рабов, на случай опасности.  Он распустил  челядь, а с женами устроил совет.
После  совета  Элиноар было приказано часто наведываться к спящему и,  когда
проснется, прислуживать ему.
     Самсон проспал утро, день и вечер. Ему ничего не снилось; но от времени
до времени где-то на окраинах его мозга отпечатывались физические  ощущения.
Мягкая рука гладила его лоб, отстраняя косицы, упавшие на глаза. Потом стало
свободнее  ногам;  потом что-то теплое  нежно и  влажно  обласкало его ноги.
Однажды к его губам прижались открытые  жаркие губы, а рука на короткий  миг
опять  ощутила горячее, шелковистое упругое прикосновение, которое он привык
сознавать,  не просыпаясь,  за  те семь  ночей. Он  что-то пробормотал и  не
проснулся.
     Проснулся он так же внезапно, как заснул, и сразу сел на  кровати. Была
темная ночь; в углу тускло горел ночничок. Первое, что он увидел, был поднос
с хлебом, мясом, медом и вином, на табурете у самой  постели. Он стал есть и
пить;  быстро  съел  и выпил все,  что было на подносе. Тогда ему послышался
шорох, и он увидел в тени фигуру.
     - Это кто?
     Она ответила, не подымаясь:
     - Элиноар.
     - Что тебе нужно?
     - Отец велел мне ходить за тобою. Я сняла твою обувь и умыла твои ноги,
и приготовила эту еду.
     - Поздно теперь?
     - Недалеко до полночи; в доме все уже спят.
     - Дай сюда мои башмаки, - сказал он.
     Не  вставая,  она  протянула  к  нему  руки  вдоль  постели  и  грустно
проговорила:
     - Ты говоришь со мною так, как будто опять ненавидишь меня.
     - Где мои башмаки? - повторил он, оглядывая пол.
     - Не сердись на меня, Таиш, - прошептала она и вдруг расплакалась.
     Очень сильные люди больше всего на свете  боятся женского плача;  это и
на суде всегда сбивало Самсона с толку. Он не знал, что сказать.
     - Не сердись  на меня, - говорила она сквозь рыдание,  - может быть,  я
виновата, но я люблю тебя. Я не хочу жить, если ты на меня сердишься.
     -  Оставь, - сказал Самсон досадливо, - ни  на кого я не сержусь, и мне
не до тебя. Где мои башмаки? Не могу же я уйти босиком.
     - Куда тебе идти ночью?
     - К Семадар, - ответил он очень просто. Сразу ее всхлипывания перешли в
смех, ее покорность в мятеж.
     - Нечего торопиться, - сказала она звонко, они оба до зари не заснут.
     Прежде, чем он понял, она  бросилась вперед  ничком, обхватила его ноги
руками, обвила их волосами. Она взмолилась к нему скороговоркой, бессвязно:
     - Я тебе тогда сказала, под маслинами, а ты не поверил; ты ударил меня.
Она гадкая; ей все равно, кто ее целует, ты, или Ахтур, или третий. Она тебя
не любила даже  в те дни.  Тебя никто здесь не  любит; ты это знаешь. Я одна
тебя люблю; в  ту неделю  я  по ночам металась,  как птица, которой на кухне
перерезали горло. Если бы не случилось  это все,  я бы сама ее убила. Возьми
меня,  Таиш; я пойду за тобой в Цору; я пойду за тобой на войну, среди твоих
шакалов; я научу  вас владеть  мечами, я сманю из Тимнаты кузнеца. Моя  мать
будет служанкой твоей матери. Я тебя люблю, Самсон...
     - Отпусти мои ноги, - сказал Самсон, - и дай мне найти башмаки.
     Она закричала в исступлении:
     - Ведь Семадар лежит теперь, обвившись вокруг Ахтура, - шепчет ему, что
его ласка слаще твоей!
     Он высвободил ногу и босой  пяткой ткнул ее в лицо, опять как тогда под
маслинами, только  не  ладонью, а пяткой. Она  откатилась  по  полу.  Самсон
поднялся,  взял светильник и с его  помощью  нашел  свои башмаки; надел  их,
завязал и ушел.

Глава XVII. КАК БЕРГАМ ВЫШЕЛ ИЗ ЗАТРУДНИТЕЛЬНОГО ПОЛОЖЕНИЯ

     Было  уже  совсем  около полуночи,  когда Бергама  разбудила  его  жена
аввейка. Она, единственная в доме,  видела, что  Самсон  ушел;  тревожась за
дочь,  она  не  легла  спать,  а просидела  несколько часов  в  темном  углу
передней.  Когда мимо нее тихо  прошла громадная  тень данита и  исчезла  на
крыльце, она  пробралась в ту комнату и застала Элиноар на  полу, в припадке
безмолвной истерики. У  девушки  стучали  зубы, и  вся она  тряслась  мелкой
дрожью. Много времени  прошло, пока  она в  состоянии была  говорить;  и еще
больше, пока мать от нее добилась толку - что Самсон ушел за  Семадар. Тогда
она решила разбудить хозяина дома.
     Бергам  серьезно встревожился. Быстро одевшись, он  позвал раба,  велел
ему захватить меч и поспешил с  ним к Ахтурову дому.  Ночь была темная, идти
через поля и виноградники было  невозможно: пришлось  идти  по дороге, а это
был длинный крюк. Бергам шел со всей быстротою, на  какую была  согласна его
рыхловатая   полнота,   и  обдумывал  положение.   Положение  казалось   ему
затруднительным, особенно потому, что он начинал сомневаться, поступил ли он
сам  по  всем правилам благоразумия. Во-первых, рассудительно ли было  с его
стороны  лечь спать, не  приняв  никаких мер  к  предупреждению этой выходки
Самсона? Но  на это он сам себе ответил, что вся  его дворня, вместе взятая,
не в силах была бы, да и не решилась бы, помешать таковой выходке. Серьезнее
было  другое  самообвинение: еще рано  утром он запретил  рабам рассказывать
кому  бы  то ни было, что у  него за гость;  и рабы его, на беду, отличались
примерным  послушанием. Отсюда следует, что Семадар  и  Ахтур  ни  о  чем не
подозревают и будут застигнуты врасплох. С другой стороны, Ахтур ему говорил
накануне,  что в этот вечер  у  него собираются  друзья, кажется,  по поводу
предстоящих скачек  в Асдоте, куда на днях отправлены  были лошади изо  всех
конюшен города. Значит, можно надеяться, что беседа затянулась, и будет кому
вмешаться, если  бы дело  приняло  совсем непристойный оборот. Но опять же -
"вмешаться"... В каком смысле они "вмешаются"? Друзья Ахтура - все молодежь;
степенных, рассудительных людей среди  них  мало.  Все  это  может кончиться
неприятно; очень неприятно.  Бергам терпеть не мог проявлений беспорядочного
насилия.  В  молодости и  он раза  два принял  участие  в набегах,  которыми
сопровождалось  покорение долины Сорека  и округа Тимнаты;  но по природе он
был магистрат, правитель, а не воин, и самая мысль о драке, о боли, о грубом
безобразии  свалки   была   ему   противна.   Словом,   положение  создалось
затруднительное.
     - Еще далеко? - спросил он раба.
     - Скоро  будет старая смоковница, что у перепутья; а оттуда уже близко,
господин, - три или четыре оклика.
     Дворяне считали на выстрел из лука, простонародье на  человечий оклик -
шагов двести или около того. Оклик? Бергаму иногда казалось, что он и отсюда
слышит, в той  стороне,  какие-то  крики; но кругом  так стонали шакалы, так
гудел ветер  в рощах  и  виноградниках,  что  разобрать было трудно. Где эта
проклятая  смоковница?  Он так  и подумал "проклятая", хотя не в его  обычае
было браниться. С перепутья  одна дорога вела к южным воротам (по этой они и
шли  теперь),  одна  в  горы,  одна  прямо к границе Дана,  огибая  Тимнату,
четвертая  в  Аскалон  мимо   дома  Ахтура.  С  перепутья  уже  можно  будет
расслышать, нет ли там беспорядка.
     Вдруг прямо перед ними  послышались торопливые шаги,  из темноты  бегом
вынырнула белая фигура и, завидев их, метнулась в сторону.
     - Кто это? - крикнул Бергам.
     Она с  криком бросилась к  нему.  Семадар  была  в ночном платье,  едва
дышала  от  волнения и бега; она  обхватила отца руками и  повторяла, дрожа,
прерывающимся голосом:
     - Уведи меня домой. Не ходи туда. Уведи меня. Не ходи туда. Уведи...
     Сомнений больше не  было: беспорядок,  очевидно, разразился,  и  Бергам
почувствовал, что создалось  положение,  требующее от него  не колебаний,  а
распорядительности. Он строго приказал:
     - Успокойся. Говори ясно и кратко: что случилось?
     - Они его убивают... Самсона убивают...
     - За что?
     - Он размозжил  голову Ханошу. Кубком. Наповал. Но Ханош первый  бросил
кубок, я сама видела... И он ударил по лицу  Ахтура; Самсон ударил. О! Какой
ужас - ничего не видно, ни глаза, ни уха; кровь... А теперь они его убивают.
Я хочу домой...
     - Веди ее домой, - сказал Бергам. - Меч отдай мне.
     - Отец, не ходи туда, - закричала Семадар.
     - Ступай, - повторил он рабу и кинулся бегом дальше.
     Раб повел ее обратно, поддерживая  и  успокаивая. Это был Пелег, старый
слуга; Семадар выросла у него на глазах и считала родным. Почти на  бегу она
рассказала ему, что  видела. У  Ахтура была вечеринка,  а  она легла  спать.
Разбудил ее  шум,  и вдруг она услышала  голос Самсона и выглянула из  своей
спальни. Самсон стоял в дверях. Он говорил громко, но спокойно: "Я пришел за
моей  женою.  Отдай мне мою жену". Ахтур  поднялся,  остальные сидели. Ахтур
тоже  говорил,  не  подымая голоса, но что  говорил  -  она не помнит. Вдруг
Ханош, Ханош из Экрона, закричал пьяным голосом: "Гони прочь этого бродягу!"
и  швырнул в Самсона кубком;  и кубок ударился  в  лицо,  и все испугались и
замолчали. А  Самсон поднял кубок с пола  и бросил  его  обратно  -  прямо в
голову  Ханошу.  И  тут  что-то  хряснуло, затрещало  - какой  ужас -  чтото
брызнуло во все стороны, и Ханош сел на пол, качнулся вперед и назад и упал.
Тогда все закричали, вскочили; а Ахтур заревел: "В моем доме? Моего гостя?!"
и  схватил  со стены  меч, и кинулся на  Самсона,  и все  остальные, человек
двенадцать их  было,  схватили ножи, табуреты,  кувшины и  тоже бросились  к
Самсону. А Самсон - это ужаснее всего - схватил Ахтура за руку, что с мечом,
схватил левой рукой, а правой ударил  его по  щеке, и  с  лица  Ахтура сразу
полилась  кровь,  и  Ахтура  больше  нельзя было узнать.  Тут вбежали  рабы,
сколько  могло  втиснуться  в комнату  -  двадцать,  тридцать, больше, все с
дубинами в руках, и  все, гости  и рабы, окружили Самсона,  и от крика у нее
все  завертелось  в  голове, и  она бросилась бежать,  сама не зная  куда; а
теперь они убивают Самсона...
     В эту минуту Бергам, отец ее, уже знал, что они не убили Самсона. Когда
он,  пыхтя,  добежал  до  перепутья  и  действительно  услышал  далекий  гул
множества  голосов,  навстречу  ему  неслась  громадная   черная  тень.  Она
промчалась бы мимо, но Бергам окликнул:
     - Самсон! Что ты сделал?
     Самсон  узнал  его  по голосу,  остановился и ответил  звучным, веселым
шопотом:
     - Сам еще не знаю. Пусть они сосчитают свою падаль и скажут тебе точно.
     Он повернул голову назад, прислушиваясь.
     - Еще не  погнались, -  сказал  он громко и  так же радостно.  -  Ищут,
верно, по комнатам и в саду. Но мне пора - их там полсотни и больше; и мечи,
и копья.  Прощай  опять,  тесть:  спасибо, что  дал мне  выспаться под своей
кровлей и велел накормить.
     Бергам показал на свой меч.
     - Если бы ты не спал нынче под моей кровлей и не пил моего  вина, я  бы
сам попытался тебя убить,  хоть я и не молод, и не силен, -  твердо и сурово
сказал он.
     Самсон протянул руку:
     - Дай сюда меч, - проговорил он тоном приказа.
     Бергам отшатнулся:
     - Не дам. Это - измена по закону Пяти городов.
     - Отдай добром, не то  возьму  силой. Бергам не смутился:  на  подобный
случай имелись правила - очевидно, в его  родословной были примеры более или
менее похожие и на такое положение. Одним движением он повернул меч рукоятью
вниз, упер его о камень и слегка налег грудью на острие.
     - Двинься ко мне, - сказал он Самсону, - и  я тоже буду падалью, как ты
выражаешься. Пока я жив, мой меч не достанется инородцу; это против закона.
     В темноте он  видел, что Самсон наклоняется  и хочет прыгнуть; а острие
кольнуло его между ребрами чрезвычайно неудобно, хотя он сам не заметил, что
начинает  разжимать  кулак, которым  прикрыл  его. Вдруг Самсон выпрямился и
сказал тем же веселым тоном, как и сначала:
     - Смелый  ты старик. Хорошо, будь по-твоему. Меч за тобою; но Семадар -
моя. Приведи ее в
     Цору, иначе я вернусь за нею - и не один.
     И,  осмотревшись во все  стороны, он исчез по дороге, ведущей в  холмы.
Бергам отер холодный пот с лица, постоял, подумал и побрел обратно, к своему
дому.  Строго   рассуждая,  следовало  бы  ему  пойти   в  другую   сторону,
разобраться, что  случилось;  но, в конце концов, помочь он больше ничему не
может -  и,  право, на одни  сутки с него довольно беспокойства.  Самсон его
дважды назвал стариком  -  и,  пожалуй,  это похоже на  правду. Бергам очень
устал.
     Еще издали  он увидел факелы и фигуры  на крыльце  своего дома; в ту же
минуту  позади он услышал  характерный топот,  еще редкостный в этом округе.
Когда  он дошел до крыльца, его нагнали два всадника; один проскакал дальше,
к воротам, другой остановился. При отсвете факела он узнал Бергама, и Бергам
его: это был Гаммад, богатый горожанин, из близких друзей Ахтура.
     - У  тебя в  доме, я вижу, тревога, - сказал верховой, - значит, ты уже
знаешь.  Страшное дело. Нас послали за  лошадьми для погони. Он  вырвался  и
бежал; твоя дочь,  Бергам, тоже исчезла, еще  в начале свалки. Мы опасаемся,
что он ее нагнал и унес. Вели оседлать твоих  коней; брат мой сейчас подымет
на  ноги все  конюшни  в городе; жаль,  лошадей  осталось немного  -  но  не
печалься, мы их нагоним!..
     - Семадар у меня в доме, - ответил Бергам, -  он  ее не  настиг.  Скачи
назад и скажи Ахтуру, что жена его в безопасности.
     В  эту минуту с крыльца соскользнула  женская фигура и подбежала к ним,
спрашивая:
     - Что с ним?
     - Муж  твой...  ранен, но  он на ногах - он и остальные  ждут  коней  у
перепутья. Таиш вырвался и бежал. Мы сейчас пошлем погоню.
     Семадар всплеснула руками и засмеялась от всего сердца.
     - Вырвался! Из  такой толпы, с мечами  и дубинами!  Перебил вас всех  и
бежал! Гаммад смотрел на нее, хмурясь.
     - Я  рад, что ты спаслась,  Семадар,  - сказал он  сухо, - но веселости
твоей не понимаю. И Ахтур не поймет, зачем ты ушла из его дома.
     Она ответила сквозь смех:
     - Не убеги я,  о н унес бы меня у  вас на глазах.  Я сама теперь жалею,
что убежала. Бергам прервал ее:
     - Не говори глупостей, Семадар. У тебя горячка;ступай к матери.
     - Подожди, - вдруг сказал всадник. -  Ты ты не встретила его на дороге?
не видела, в какую сторону он скрылся?
     -  Если  бы и  видела, -  звонко  ответила она,  уходя, - то  вам бы не
сказала.
     - Семадар!!  -  закричал Бергам в большой тревоге; но она уже  была  на
крыльце, а  Гаммад, не говоря  ни  слова,  повернул коня обратно  и поскакал
опять в сторону Аскалона.
     Бергам  понял,   что  бурные   сутки  его  не  кончены.  Его  положение
становилось все более затруднительным. Он пошел на крыльцо,  опустив голову,
и старался что-то сообразить, но сам не знал, что именно. Он велел  женщинам
идти  спать, но  они  отказались, и  он промолчал. Решительно, он был  очень
утомлен и очень уж немолод. Раб  подал ему табурет, он сел; привлек к  себе,
сам того  не  сознавая,  Семадар, потрепал ее  по руке и опять  отстранился.
Женщины оживленно переговаривались, рабы перешептывались.  Слышно было,  что
город начинает пробуждаться, за стеною  засветились огни, заржали выведенные
лошади. В то же время с аскалонской дороги донесся  нарастающий гул голосов;
показались факелы. Толпа шла прямо  на дом Бергама; навстречу ей, из города,
сюда же  вели коней.  Вскоре все место  перед домом стало похоже на  площадь
военного сбора.
     Бергам, гладя бороду, спустился с крыльца и пошел навстречу Ахтуру. При
свете факелов он  узнал его только потому, что  узнать  его было невозможно.
Левая половина лица была нечеловеческая; но и правая  была  страшно искажена
болью и бешенством. Гаммад, ведя лошадь под уздцы, шел с ним рядом.
     - Мне нужна Семадар, - сказал Бергаму Ахтур, трудно и, видимо, с мукой,
ворочая исковерканной челюстью.
     - Семадар ничего  не  знает и ни в чем не  виновата, - ответил  Бергам,
обводя  глазами освещенные лица; все,  как одно, мечены были тем же зловещим
выражением злобы, стыда и  еще  непроветренного  похмелья. -  Семадар ни при
чем: виноват я, вижу, что виноват, и хочу вам рассказать все, как было.
     Они смотрели на него и ждали.
     - Я мог  предупредить вас и не предупредил,  - говорил Бергам спокойно,
степенно, без униженного смирения, но и без вызова; говорил  именно так, как
полагается вельможе, который совершил оплошность и вслух признает свою вину;
ибо  и это бывает в  его родословной. - Самсон провел весь день в моем доме.
Пришел на заре;  очень гневался вначале, но потом успокоился и лег спать.  Я
был уверен, что все окончилось мирно; и, не желая тревожить Семадар и Ахтура
и  весь  город, я  велел своим домашним  сохранить это посещение  в тайне. А
поздно  ночью  он  проснулся,  ушел  -  и  остальное вы  знаете.  Я  глубоко
провинился  пред  вами,  господа. Я  слагаю с себя  все мои  звания, чины  и
должности; передайте меня суду по законам Пяти городов...
     Гневный ропот слышался в толпе во время его слов. Ахтур, глядя  на него
боком, сделал ему рукою знак замолчать.
     - Это мы после разберем, - произнес  он довольно отчетливо. - Теперь не
до тебя. Мне нужна Семадар, позови ее.
     Бергам хотел  возразить,  но было поздно: легкая  рука оперлась на  его
плечо - Семадар стояла с ним рядом. Некому было в этой толпе примечать такие
вещи; но  они были в ту минуту величавая пара, без испуга и без надменности,
оба простые, сдержанные, серьезные, учтивые и на все готовые.
     Ахтур указал на Гаммада.
     - Он говорит, что ты видела, по какой дороге Таиш убежал.
     Она покачала головой:
     - О, нет, Ахтур, я не видела. Гаммад проговорил угрюмо:
     - А мне сказала, что да, - и еще со смехом. Семадар посмотрела на него,
на Ахтура, на других, опять покачала головой и ответила:
     -  Я не  так  тебе сказала; ты перевернул  мои слова. Но  это мелочь; а
видеть я не видела. Кто-то сзади грубо крикнул:
     - Скрути ей хорошенько руку за спиной, тогда узнаешь правду!
     Бергам  знал  закон.  По  закону,  муж  имел  у  них  над  женою  почти
безграничные права - в некоторых случаях право казни и во всех случаях право
пытки. Медлить было опасно.
     - Она не могла видеть Самсона по дороге,  сказал он. - Я встретил  ее в
двух  выстрелах  из лука  по  ею  сторону  перепутья  и  отправил ее домой в
сопровождении раба. Но сам я пошел дальше и наткнулся на Самсона,  как раз у
смоковницы. Я знаю, по какой дороге он ушел.
     Рука Семадар обвилась вокруг него теснее.  Гаммад обернулся и закричал:
"На коней!" - а Ахтур смотрел на Бергама единственным глазом, ожидая.
     Бергам кашлянул.
     - По какой? - спросил Ахтур.
     У Бергама  вдруг явилось такое чувство, как  будто у него тоже свернуты
челюсти и говорить ужасно трудно.
     - Отвечай, старая корова! - неуклюже  завопил Ахтур, подымая оба кулака
и делая шаг вперед.
     В голове Бергама что-то работало помимо его сознания и воли. Сегодня на
рассвете было то же самое: поднятые кулаки и слово "старый". Он ответил: да,
я стар, и ты в моем доме. И тот дикарь его не тронул. И после - только что -
не отнял меча. И он спал в доме Бергама и ел его хлеб.
     Бергам открыл  рот; Ахтур  опустил  кулаки, но  Бергам, крякнув, сказал
только вот что:
     - Я... я в очень затруднительном положении. Дело в том, что он спал под
моей кровлей и...
     Вдруг с ним заговорила Семадар, по-детски, вкрадчиво и просительно, как
будто они были наедине и она выпрашивала игрушку:
     - Отец, милый, не говори им; не надо говорить.
     -  Да,   -  ответил  Бергам,   тоже  словно  беседуя  наедине,   -   я,
действительно, полагаю, что это было бы неправильно.
     Ахтур изо всей силы пнул его ногою в живот. Бергам отлетел на несколько
шагов назад и упал навзничь. Семадар его выпустила, потому что Ахтур удержал
ее за волосы, швырнул на землю и  стал топтать ногами в грудь  и  в лицо.  С
крыльца  раздался крик женщин и рабов; Амтармагаи быстро сошла по ступеням и
побежала, придерживая платье, к дочери. Кто-то из  друзей схватил Ахтура  за
руку;  Семадар  этим  во