
     - В тот день погибли многие,  -  продолжал  Ораз.  -  Единственный  сын
Гадильшиной, сидевший в тюрьме,  и  единственная  дочь  Дмитриева.  Мальчика
казаки изрубили шашками... Он подкрался ночью к виселице, перерезал веревку,
хотел унести один из трупов, но дозорные заметили и зарубили его на месте.
     Хаким догадался, что мальчик этот был Сями.
     - Зверье на все способно! - тихо сказал он.
     "...Ночью мы встретились возле дома Мукарамы. Летом  у  стен  тюрьмы...
Листовки приклеивал, еду  носил.  Смышленый  мальчик,  как  наш  Адильбек...
Только немного постарше. Умный, живой был..."
     Хаким посмотрел  вдаль,  на  холодную  снежную  степь.  Впереди  темнел
Меновой Двор, слышался какой-то гул, издали было заметно необычное оживление
в городе.
     "...В чем был виноват Сями, мальчик Сями?.. В  чем  были  виноваты  все
остальные?!"
     - Там народ собирается, шумят. Вон солдаты. Говорили, что полк  Айтиева
стоит в Меновом Дворе.
     Хаким тоже привстал на стременах.
     - Давай побыстрей, Хаким! - заторопился Ораз.
     Оба припустили коней. Перед глазами Хакима все  стоял  маленький  Сями,
приклеивающий листовку на стену дома Курбановых.  "За  что  убили  его?..  А
Мукараму? Нурыма? Сальмена?"
     На площади толпился народ.  Кони,  телеги,  верблюды,  волы.  Казахи  в
шубах, в чекменях, в огромных треухах. Кердеринцы. Среди них много знакомых.
Позади на конях выстроились солдаты.  Добровольцы-казахи.  Тут  и  партизаны
Белана. Казахи легко пропустили Хакима и Ораза, но отряд Белана задержал их.
     - Стойте здесь и не мешайте слушать. Комиссар говорит.
     - Кто?
     - Старый киргиз.
     - Ой, да это же Баке! Бахитжан  Каратаев!  -  воскликнул  Ораз.  -  Вон
видишь, ветер его бороду треплет.
     Чуть заметный ветерок  лохматил  густые  с  сединой  волосы  старика  и
длинную его бороду. Рослый, крупный, в шубе, он стоял на  трибуне  и  что-то
говорил. Глухой голос старика почти