ал  еще  более  конкретный  адрес,  куда  посылалась Линда, и наступила
пауза.
     - Сань, алло!  Я  тебя  только  хотел  спросить:  у  тебя  сейчас  дача
свободна? Можно пожить, или как?
     - А ты, что, один собираешься там жить? Тогда, скорей, или как.
     - Сань,  мне  роль  дают, очень крутую. Мне надо некоторое время побыть
одному, ну, это... в образ войти, что ли. Дома не могу, все достало.
     - Вот, что с человеком делает алкаголизм, - здраво заключил Са-ня,- Ну,
значит, я жду. Зацепи по дороге гранату, а похавать у  меня  есть.  Пока!  Я
повесил трубку, поблагодарил Устиныча и вышел на улицу. У меня созрел план.

4.
     План  получался действительно грандиозный. Люблю я мистификации всякие.
Попадался мне как-то  в  институте  рассказец  О"Генри  "Перестарался"  (или
как-то  так,  "He overdid it"- по-английски. Перевод мне не попадался) Поди,
знай, когда тебе что пригодится! Там, короче, актеришка хотел получить  роль
деревенского  простачка  в мелодраме с участием некоей примадонны. Фамилия у
нее была аристократическая, не помню уж, какая, все  равно  -  псевдоним.  А
сама  она  была  из  глухой  деревни,  и  настоящая  фамилия  была, конечно,
плебейской - то ли Джонс, то ли Фокс, если  не  Смит.  Чтобы  убедить  ее  в
достоверности  перевоплощения,  парень  едет на рекогносцировку в ее деревню
(Cranberry corners)- что-то вроде наших Чертовых куличек  и  узнает  всю  ее
подноготную,  собирая  деревенские  сплетни.  В итоге, он настолько убеждает
великую актрису, что она, не раскусив обмана, бросает все  к  черту,  театр,
премьеру,  постановку,  и  срочно  уезжает в деревню. Несостоявшийся партнер
примадонны понимает, что он  перестарался.  Вот  так  и  я.  Думаю,  о"Генри
простит  мне  этот  маленький  плагиат.  Нет,  более  того!  Я бы назвал это
творческим развитием темы! Дело в том, что у Марка где-то в Кремидовке живет
родной  дядя,  о  котором  он  не  раз  упоминал.  Дядя  Коля  был  учителем
литературы,  воевал, после войны был репрессирован по доносу, а потом, после
Сибири, ему что-то скостили, выслали жить на 101-й километр.  Именно  он,  в
свое  время, когда Марк еще был мальчишкой, и они жили вместе, привил отроку
интерес к литературе. Марк всегда тепло и с тоской  отзывался  о  нем.  Меня
только  удивляло, как это при такой ностальгии, он ни разу не навестил дядю,
с тех самых пор. Это была икона, но за стеклом музейной витрины,  пардон  за
тавтологию. Вот я и подумал, а что, если...

5.
     Маме  я  сказал,  что  мы  с  труппой  едем  на гастроли, возможно, что
надолго. В театре я взял отпуск за свой счет  по  семейным  обстоятельствам.
Там поворчали, но подписали все-таки, потому что на мои-то роли замена была.
Я  был  тогда  даже  не  Иван-дурак,  а всего лишь Кощей на один акт, да еще
Баба-Яга, и вот этот, как его, "Сниб, снаб, снурре" - из  Снежной  Королевы.
Это  все  весело,  забавно,  особенно,  если  не  тридцать раз в сезон, а по
сложности перевоплощения это сравнимо лишь с камнем преткновения  актерского
мастерства  -  вечной ролью "Кушать подано". С Сашей мы договорились. Он дал
мне  ключ  от  дачи,  но  попросил  при  этом  не  ломать  его  кровать.  Мы
основательно "попили водочки" и даже начали спаивать Линду. Потом Саша устал
и  отключился  -  я  еще  подумал:  "Какой  слабак..." Утром мы позавтракали
"братской могилой" (все т же кильки в томате), а Линда  так  и  не  выползла
из-под шкафа. Спину ломило после ночи на стуле. К часу дня я все-таки выполз
наружу  и  поплелся  на вокзал. Взял билеты до этой самой Кремидовки, туда и
обратно и отправился навстречу приключениям. Прибыв на место, я  зашагал  от
станции  к  школе  и  мне  вспомнилась загадка, известная в свое время: "Что
общего у атомной бомбы с коммунизмом?" - И то, и другое, стирает грань между
городом и деревней. Тут же были стерты грани между дорогой и кюветом,  между
русским  и  украинским,  между  трезвостью  и  нормой  жизни. И еще приятная
деталь: идешь по улице и не ощущаешь шоры на глазах,  в  виде  домов.  Чтобы
увидеть  небо,  недостаточно  просто  поднять  глаза,  а  надо еще повертеть
головой, от горизонта к горизонту.  Земли  визуально  становится  меньше,  и
хочется   простить  ей  все  ее  маленькие  изъяны.  Невероятное  количество
кузнечиков - из-под ног. Запах навоза загадочнее любых "Парфум де Франс",  и
начинаешь  понимать,  что  женщина - не единственное достижение Творца, хоть
они и пытаются уверить нас в обратном. Гуси  мычат,  собаки  квакают,  блеют
вороны. В общем, благодать.

6.
     Вот  и  школа.  Двухэтажная,  квадратная, розовая, как мечта детства, и
пустая. Техничка бальзаковского возраста  моет  коридор.  Я  поздоровался  и
сделал  попытку  узнать,  как  найти  дядю  Колю.  Я,  мол,  из  города,  от
родственников, с приветом.
     - Який Николай Иванович? А-а-а... Так вин вже  давно  на  пэнсии.  Так,
так, вам скажуть. Я ж сама в нього вчилася. Отак пидете, биля церквы, та й у
самый  кинэць.  В  нього  така хата голуба. Побачитэ. Отлично, значит он, по
крайней мере, жив. Я узнал его сразу, как только увидел. Это  был  худощавый
старик  лет  восьмидесяти,  во  френче  цветачайной  розы. В молодости, он ,
вероятно, был выше меня, если сейчас я был только на пару  сантиметров  выше
его. Жиденькая бороденка, редкие седые волосы и очки в пластмассовой оправе,
с  большими диоптриями. Божий одуванчик! A la академик Зелинский (тот самый,
который изобрел противогаз).
     - Здравствуйте, Николай Иванович! Я не ошибся?
     - Доброго здоровья, молодой человек. Да, я - Николай  Иванович.  Может,
зайдете?
     - Спасибо, - я закрыл за собой калитку и приблизился к нему:
     - Я тут проездом, вот Марк Александрович и просил меня заглянуть к вам,
передать привет.
     - Так  вы от Марика? - засуетился старик, - что ж мы стоим? Пожалуйте в
дом! Проходите, будьте как дома, - он взял меня за руки так,  будто  боялся,
что  я  сейчас исчезну. Он завел меня в прохладную комнату, усадил на стул и
стал созерцать, так, что я первый нарушил паузу:
     - Марк Александрович... Вобщем, дядя Марик просил узнать, как вы тут...
Он сейчас очень занят, особенно последнее время... Иногда,  знаете,  даже  и
письма некогда толком написать...но это ничего не значит...
     - Да-а.  Спасибо  еще, что хоть открытку прислал в прошлом году, с Днем
Победы. А так - думает, наверное: что толку писать - старик все равно из ума
выжил...
     - Ну что вы. Я уверен,  он  так  не  думает.  А  писать  письма  -  это
действительно не всегда получается. Подробно - не выходит, а по две строчки,
для проформы - тоже не лучший вариант. Он так и говорил.
     - Значит,  лучше  совсем  ничего...  - он загрустил, помолчал некоторое
время. Я не встревал, пока он сам не улыбнулся и не сказал:
     - Вы уж извините, а то я на вас набросился. Это сгоряча. Я все понимаю,
жизнь сложная. Когда сидишь без дела, скучаешь, а когда занят?
     - Думаешь; где бы только минуту выкроить! Где  уж  тут  скучать?  Знаю,
знаю  и  не обижаюсь. Но все-таки за столько лет, мог бы хоть раз заехать ко
мне, ведь, небось, по всей стране катается!  Что  ж  мне,  о  нем  только  в
газетах  читать?  Ладно,  ладно, не буду. Мы поговорили о том, о сем, старик
немного отошел. Я  рассказал  ему,  кто  Марк  для  меня  -  други  учитель.
Поговорили  о  моей  работе  в  кино,  о Марке. Потом я порасспросил его. Он
отвечал охотно и мои уши были полностью в его распоряжении. Где  он  воевал,
за что его репрессировали:
     - Вот так, в один прекрасный день... Я так и не понял, за что.
     - Бог его знает, нашелся же какой-то мерзавец...
     Он  говорил "Што" и "Бох", то есть вполне по-русски, в отличие от Марка
("Ч-Ч-Ч-Что" и "Бог-г-г-г-г") Я выпустил множество фактов из  его  рассказа,
поскольку  все внимание невольно сосредоточивалось на том, как он произносит
слова, звуки. Я  анализировал  интонации,  темп,  особенностиречи,  связь  с
жестами,  мимикой, манеру делать паузы, подчеркивать отдельные слова. Изучал
его поверхностно и формально. Но даже знакомство с  речевым  аппаратом  было
для  меня  делом  не  последним.  Еще  он  очень  забавно произносил "мЭтр",
"сантимЭтр", "катЭр", т.е. с твердой "Е", атакже "кОнцерт",  "кОнсерватория"
- с  латинским,  не  "акающим", безударным "О", как в наше время произносят,
разве что "кОнтратака". Так, будто эти слова еще не вошли в обиход, и с ними
обращаются, как с по-четными гостями нашей речи,  а  не  за  панибрата.  Да,
Николай  Иваныч,  если это есть, то уж есть в крови. Я уловил вопросительную
интонацию и затем паузу: старик ждал ответа. Мне стало  неловко  перед  ним,
хотя  я не мог сказать, что слушал его не внимательно. Я просто совсем НЕ ТО
слушал. Извинился и переспросил. Даже  попытался  ответить,  но  не  уверен,
уловил  ли  я  контекст.  Старик,  очевидно,  решил,  что  мне  его болтовня
наскучила и предложил попить чаю в саду, под яблоней. Я не противился.

7.
     По клеенке, где местами еще проступал узор, ползали жуки.
     Николай Иванович достал варенье к чаю и даже поставил на стол графинчик
вишневки. Сам-то я не пью, здоровье уже не  то,  а  вот  для  гостей  держу,
-пояснил  он.  Я  не  отказывался, учитывая вчерашнее. У меня даже мелькнуло
подозрение: а не потому ли старик предложил мне "промочить горлышко", что  у
меня  вид  -  как  с  большого  будуна?  Что ж, очень мило с его стороны. Он
улыбнулся:
     - Из всех фильмов Марика я видел  только  один,  давно  еще.  По-моему,
"Огненный шквал, или как-то так.
     - Да, был такой фильм. За него дяде Марику дали "заслуженного".
     - Не  знаю,  не знаю. Может, фильм и неплохой, да только видно, что его
делал тот, кто сам войны не видел. А вот, например, Лев Николаевич...
     - Ну, знаете... Тут я судить не могу. Меня тогда и на свете не было.
     - Да, молодой человек. Но есть такие вещи, которые можно почувствовать.
Я понимаю, что Марик - для вас большой авторитет. Бога ради.
     - Он старался максимально точно воссоздать эпоху, - вставил я.
     - Вне всякого сомнения. И это стремление выше всяческих похвал.
     Но мне лично этот фильм  ...тал  меня  Бедняга!  Он  считал  марковским
апологетом и щадил мои чувства!
     - Вкратце  об  этом "эпохальном" произведении: Действие разворачивается
в43-ем, где-то у моря. Немцы заняли крупный порт, и командование  не  знает,
как  их  оттуда  выкурить. Нерешительные, боящиеся ответственности, генералы
бесконечно совещаются, а в это время от немецких снарядов  гибнут  люди.  Но
вот,  в  штабной  блиндаж входит, нет - врывается молодой бравый полковник и
сразу рубит Гордиев узел: "Вот здесь надо атаковать!" - говорит он  замшелым
генералам,  учит  их  жить.  А  те  -  только  и  рады переложить на кого-то
ответственность. Они, правда, еще пыхтят: "Этого  в  истории  еще  никто  не
делал.  Это  просто  невозможно!"  Но молодой орел говорит им: "Я сам поведу
этот десант!" Вот он идет в бой, рвутся бомбы, его смывает волной  за  борт.
Но  такого  человека  так  просто  не сломить. Он рвется вперед и побеждает.
Пафос. Помпа. Все бы хорошо, да только у главного героя  -  чересчур  густые
брови. Вот и патриотизм у него вышел какой-то казенный,- продолжил он, - Все
правильно:  вы  думаете,  я не орал: "За Сталина!" Еще как орал! Как все. Но
при этом еще и Родину любили, я имею в виду, не показуху, конечно. А у  него
как-то  все  театрально,  в  плохом  смысле...  Не знаю. Поражала энергия, с
которой все это говорилось. Достаточно здраво и  точно.  Такое  впечатление,
что он смирился с навязанной ему годами и социумом ролью этакого безобидного
маразматика,  но  временами  проскальзывает  совершенно  нормальный человек.
Словно в подтверждение моих  мыслей  он  уже  чисто  по-стариковски,  игриво
сказал, обращаясь ко мне, как первокласснику:
     - Молодой человек, а что это вы варенье игнорируете? Это, между прочим,
абрикосы  исключительные.  Весь  фокус  состоит  в  том,  что перед тем, как
закипит сироп, надо добавить капельку лимо... Калитка  отворилась  и  к  нам
впорхнула некая юная дива. Она подошла к старику, чмокнула его в щеку, потом
покосилась  на  меня.  Ее  лицо  было  молочно-белым,  как  мраморная  доска
(неоскверненная письменами) и было странно, как это  в  разгар  деревенского
лета можно остаться такой бледной.
     - Галочка, детка, познакомься. Это Виктор.
     Я  оторвался  от  созерцания прочих форм и тоже что-то сказал. Чаепитие
продолжили вместе.
     - А что, правда, вы артист?- Ну, это громко сказано,- я  очень  скромно
отвел очи долу. - У вас тут прекрасные места, знаете.
     - А в старом монастыре не были?
     - Нет  еще. Я вот только приехал, - а Николай Иванович продолжил. -Если
хотите, Галя вам все покажет. Места тут очень красивые. А я  пока  на  часок
прилягу,  что-то я устал. Вы погуляйте и возвращайтесь. На электричку вы уже
все равно не успеваете, ближайшая будет только утром. Старик пошел в дом,  а
дива   повела  меня  по  местным  красотам.  По  дороге  мы  раскланялись  с
десятком-другим кумушек и Галя  всякий  раз  уточняла:  "Это  из  города,  к
Николай  Иванычу  приехали,  артист театра. "По дороге я узнал, что Галя ему
никем не приходится, но его тут все любят и уважают. Хоть родственников нет,
а - кто-то дрова поколет, кто-то - постирает, помогают ему люди.
     - А вы ему кто?
     - Да, в общем, никто. Так, попросили меня ему привет передать.
     - А-а...  (очень  зрелищный  вздох).  А  то  у  него  в   городе   есть
племянничек.  Единственный.  Так  он только открытки шлет. За столько лет ни
разу не был. Мы сходили к развалинам монастыря, обошли их вокруг, а она  все
щебетала:  Интересно  ли  работать  в  театре,  женат  ли я, часто ли бывают
гастроли  заграницей,  от  чего  я  такой  грустный  все  время.  Потом  она
предложила  слазить  в  погреба: "Представляете, там недавно археологи были!
Оттуда есть ход в катакомбу! Пойдем?" Она говорила с жаром, глазки  блестят,
бегают туда-сюда, как маятник часов. Молодая совсем. В катакомбы я не полез.
Сослался  на  усталость  с  дороги.  Не знаю, зачем я это сказал. Хотя, вру,
знаю, конечно. И не то, чтоб неинтересно, да и не устал я ничуть.

8.
     Вечером старик был в ударе. Он так наехал мне на уши, что я еле успевал
запоминать. Истосковавшись по общению, он рассказывал сам и мне не надо было
ничего выспрашивать. Показывал мне семейный альбом. "Вот это  мой  отец",  -
достал  он  фотографию  на толстом картоне, со множеством гербов на обороте.
Бравый усач смотрел на меня и я сразу понял, почему у фото отрезана  верхняя
часть, на уровне лба. Старик, тем не менее, объяснил:
     - Золотопогонник, белая кость. А вдруг увидел бы, кому не надо? В 37-ом
пришлось  отрезать. Фуражечка-то царская... Было еще много интересных фоток:
Марик в нежном возрасте, Марик школьник, Марик на выпускном вечере.
     - Я его тогда называл "Марочка-помарочка". Прямо, беда у  него  была  с
почерком,   -   заметил  старик.  (Интересная  деталь.  Надо  запомнить.)  С
удивлением узнал на одном из снимков свою маму. Они стояли вместе с  Мариком
и  несколькими  ребятами.  Мама  была отмечена крестиком. Я спроcил, что это
значит.
     - Это Марик мне прислал еще когда учился на первом  курсе.  Тут  -  его
друзья.  А  эта  девушка - Лида. Он тогда написал, что это его будущая жена.
Славная дивчина. Она как-то была у меня. Это  ей  Марик  передал  книги  для
меня, те, что я просил. Чего он, дурень, на ней не женился? Я промолчал и не
признался, кто я ей такой. Молодец мама. А я и не знал.
     - А это моя жена покойная, Лариса Георгиевна. Она в семидесятом умерла.
Как она  с  Марком  носилась...  Как  мать  родная. А он даже на похороны не
приехал, - старик вздохнул и вдруг сердито, в не  свойственной  ему  манере,
обронил,  -  Говнюк! Теперь мне стало ясно, почему у него на двери в комнате
висит старый женский халат. Еще днем, когда старик проходил мимо, я заметил,
как он остановился и рассеянно погладил его рукой. Нет, это не фетишизм. Это
называется иначе. Мне его жалко стало. Приятный старик. На следующее утро  я
уже трясся в электричке.

9.
     Приехав  из  деревни,  я  уединился  на сашиной даче и решил для начала
завести дневник. Пусть мой эксперимент будет запротоколирован.  Чтобы  потом
ни  одна  морда  не сказала мне (в случае успеха), что у меня все получилось
случайно. У меня месяц  впереди.  За  этот  срок  я  обязан  превратиться  в
старика,  душой  и  телом,  "чтоб  мать родная не узнала", как это он ляпнул
тогда, на пробах. И дело тут не  в  Марке.  Не  стоило  бы  тратить  столько
времени  и  сил,  чтобы доказать ему, что он - сноб со "звездной болезнью" и
позер. Есть еще Бранцотти, которого я уважаю, хотя бы из-за его фильмов.  Но
самое  главное - узнать самому, на что я способен, чего я стою в этой жизни.
(Кстати, я ненавижу это расхожее выражение. Что значит "в Этой жизни"? А как
насчет "той"? Можно подумать, у меня их миллион. Если допустить  переселение
душ  и  т.д.  -  все  равно,  самость ограничена опытом одной жизни, хоть ты
тресни. Даже если я и был когда-то  Чарли  Чаплиным,  сейчас  мне  от  этого
ничуть  не  легче.)  Этот  мой  дневник  должен  стать  формулой, "эликсиром
старости". Все, что я до сих пор видел и  чувствовал,  должно  сработать:  в
конце  месяца  из  этой  комнаты выйдет настоящий старик. Он будет выглядеть
дряхло, он будет рассуждать по-стариковски. Он будет весь  пропитан  запахом
старости.  Конечно,  для  искусства  это не нужно. Этакий протокольный голый
натурализм. И не искусство это вовсе. Но ведь "Актер не  должен  думать,  он
должен играть" - любимая присказка Марка. Или: "У актера нет своей воли. Это
инструмент   другой  воли,  как  ангел  у  Господа."  -подразумевалось,  что
режиссер, а именно он, Марчелло -  Господь  Бог.  Но  кто  сможет  выполнять
только  чужую  волю,  так,  чтобы  это  смотрелось  с  блеском?  Марк  любил
сравнивать с архитектором и каменщиком. Но это чистая демагогия, потому  что
произведение  актера  -  это его образ действия. Здесь архитектор говорит не
"построй храм", а "изобрази из  себя  храм".  Разные  вещи.  Актер  -  он  и
строитель,  он и материал. Надо знать и себя, и то что ты намерен выстроить.
Так неужели Марк знает меня лучше, чем я сам? Или он побывал в шкуре  короля
Лира?  Ерунда. Его задача - свести к общему знаменателю работу всех, от дяди
Вани, до "Кушать подано". Но будь он трижды гением,  он  не  вложит  каждому
дубликат своих мозгов. От этого я, слава Богу, свободен. "Автономия актера".
Ну,  хорошо:  есть  "метод  физических  действий". Отелло в ярости - и душит
себе, Дездемону. На здоровье. Джульетта  хочет  замуж,  аж  пищит  -плачется
кормилице.  Кто-то  у  Стриндберга  мнет в руках платочек, кто-то у Шекспира
носится с черепком.  От  самых  примитивных,  до  сложнейших  чувств  -  все
выражается действиями. Вроде бы ясно. Но Марк имел наглость заявить, что ему
наплевать,  о  чем  думает актер: о бабах, о зарплате или о том, как сыграли
"Спартак" и "Динамо". Лишь бы он поверил, что  перед  ним  -  Гамлет.  Опять
демагогия. Тот же принц датский произносит: ...любил Офелию, как сорок тысяч
братьев...  /  Что  делал  ты?  Рвал  платье,  дрался,  голодал/  Пил уксус,
крокодилов ел?/ Все это - действия, а их легко сыграть./ Так что, далеко  не
все  равно, о чем думать. Если ты Ромео - думай себе, о бабе, пожалуйста, но
о своей, любимой. Если ты думаешь о зарплате - ты в роли Скупого  рыцаря,  а
если  ты сжимаешь кулаки в ожидании гола, чем ты - не "Игрок"? Думать надо в
любом случае о чем-то своем.  Если  перестать  думать  (а  совсем  перестать
нельзя),  в  голову  полезет всякий мусор и это неизбежно приведет к фальши.
Да, я - король Лир. Все, что он делает и говорит - расписано, тут  и  думать
нечего.  Моя задача - узнать, почему он говорит и действует именно так. Вот,
когда я думаю, что бы я сделал на его месте. А если это  не  похоже  на  мой
образ  действия,  я  забью се