олос жениха, которого
она смутно ждала; все они слушали его не ушами,  а изнутри, и все покорились
еще  до  того,  как  поняли.  Но и  понять было  легко - речь  была простая,
отчетливая, без вступления, без извинений  за  молодость говорящего, прямо к
делу.
     -  Все  эти замыслы нам не под силу. На филистимлян  идти мы не  можем.
Глава сынов пророческих  высказал правду:  конечно, мы боимся их  колесниц и
железных мечей; еще страшнее их боевое искусство; то,  что каждый воин - как
палка  в руке десятника,  десятник у сотника, все вместе в руке у сарана 15.
Нас много, филистимлян мало; но что сила против ума  и порядка? Против колен
Израиля тоже нельзя  нам восстать.  Вениамин  ужасен в бою, но еще горше его
коварство: ночью,  пока  наши  воины будут искать его полчища по  горам,  он
проберется кривыми путями  в наш город и, как  козлят, перережет и женщин, и
детей, а дома  сожжет. У Ефрема три головы на каждую нашу голову; и в боях с
Сидоном и Дором он взял в добычу  много медных копий, а луки его  сделаны из
ливанского дерева,  и мечут они дальше  наших. Но если бы и равны были силы,
нельзя  отбирать землю колену у колена. Слепой плетется, ощупывая  палкой на
шаг перед собою, а что дальше - не знает; может быть, яма. Зрячий видит весь
путь до конца. Еще придет пора, много лет после нас, когда двинутся к морю и
Дан, и  Ефрем, и Вениамин, и даже расчетливый Иуда, все заодно; тогда придет
конец и Пяти городам, и Акке; и  нельзя  нам сеять  мщение между соратниками
завтрашнего дня.
     Солнце стояло высоко на  юге;  Самсон повернулся к нему спиной и указал
левой рукою прямо вперед.
     - Изберите двенадцать человек опытных  и верных. Пусть будет в их числе
земледелец, и  пастух, и охотник, и торговец,  который знает чужие  языки; и
пошлите их  на север, за пределы Ефрема,  за  пределы Нафтали, искать  новую
землю.  Там,  говорят, много  воды и  лесов,  а туземец ленив, и  пуглив,  и
неразумен. Два удела у Менассии; будет два удела у Дана.
     Прошла минута  после того, как Самсон, покончив, отошел и сел  на землю
среди своих шакалов; но толпа  еще прислушивалась - не  к смыслу, а к мягким
раскатам его голоса, каждый в своей душе. Опомнившись, закричали восторженно
мужчины,  закивали головами старики; женщины молчали, широко распахнув веки,
полуоткрыв  губы,  иные   бледные,  иные  с  горящими   щеками,  все   вдруг
обессиленные, опустошенные до дна
     -  словно  изнуренные любовью.  Но  и мужчин захватило обаяние большого
человека.  Из  забытых  подвалов  сознания взвилась, опьяняя, вечная тоска о
царе, тайное томление всякой массы - верить, не думать, сбросить муку заботы
на одни чьито плечи; первозданный инстинкт стадного зверя
     - буйвола, гориллы, муравья и человека: вожак! Многим из них, вероятно,
было  знакомо  смутное  предание  о  Моисее;  несправедливая   повесть,  где
перечеркнуты сотни имен подстрекателей, повстанцев, организаторов, учителей,
строивших народ из рабьего сброда в течение века и дольше,
     - все  перечеркнуты во славу одного имени;  повесть несправедливая,  но
убедительная.
     После сходки  женщины  обступили Ацлельпони; две старухи распахнули  ее
платье на груди и поцеловали сосцы, вскормившие такого  сына. В это же время
Самсона окружили старейшины всех городов Дана; у каждого была та же просьба
     -  посетить  их  округ  после жатвы и разобрать  трудные тяжбы.  Самсон
коротко сказал: "Приду",
     - опять раздвинул толпу и ушел со своими шакалами.

ГЛАВА VI. СВОЯ И ЧУЖАЯ

     Земля уже совсем просохла, прокалилась, стала твердая под пылью. Самсон
шел  по меже  мимо виноградников и думал о  женщинах. Накануне  вечером мать
говорила с ним о том,  что  пора жениться. Маной  тоже был при беседе, но не
вмешивался и только покрякивал. Ацлельпони  перечислила несколько подходящих
невест, но  самая  подходящая была  одна: ее звали  Карни,  дом ее отца  был
неподалеку, и за ней числилось столько-то овец приданого -  Ацлельпони знала
число  наизусть.  Кроме  того,  Карни  была  из  первых  красавиц  города  и
спокойная,  скромная, прилежная девушка.  - И ты  сам знаешь, что она в тебя
влюблена, - прибавила мать.
     Самсон этого не знал - никогда об этом не  думал. Давно,  в детстве, он
был дружен с этой  Карни в том смысле,  что  переставал колотить ее братьев,
когда она плакала, и раз подарил ей живого кролика. Но тогда она была совсем
еще малюткой. Вот уже много лет, как он не обменялся  даже  словом ни с нею,
ни с какой другою  женщиной в Цоре, кроме "здравствуй". Иногда она с матерью
приходила в гости, но тогда они сидели в женской половине дома, и вообще все
это не касалось до Самсона.
     Самсон шел по  меже и думал о ней;  слово "влюблена" волновало его. Сто
раз он слышал и сам произносил  это слово, но  то  было в Тимнате; там почти
все остроты его собутыльников были на  женскую тему,  и остроты Самсона были
часто  самые соленые; и служанки в доме  Дергето ни в чем ему не отказывали,
даже когда у него не оставалось, после игры, ни одного кольца серебра - хотя
последнее бывало редко. Но то было в Тимнате, в другой жизни. На земле  Дана
это слово "любить" было ему  незнакомо; оно его обожгло, замутило в его душе
какие-то тихие воды и  подняло со дна образы, о которых он никогда раньше не
думал.  Он  медленно  шел вперед,  но ему казалось,  будто он стоит у берега
тихой  воды  и смотрит на  выплывающие  фигуры.  Вот выплыла Карни,  сначала
только намеком, потом отчетливо до мелочей, - он сам не знал, что так хорошо
помнит  ее облик.  Очень белое,  очень бледное  лицо; гладкие черные  волосы
вдоль  всей спины; темные глаза  в целой роще  ресниц, и  тень от  ресниц на
щеках;  пестрая  лента  вокруг  головы, на ленте  кисейная чадра,  откинутая
назад;  белое льняное платье с кушаком из привозной парчи, с открытой шеей и
открытыми руками до плеч, и на две ладони только ниже колен; ни запястья, ни
ожерелья. Такой он видел ее на празднике после уборки снопов, в прошлом году
- он теперь вспомнил;  и  вспомнил тоже взгляд  ее, совсем прямой, пытливый,
без робости и без улыбки. Она была очень хороша собою;  Самсон почувствовал,
что ему стало жарче, и труднее дышать, будто на крутой тропинке. Он  тряхнул
головою:  тихая вода,  в которую он смотрел, вдруг опять  замутилась, словно
семь его косиц разом ударили по ней; образ Карни закачался, разбился и опять
начал медленно складываться - но по-другому. Другие глаза серо-зеленые, не с
одной  искрой,  а  как будто  с тысячей, как  обломки малахита под  солнцем.
Волосы стали  рыжие, пушистая  прическа вокруг головы - лицо  выглядывало из
них, как будто из окошечка; смеющееся лицо, чуть-чуть  румяное, в ямочках, с
полуоткрытыми  губами.  Платье  было темное, до подбородка  и  до  земли,  с
длинными рукавами, но сшитое так и так надетое, что прежняя  девушка в белом
казалась  больше прикрыта.  Новая девушка тоже  смотрела на  него,  но в  ее
взгляде был  не допрос, а  только веселый задор  и вызов. Самсону  почудился
голос, который всегда смутно поражал его богатством  интонаций,  даже  когда
произносил только два слова: "я боюсь!".
     По-настоящему они  познакомились  ровно год  тому  назад.  Самсон шел к
южным воротам  Тимнаты;  у  пруда  стояла  рыжая  девушка,  спиной  к  нему,
нагнувшись  и глядя на что-то в земле. Он ее знал по виду, она его тоже, как
и  все  в том  городе, но до  тех  пор  Самсон встречался только  с  мужской
молодежью филистимлян. Заслышав его  шаги, она оглянулась и поманила его. Он
подошел. Прямо  перед  нею,  под пересохшей, окаменелой  красноватой землею,
что-то творилось:  плотный кусок величиной с  две  ладони  слабо колыхался и
давал трещину за трещиной. Девушка схватила руку Самсона и пропела:
     - Я боюсь! Что это?
     Она  говорила  на  общем  языке Ханаана, как и вся  Тимната и вся Цора;
другого она не знала старая филистимская речь сохранилась еще только в Газе,
да  и там  вымирала.  Но  выговор ее был особенный; он всегда производил  на
Самсона  такое впечатление,  словно высшее  существо,  княжна  или  царевна,
снизошло к косматому говору дикарей.
     -  Это  игуана,  -  сказал  ей  Самсон. - Во  время дождей она спит под
землей, а теперь пришла ей пора идти на охоту. Она не кусается, не бойся.
     Через  минуту  из  трещины  высунулась  серозеленая  мордочка  огромной
ящерицы.  Она колотилась  черепом, во  все стороны расширяя  дыру; уже видно
было, как  под землею работали ее плечи и лапки.  Девушка все время  держала
Самсона за руку; ему было жутко, неловко и  приятно.  Когда лапки показались
наружу, он быстро нагнулся и протянул свободную руку вниз.
     - Не убивай  ее,  -  сказала  девушка;  ее  пальцы,  удерживая,  крепко
прижались к его кисти. Самсон ответил:
     - Ничего с ней не станется.
     Он  щелкнул  ящерицу  по  темени,  а  потом   раскопал  глину  и  вынул
оглушенного зверька из норы. Игуана была длиною в локоть, вся одноцветная.
     - Хочешь, - сказал  он, - я отнесу ее к  тебе в сад и  накопаю  червей,
пока она очнется; тогда она останется жить в саду.
     В саду к ним подбежала ее черноволосая сестра; потом подошли обе матери
посмотреть  на диковину,  одна  важная,  барственная,  другая в  запачканном
платье и  с визгливым голосом.  Они скоро ушли, но Семадар и  Элиноар велели
Таишу остаться,  и  он долго  рассказывал им о  зверях. Крокодила он  сам не
видел, нет; крокодил живет ближе к устью Яркона  -  а так  далеко он  еще не
бывал. Ящерица, которая  кричит  "гик - гик" по ночам, маленькая и совсем не
страшная. Змея тоже не страшна,  только надо уметь сразу стукнуть  ее палкой
по  голове, едва  она  станет готовиться к прыжку. И  волки - мелочь,  волка
можно просто придушить двумя пальцами. Гораздо хуже  кабан; но самый трудный
зверь - медведь, на него не стоит идти  без  копья; если затеять рукопашную,
это будет очень долго, и в конце концов прибежит медведица. Льва  он однажды
убил  большой  дубиной  в горах за  Айялоном, но после  этого целая  деревня
иевуситов сбежалась целовать ему ноги, и от них так невыносимо пахло, что он
не любит вспоминать об этом приключении.
     К концу рассказа  они подружились, и девушки заставили Самсона показать
им  свою силу. Он  проделал все, что  полагалось, перегрыз  цепочку,  сломал
двухвершковую балку о  колено,  посадил на плечи двух рабов, третий уцепился
на спине, а  еще  двух он взял под мышки, и  прочее. Семадар  вскрикивала  и
хлопала в ладоши, Элиноар молча не сводила глаз и старалась всегда держаться
к нему поближе.
     Потом  было  много  разных встреч;  потом  была та  лунная  ночь, когда
Семадар подарила ему час тайком  у пруда. "Только не  делай мне зла, шепнула
она, смеясь, - от головы до сих  пор я твоя, не дальше". Она указала на свой
шелковый  пояс,  туго стянутый;  пококетничала,  отмахиваясь, еще  несколько
минут, а потом  сама научила его, как отстегнуть брошку на ее левом плече, и
прибавила:
     "Глупый - наши юноши все это знают". Ему стало тяжело от этой шутки, но
потом он  опьянел и все забыл, кроме ее наказа - до сих  пор и не дальше; он
всегда ее слушался.
     - Ты грабитель, ограбил  у меня пол-платья,  шептала  она ему  губами в
губы.
     - Я тебе подарю взамен целое платье из парчи.
     - Не хочу из парчи.
     - Из шелку.
     - Не хочу из шелку.
     - А из чего?
     - Из поцелуев.
     Долго  он одевал ее  в поцелуи от  подбородка до пояса; она извивалась,
как та пантера,  - но лишь как будто ускользая, на самом деле поддаваясь. Он
все-таки вспомнил слова, которые задели его, и спросил:
     - Я первый?
     - Ты... самый лучший.
     - Я тебя ударю!
     - Тогда я скажу, что твои удары больнее других.
     - Это неправда; скажи, что неправда.
     - Неправда.
     - Или правда?
     - Правда.
     - Зачем ты меня дразнишь?
     - Зачем ты меня спрашиваешь? Ветер тебя ласкает и не спрашивает, первая
ли это ласка; я его сестра.
     Кончилось это  все  неприятностью: Элиноар  проснулась,  увидела пустую
кровать,  выскользнула из дому и застала их в саду. Самсон никогда  не видел
такой разъяренной дикой кошки; она грозилась выцарапать старшей сестре глаза
или разбудить весь дом.  Ему очень хотелось утопить ее в пруду - только воды
уже было  немного;  но  Семадар, не  переставая смеяться, откупилась  от нее
подарком.  Элиноар взяла браслет и  тут же  его  надела  на руку, но Семадар
все-таки пришлось уйти с нею вместе; уходя, она шепнула Самсону:
     "Это была неправда - или почти".
     Больше они так и не встречались. Однажды в Экроне, на празднике в честь
тамошнего бога  Вельзевула, куда Самсона пригласили друзья, она  шла с ним в
хороводе и прижималась к нему так, что сквозь одежды он  чувствовал ее кожу.
Потом она вышла из хоровода танцевать одна  с Ахтуром.  Все на них смотрели:
это была красивая  пара,  особенно  Ахтур, широкоплечий, узкобокий, сильный,
как буйвол, и грациозный, как козочка.  Танец изображал  ваалову свадьбу; по
филистимскому преданию, Деркето,  Астарта побережья,  сказала  ему:  "Я буду
твоей, если ты  меня с  мечом победишь  голыми руками". Семадар  дали в руку
настоящий  острый  меч,  только  легкий; она владела им  мастерски, три раза
пронзила  воздух под самой рукой Ахтура. В  заключение танца  Деркето отдает
Вельзевулу  меч, и  они  медленно, на  цыпочках,  кружатся в объятиях друг у
друга.  Кружась, она прижалась и к  Ахтуру  всем  телом, только голова  была
откинута,  и глаза ее  смотрели  на  Ахтура тем же  взглядом,  который  знал
Самсон. Но ему теперь не было больно: он любил Ахтура больше всех приятелей,
даже много  больше, чем своих шакалов из Цоры, а ревновать или завидовать не
умел. Только странно ему было, что барышня из знатного дома (отец ее  как-то
два часа докучал Самсону своей  заморской родословной),  умевшая так важно и
недоступно, едва-едва, кивать головою  при встрече,  -  пляшет при всех, при
матери тоже, как блудница. Чужая...
     * * *
     Самсон весь встряхнулся,  прогоняя память; видение тихой  воды  и рыжая
девушка в руках у стройного красавца пропали. В ту же минуту Самсону впервые
стало ясно,  куда он идет: прежде ему казалось, что  он бредет без цели.  Он
вышел из виноградников, впереди была равнина травы; на равнине паслись стада
- одно из них пасли братья Карни. Старший, по имени Ягир,  был из "шакалов".
Самсон их увидел издали: с другой стороны поля к ним шли две женщины, одна с
кувшином на голове, другая  с небольшою ношей в  платке.  Та, что  с ношей в
руках, была Карни, вторая -  служанка. В этот час девушки приносили пастухам
обед. Самсон понял, что затем он и пришел сюда.
     Когда они сошлись, она не покраснела и не потупилась; деловито показала
братьям, что принесла,  передала  какое-то  поручение от отца,  попрощалась,
сказала служанке: "Ты меня догонишь с  кувшином, когда они кончат, - я пойду
медленно", и тронулась было обратно.
     - Я пойду  с тобою,  -  сказал Самсон, коротко, сухо,  без выражения  -
такой был у него всегда голос на земле данитов.
     Карни на этот раз не взглянула, но спокойно ответила:
     - Хорошо, Самсон.
     -  Я думал, ты пообедаешь с  нами, - сказал разочарованно Ягир. Младший
брат,  еще мальчик, смотрел на  Самсона с  настороженным обожанием  честного
пса.
     Самсон, не отвечая на вопрос, отдал распоряжение:
     - Вечером скажи всем нашим: завтра на заре у колодца. Взять припасов на
три дня.
     И  он пошел  рядом с  девушкой. Оба молчали; но  по  ее  дыханию Самсон
понял, что она  взволнована. Он  покосился -  действительно,  ее щеки слегка
порозовели у  глаз, и  она прикусила  нижнюю губу. Он посмотрел пристальнее,
прочел ее мысли, как будто сказанные, и ответил:
     - Вчера  ко  мне пришли из Шаалаввима.  У  них  угнали  скот;  шайка из
вениаминовой земли. День туда, день обратно, день на розыски стада.
     Девушка ничего  не сказала, но задышала еще  тяжелее; Самсон испугался,
что она расплачется.
     - Я велю твоему брату остаться, - предложил он.
     Она едва слышно отозвалась сквозь стиснутые зубы:
     - На этот раз?
     Она хотела сказать:  через  неделю  подвернется  еще что-нибудь,  через
месяц  опять  -   чем  это  кончится?  -  и  Самсон  понял.  Ему  захотелось
растолковать ей, как это все важно и необходимо; но он не привык объяснять -
даже  то, что он ей прежде сказал, было не в меру подробно  для его обычая в
Цоре; и привычка молчать была сильнее желания утешить девушку,  даже сильнее
страха, что  она  разрыдается и он  не будет знать, что  делать. Так они еще
долго  шли  рядом, ничего  не говоря. Вдруг  Самсон  повернул к  ней голову;
откликаясь на бессловесный  приказ, она встретилась с ним глазами, опять уже
бледная и спокойная, и также без слов спросила его: что?
     - Мать и отец хотят идти  к твоим  родителям  просить тебя в  жены  для
меня.
     Она еще больше побледнела, хотя и раньше знала, зачем  он с  ней пошел.
Ацлельпони говорила  с  ее матерью, мать с нею; Карни провела с  тех пор две
бессонные ночи. Но она выросла в приличиях хорошего дома; Самсон, кто  бы он
ни был, тоже должен их соблюдать. Она холодно спросила:
     - Зачем ты говоришь об этом со мною? И  тут у  нее невольно вырвалось -
впрочем, она не жалела, что вырвалось:
     - Я цоранка, я не из девушек Тимнаты.
     -  Оставь  это, - сказал  Самсон.  - Ив Тимнате не задает жених вопроса
невесте; один обычай на всем свете. Голуби всюду живут по-своему; а орел - и
орлица - по-своему.
     На голове у нее был кисейный платок; она спустила его до половины лица.
Больше они не  взглядывали друг на  друга, или редко;  беседа шла с  долгими
перерывами от вопроса до ответа.
     - Что ты хочешь спросить?
     - В орлиное гнездо легче ударит молния, чем в голубятню.
     - Я знаю. Что же?
     - Если ты не хочешь этого, Ацлельпони и Маной не придут к твоему отцу.
     - Я не умею говорить загадками.  Я сама скажу  твой вопрос:  буду ли  я
тебе женою?
     -Да.
     - А я спрашиваю, будешь ли ты мне мужем?
     - Ты мудрая девушка. Спрашивай дальше.
     - Ты с двадцатью товарищами  завтра идешь в страну Вениамина:  Вениамин
силен  и хитер. Прошлой осенью вы  неделю  пропадали в земле иевуситов;  моя
мать уже плакала о Ягире. Будет ли Самсон, муж Карни, отец ее первенца, тоже
идти по путям Самсона, вожака шакалов?
     - Спрашивай дальше.
     - Кто ты такой? Мы тебя знаем  и не  знаем. Странные идут о тебе слухи.
По земле  Дана, Вениамина,  Иевуса ты бродишь с товарищами; но в Тимнату и в
Экрон ты всегда уходишь один. Значит, это правда, что друзья твои - там?
     - Это правда. Дальше?
     - Странные слухи идут о тебе. Будто  ты умеешь петь, плясать, шутить  и
смеяться - только не в Цоре. Правда ли это?
     - Спрашивай дальше.
     - Кто твои друзья в Тимнате? С кем тебе там весело? Правда ли...
     - Что?
     Сквозь покрывало Самсон  видел ее  взгляд, теперь такой  же всезнающий,
как и его.
     - Правда ли, что филистимские девушки красивы и не  застенчивы? Что они
играют  на арфе, шуршат шелком,  звенят  золотыми подвесками,  красят губы и
веки, и - и ничего не боятся?
     Служанка  их   догнала  и  окликнула,  но   пошла   сзади,   напевая  в
доказательство, что не подслушивает.
     - Это не все правда, - сказал Самсон, - но почти.
     - Если ты  выстроишь дом для  меня, где будет  твоя отрада:  в нашем ли
доме или за межою филистимлян? Больше нечего мне спрашивать.
     Самсон долго шел  молча и смотрел перед собою, но видел только ее. В ее
походке,  в  ее  поднятой  голове  было  что-то  от  уверенной  поступи,  от
царственной осанки самого надменного существа на земле, верблюда; и она была
прекраснее и  стройнее  всех  женщин  в его  памяти. Но, кроме того, он всей
душою чувствовал в ней упругую силу воли, какой еще не встречал.
     - Два  вопроса, два  ответа, - сказал он  наконец. - Я  назорей,  в год
землетрясения пришел посол  Господa к моей матери и назначил мне  дело, и на
то мн