пископ
богат, ты можешь ради развлечения разорить его. Но мучить бедняков
- сомнительное развлечение.
     Гец. О нет, это не развлечение.
     Насти. А что же?
     Гец. У меня тоже есть своя миссия.
     Насти. Молю тебя на коленях!
     Гец. Я думал, тебе запрещено умолять.
     Насти. Нет никаких запретов, когда речь идет о спасении
людей.
     Гец. Мне кажется, пророк, что Бог завлек тебя в ловушку.

     Насти пожимает плечами.

     Ты знаешь, что с тобой будет?
     Насти. Знаю: пытка и виселица. Сказано тебе, я всегда знал
это.
     Гец. Пытка и виселица... Пытка и виселица... Как это
однообразно. Самое скучное в зле то, что к нему привыкаешь. Нужен
талант, чтобы выдумать что-нибудь новое. Но сегодня ночью я лишен
вдохновения.
     Катерина. Дай ему исповедника!
     Гец. Кого?
     Катерина. Ты не можешь послать его на смерть без отпущения
грехов.
     Гец. Ты гений! (Насти.) Конечно, милый человек, я дам тебе
исповедника! Исполню свой христианский долг. Я подготовил для тебя
сюрприз. (Францу.) Пойди-ка отыщи того попа! (Насти.) Люблю, чтоб
все было на самой грани... Хорошо ли, дурно ли? Не знаю... Теряешь
рассудок...
     Насти. О нет, поп меня не осквернит!
     Гец. Тебя будут пытать, покуда ты не исповедаешься ради
твоего же блага.

        "ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ"

     Те же и Генрих

     Генрих. Ты не мог причинить мне больше зла, чем уже
причинил. Отпусти меня.
     Гец. Что он делал?
     Франц. Сидел в темноте, качал головой.
     Генрих. Чего ты хочешь от меня?
     Гец. Есть для тебя работа по специальности. Женщину нужно
тотчас же выдать замуж. А этому - отпустить грехи перед смертью.
     Генрих. Ему? (Видит Насти.) А!
     Гец (притворно удивлен). Вы знаете друг друга?
     Насти. Значит, этот служитель Господа дал тебе ключ?
     Генрих. Нет! Нет! Нет!
     Гец. Поп, тебе не стыдно лгать?
     Генрих. Насти!

     Насти даже не глядит на него.

     Я не мог допустить убийства священников.

     Насти не отвечает.

     (Подходит к нему ближе.) Скажи, мог я допустить, чтобы их
перебили? (Пауза. Поворачивается, идет к Гецу.) Зачем ему
исповедь?
     Гец. Его должны повесить.
     Генрих. Тогда давайте быстрей! Только быстрей! Только
быстрей! Поищите ему другого исповедника.
     Гец. Ты или никто:
     Генрих. Значит - никто. (Хочет вычти.)
     Гец. Эй!

     Генрих останавливается.

     Неужели ты дашь ему умереть без отпущения грехов? Генрих
(медленно возвращается). Нет, шут, нет. Ты прав. (Насти.) Стань на
колени. (Пауза.) Ты не хочешь? Брат, моя вина не падет на церковь.
Ее именем отпущу я твои грехи. Может, ты хочешь, чтоб я покаялся
при всех? (Ко всем.) Из лукавства и злобы я предал свой город,
выдал жителей его на избиение, я заслужил всеобщее презрение.
Плюньте мне в лицо. Только хватит болтать.

     Насти не пошевельнулся.

     Ты, солдат, плюнь мне в лицо!
     Франц (веселым тоном, Гецу). Плюнуть?
     Гец (добродушно). Развлекайся, сынок.

     Франц плюет.

     Генрих. Теперь - конец. Генрих умер со стыда, остался
священник, первый повстречавшийся тебе священник. Перед ним ты
должен преклонить колена. (После минуты ожидания с силой бьет
его.) Убийца! Безумие унижаться перед тобой, когда во всем повинен
ты один.
     Насти. Я?
     Генрих. Да, да! Все по твоей вине! Ты разыгрывал из себя
пророка... Теперь ты побежден, в плену, ждешь виселицы, а все, кто
тебе доверился, умрут. Все! Ха! Ха! Ха! Ты говорил, что умеешь
любить бедняков, а я не умею. А теперь видишь, что вышло? Ты
причинил им больше зла, чем я.
     Насти. Больше чем ты, мерзавец? (Кидается на Генриха.)

     Их разнимают.

     Кто предал, ты или я?
     Генрих. Я! Я! Но я никогда не пошел бы на это, если бы ты не
убил епископа.
     Насти. Бог повелел мне убить его за то, что он заставлял
бедняков голодать.
     Генрих. Бог? Неужели? Как это просто! Значит, Бог повелел
мне предать бедняков за то, что они хотели истребить монахов.
     Насти. Бог не мог тебе повелеть предать бедняков, Он за них.
     Генрих. Если Он за них, почему же их мятежи никогда не
удаются? Почему Он допустил, что и твой бунт привел к отчаянию?
Ну, отвечай! Отвечай же! Не можешь?
     Гец. Вот она! Вот эта минута!.. Вот оно, смятение и кровавый
пот. Как прекрасно смятение! Как мне нравится твое лицо! Гляжу и
вижу: двадцать тысяч умрут. Я люблю тебя. (Целует его в губы.)
Слушай, брат мой! Еще не все сказано: да, я решил взять Вормс, но
если Бог на твоей стороне - что-нибудь еще случится, что может мне
помешать. Насти (глухо, с убеждением). Да, случится. Генрих
(кричит). Нет! Ничего не будет! Ничего не случится! Это было бы
слишком несправедливо. Если Бог должен был совершить чудо, почему
Он не совершил его прежде, чем я предал? Почему Он должен был
погубить меня и спасти тебя?

     Входит офицер. Все вздрагивают.

     Офицер. Все готово. Солдаты построены у рва, за повозками.
     Гец. Уже? (Пауза.) Скажи капитану Ульриху, что я сейчас
буду.

     Офицер выходит. Гец устало садится.

     Катерина. Вот твое чудо, мой миленький.

     Гец проводит рукой по лицу.

     Иди же! Грабь и убивай! Счастливого пути!
     Гец (сначала устало, затем с напускной экзальтацией).
Настала минута прощания. Я вернусь, забрызганный кровью, моя
палатка будет пуста. Жаль, я уже привык к вам. (Насти и Генриху.)
Вы проведете ночь вместе - как двое влюбленных. (Генриху.) Ты,
исповедник, будешь нежно держать его за руку, когда начнется пытка
калеными щипцами. (Францу, указывая на Насти.) Пытку прекратите,
когда он согласится исповедаться. Повесьте его, как только ему
отпустят грехи. (Как бы вспоминая о Катерине.) А, новобрачная!
Франц, ты сходишь за конюхами и представишь их этой даме. Пусть
делают с ней все, что хотят, лишь бы осталась жива.
     Катерина (внезапно падает перед ним на колени). Гец, пощади!
Только не это, только не этот ужас! Пощади!
     Гец (отступает от нее в удивлении). Ты только что так мне
дерзила! Ты не верила?
     Катерина. Нет, Гец, не верила.
     Гец. В глубине души я и сам не верил. В Зло всегда веришь
потом.

     Катерина обнимает его колени.

     Франц,освободи меня от нее!

     Франц хватает ее и швыряет на кровать.

     Вот так, вот так... Я ничего не забываю. Ну, теперь все!
(Пауза.) А чуда нет и нет: начинаешь верить, что Бог предоставил
мне свободу действий. Спасибо, Господи, я так тебе признателен.
Спасибо за изнасилованных женщин! Спасибо за посаженных на кол
детей! Спасибо за обезглавленных мужчин! (Пауза.) Если бы я только
захотел сказать все, что знаю. Мне все известно, грязный лицемер!
Послушай, Насти. Тебе я скажу без обиняков. Бог пользуется мной.
Сам видишь, и этой ночью тоже! Он снова послал мне на помощь своих
ангелов.
     Генрих. Кто же эти ангелы?
     Гец. Все вы. Катерина, конечно, ангел. Ты - тоже. Ну и
банкир. (Снова обращаясь к Насти.) А ключ?.. Разве я просил у него
ключ? Я даже не подозревал об его существовании! Но ведь он сам
поручил одному из своих священников вложить его мне в руки. Ты,
конечно, знаешь, Бог хочет, чтобы я спас его попов и монахов.
Значит, он искушает меня, но на свой лад, тонко, ничем себя не
запятнав. Если я попадусь, он вправе от меня отречься: в конце
концов я мог бы выбросить ключ в овраг.
     Насти. Да, конечно, мог. Ты еще и сейчас можешь.
     Гец. Подумай-ка лучше, мой ангел. Ты-то хорошо знаешь, что
не могу.
     Насти. Почему?
     Гец. Не могу стать иным, чем есть. Ладно же! Пусть будет
кровавая баня во славу Господню. А когда придет конец, он зажмет
нос, чтобы не слышать смрада, и закричит: я не хотел этого. Ты и
впрямь этого не хочешь, Господи? Тогда еще не поздно вмешаться. Я
не настаиваю на том, чтоб небо обрушилось мне на голову: хватит и
просто плевка. Поскользнусь, сломаю ногу - и на сегодня все! Нет?
Ладно, я не настаиваю. Вот, Насти, взгляни на этот ключ! Как
хорошо иметь ключ, как это полезно! А вот и руки! Какая отличная
работа! Воздадим Господу хвалу за то, что он дал нам руки. Ключ в
руке - совсем не плохо. Воздадим Господу хвалу за все руки,
которые в это мгновение держат ключи во всех краях света! Но
Господь снимает с себя всякую ответственность за то, что делает с
ключом рука, его, бедняжки, это не касается. О Господи, ты ведь
сама невинность! Ты, ставший мерой полноты всего, как можешь Ты
понять, как можешь осознать Ничто? Твой взгляд есть свет, и он все
превращает в свет. Как можешь ты познать потемки моей души? Как
может твой всеведущий разум проникнуть в мои мысли, не нарушив их
хода? Ненависть и слабость, насилие, смерть, отвращение - все это
лишь от человека, все это лишь мое царство, в нем я один. За все,
что в нем произойдет, в ответе только я. Хорошо, хорошо, я все
беру на себя и промолчу. Даже в день последнего суда - молчок!
Буду молчать как рыба. Я слишком горд - дам себя осудить, не
проронив ни слова. Но неужели тебя самого нисколько не смущает,
что ты осудил на вечное проклятие своего подручного? Иду, иду!
Солдаты ждут, и этот добрый ключ зовет меня, он хочет вернуться в
замочную скважину. (Уходя, оборачивается.) Кто равен мне? Я - человек,
 который смущает самого всемогущего Господа. Из-за меня
Господь противен самому себе. Есть двадцать тысяч аристократов,
есть тридцать архиепископов, есть пятнадцать королей. Люди видели
трех императоров, был папа, был антипапа. Но назовите мне другого
Геца! Иногда мне кажется, что ад - пустыня, которая ждет лишь меня
одного. Прощайте!

     Хочет уйти. Генрих смеется.

     Что такое?
     Генрих. Дурак! Ад - это ярмарка.

     Гец останавливается и глядит на него.

     (Остальным.) Вот чудак, вот фантазер: верит, что лишь он
творит Зло. Каждую ночь на землях Германии пылают живые факелы,
десятки городов в пожарищах, и полководцы грабят их запросто, не
задумываясь. Убивают по будним дням, по воскресеньям скромно
исповедываются. А этот принял себя за дьявола во плоти лишь
оттого, что выполняет свой долг солдата. (Гецу.) Ну, шут, отвечай!
Если ты дьявол, то кто же я - человек, притворявшийся, что любит
бедняков, и предавший их тебе?
     Гец (на протяжении всей этой реплики глядит на него, словно
зачарованный. Под конец выпрямляется). Чего ты требуешь? Права на
вечную погибель? Даю тебе его. Ад достаточно велик, чтобы мы с
тобой разминулись.
     Генрих. Ну а с другими?
     Гец. С кем?
     Генрих. Со всеми. Не всем дано убивать, но все к тому
стремятся.
     Гец. Я злобен по-иному, чем они. Они творят Зло из
сластолюбия или корысти. Я творю Зло ради Зла.
     Генрих. Причины не в счет, раз заведено, что можно творить
лишь Зло.
     Гец. Так заведено?
     Генрих. Да, шут. Так заведено.
     Гец. Кем?
     Генрих. Самим Богом. Бог пожелал, чтобы Добро стало
невозможно на земле.
     Гец. Невозможно?
     Генрих. Совсем невозможно. Любовь невозможна. Невозможна
справедливость! Попробуй возлюби-ка ближнего - сам увидишь, легко
ли это.
     Гец. А почему бы мне не полюбить ближнего, если такова моя
прихоть?
     Генрих. Потому что достаточно одному человеку возненавидеть
другого, чтобы ненависть охватила все человечество.
     Гец (продолжая свое). А вот он любил бедняков.
     Генрих. Ловко врал им. Возбуждал в них самые низменные
страсти. Принудил их убить старца. А что я мог поделать? Ну что я
мог поделать? Я был невинен, преступление набросилось на меня, как
хищник. Где было тогда Добро, подлец? Где оно было? Где было
меньшее Зло? (Пауза.) Ты хвастаешь своими пороками, усердствуешь
ради пустяков. Если хочешь заслужить ад, достаточно не вылезать из
своей кровати. Мир несправедлив; раз ты его приемлешь - значит,
становишься сообщником, а захочешь изменить - станешь палачом. Ха!
Земля смердит до самых звезд!
     Гец. Значит, все прокляты?
     Генрих. О нет! Не все! (Пауза.) Верую, Господи! Верую! Не
впаду во грех отчаяния! Я заражен до мозга костей, но знаю, что ты
спасешь меня, если на то будет воля твоя! (Гецу.) Мы все в равной
мере виновны, ублюдок, все в равной мере заслужили ад, но Бог
прощает, когда ему угодно прощать.
     Гец. Наперекор мне он меня не простит.
     Генрих. Ничтожная соломинка! Не тебе восставать против его
милосердия, не тебе истощить его бесконечное терпение. Он возьмет
тебя в руки свои и поднимет к себе в рай, если на то воля его.
Одним взмахом мизинца он разобьет вдребезги твои дурные помыслы,
он разомкнет твои уста, он силой вольет в тебя свою благодать, и
ты почувствуешь, как станешь добрым, вопреки собственному желанию.
Иди жги Вормс, иди грабь и режь! Только время и труд даром потеряешь.
Как и все люди, ты окажешься в чистилище.
     Гец. Значит, все люди творят Зло?
     Генрих. Все.
     Гец. И никто никогда не творил Добро?
     Генрих. Никто.
     Гец. Превосходно. (Возвращается в палатку.) Готов поспорить
с тобой: я буду делать Добро.
     Генрих. Что?
     Гец. Буду делать Добро. Идешь на пари?
     Генрих (пожимая плечами). Нет, ублюдок, никаких пари.
     Гец. Зря. Ты учишь меня, что Добро невозможно, а я готов
поспорить, что стану делать Добро. Пожалуй, это лучший способ
остаться в одиночестве. Я был преступником, теперь я изменюсь.
Перелицую свои одежды, готов поспорить, что стану святым.
     Генрих. Кто сможет об этом судить?
     Гец. Через год и один день. Тебе остается только принять
пари.
     Генрих. Ты уже проиграл, дурак. Добро ты станешь делать,
лишь бы выиграть.
     Гец. Верно. Что ж, давай кинем кости. Если выиграю я -
значит Зло торжествует, если проиграю... Если проиграю, тогда мне
ясно, что делать. Ну, кто станет играть против меня? Насти?
     Насти. Нет.
     Гец. Почему?
     Насти. Это дурно.
     Гец. Конечно, это дурно. А ты что вообразил? Послушай,
булочник, я еще зол.
     Насти. Если хочешь делать Добро, решайся и делай его
попросту.
     Гец. Хочу прижать Бога к стенке. На этот раз - да или нет.
Если он даст мне выиграть, город будет сожжен, а его
ответственность точно установлена. Итак, играем. Если Бог на твоей
стороне, тебе нечего бояться. Ты не осмеливаешься, трус?
Предпочитаешь виселицу. Кто осмелится?
     Катерина. Я!
     Гец. Ты, Катерина? Почему бы и нет? (Дает ей игральные
кости.) Играй!
     Катерина (играет). Два и один. (Вздрагивает.) Тебе трудно
будет проиграть.
     Гец. А кто вам сказал, что я хочу проиграть? (Берет кости.)
Боже, я зажал тебя в угол. Теперь ты должен на что-то решиться.
(Играет.)
     Катерина. Один и один... Ты проиграл!
     Гец. Значит, подчиняюсь воле Господа. Прощай, Катерина!
     Катерина. Обними меня! Прощай!

     Он обнимает ее.

     Гец. Возьми этот кошелек и направляйся куда хочешь.
(Францу.) Франц, скажи капитану Ульриху, чтоб он отправил солдат
спать. Ты, Насти, возвращайся в город. Еще не поздно остановить
мятеж. Если вы с рассветом откроете ворота, если священники
покинут Вормс невредимыми и придут под мою защиту, я в полдень
сниму осаду. Согласен?
     Насти. Согласен.
     Гец. Ты вновь обрел свою веру, пророк?
     Насти. Я никогда не терял ее.
     Гец. Счастливец!
     Генрих. Ты возвращаешь им свободу, ты возвращаешь им жизнь и
надежду. А мне, собака, мне, которого ты вынудил предать, вернешь
ли ты мою невинность?
     Гец. Твое дело самому обрести ее вновь. В конце концов,
ничего еще не случилось.
     Генрих. Разве важно то, что случилось? Важно мое намерение.
Я буду идти за тобой по пятам, день и ночь. Знай, я сам буду
судить твои дела. Будь спокоен, ровно через год и один день я
найду тебя, куда бы ты ни скрылся.
     Гец. Уже заря. Какая холодная! Заря вместе с Добром вошла в
мою палатку. Но мы не стали веселей: эта женщина плачет, поп меня
ненавидит. Будто мы на краю гибели. Может, Добро вызывает
отчаяние?.. Впрочем, не важно, не мне судить о Добре - я должен
его творить. Прощайте! (Уходит.)
     Катерина (начинает хохотать, смеется до слез). Он смошенничал!
Я видела! Он смошенничал, он хотел проиграть!
        "ЗАНАВЕС"



    ЖАН ПОЛЬ САРТР
    СЛОВА

    Перевод Ю. Яхниной и Л. Зониной


    ОБЩИЙ ТЕКСТ         TEXTSHARE           http://text.net.ru

    Ж.П.Сартр. Стена. Избранные произведения.
М., Издательство политической литературы. 1992, сс.367-479

    В квадратных скобках [] номер страницы.
    Номер страницы предшествует странице.

    В фигурных скобках {} текст, выделенный курсивом.

    В круглых скобках () номер подстраничных примечаний переводчиков.





    Госпоже Z



    ЧИТАТЬ

    (Перевод Ю. Яхниной)

    В конце сороковых годов прошлого века многодетный школьный учитель-эльзасец
с горя пошел в бакалейщики. Но расстрига-ментор мечтал о реванше: он пожертвовал
правом пестовать умы - пусть один из его сыновей пестует души. В семье будет
пастырь. Станет им Шарль. Однако Шарль предпочел удрать из дому, пустившись
вдогонку за цирковой наездницей. Отец приказал повернуть портрет сына лицом к
стене и запретил произносить его имя. Кто следующий? Огюст поспешил заклать себя
по примеру отца, он стал коммерсантом и преуспел. У младшего, Луи, выраженных
склонностей не было. Отец сам занялся судьбой этого невозмутимого парня и, не
долго думая, сделал его пастором. Впоследствии Луи простер сыновнюю покорность
до того, что в свой черед произвел на свет пастыря - Альбера Швейцера, жизненный
путь которого всем известен. Меж тем Шарль так и не догнал свою наездницу.
Символический жест отца наложил на него неизгладимую печать: у него на всю жизнь
сохранилась склонность к возвышенному и он лез из кожи вон, раздувая мелкие
происшествия до размера великих событий. Иначе говоря, он вовсе не стремился
заглушить в себе семейное призвание - он хотел лишь посвятить себя духовной
деятельности более либерального толка, принять сан, совместимый с наездницами.
Университетское поприще оказалось в самый раз. Шарль решил стать преподавателем
немецкого языка. Он защитил диссертацию о Гансе Саксе, сделался приверженцем
"прямого метода", объявив себя впоследствии его основоположником, выпустил в
содружестве с господином Симонно солидный учебник "Deutsches Lesebuch", быстро
пошел в гору: Макон - Лион - Париж. В Париже на выпускном вечере он произнес
речь, удостоившуюся отдельного издания: "Господин министр! Дамы и господа!
Дорогие дети! Вы никогда не угадаете, о чем я буду говорить с вами сегодня! О
музыке!" Он набил руку в стишках на случай. В кругу семьи любил повторять: "Луи
у нас самый благочестивый, Огюст самый богатый, я самый умный". Братья хохотали,
невестки кусали губы.
    В Маконе Шарль Швейцер женился на Луизе Гийемен, дочери адвоката-католика.
Свадебное путешествие она вспоминала с от-

вращением. Похитив невесту в разгар обеда, жених втолкнул ее в поезд. В
семьдесят лет она все еще не могла забыть, как в каком-то привокзальном буфете
им подали салат из лука-порея: "Шарль съел все луковицы, а зелень оставил мне".
Две недели они прожили в Эльзасе и все это время не вылезали из-за стола. Братья
изощрялись в ватерклозетных анекдотах на местном диалекте; по временам пастор
оборачивался к Луизе и из христианского милосердия переводил их.
    Луиза не преминула раздобыть по знакомству медицинское свидетельство,
которое избавляло ее от исполнения супружеских обязанностей и давало право
обзавестись отдельной спальней. Она жаловалась на головные боли, чуть что
укладывалась в постель, возненавидела шум, страсти, восторженность - все грубое
бытие Швейцеров, земное и театральное. Эта живая, но холодная насмешница мыслила
здраво и предосудительно, потому что муж мыслил благонамеренно и несуразно, а
так как он был лжив и легковерен, она все подвергала сомнению: "Говорят, будто
земля вертится, - откуда им это знать?" Окруженная добродетельными комедиантами,
она возненавидела комедиантство и добродетель. Утонченная реалистка,
затесавшаяся в семью спиритуалистов-мужланов, стала вольтерьянкой, не читав
Вольтера, из духа противоречия. Маленькая, пухленькая, циничная и игривая,