чего  же  не  попросить
хозяйку выставить эту грязную шлюху вон? Но я попросила и в ответ услышала
то же самое, что и в моем случае:
 - Разве же он отпустит ее одну?.. То-то!
 Я, сидя на стуле в гостиной, начала  плакать,  а  страшно  расстроенный
Джитсу все повторял:
 - Ну-ну, мадемуазель Белинда, не надо доводить себя до такого.
 А затем наступил тот кошмарный вечер.  Я  уже  была  сама  не  своя:  в
прострации лежала в изножье  кровати,  не  умываясь,  не  причесываясь,  в
нижнем белье из черного шелка.  Вся  пепельница  была  забита  сигаретами,
которые я раздавливала, не успев раскурить. Тони ушел - якобы в  кино,  на
"Марию Валевску". Этот фильм  он  смотрел  накануне.  Мне  он,  собираясь,
сказал:
 - Другого нет, а здесь оставаться мне тошно.
 В последний момент я заметила, что на нем те самые брюки и мокасины,  в
которых он впервые появился, и та же тенниска. Он сказал:
 - Мне так удобнее. Или я уже не имею права одеваться как хочу?
 Уходя, он громко хлопнул дверью - показать, что зол: ведь  тогда  потом
проще совершить какую-нибудь подлость.
 К тому часу, когда в "Червонной даме" все уже  готовились  к  вечернему
приему гостей, он еще не вернулся. Со своего балкона я видела, как  солнце
- огромный красный шар - садилось в океан. Я уже не выдерживала. Заглянула
в "Конфетницу": Саломеи там не было. Спустилась в гостиную - и там никого.
Я отошла на кухню - никого. Я вся дрожала мне  казалось,  что  все  вдруг
быстро-быстро завертелось и я уже не в силах  хоть  что-то  остановить.  Я
открыла шкаф и взяла ружье, с  которым  Джитсу  зимой  охотился  на  уток.
Патроны были рядом.
 Я отправилась в  гараж,  заглянула  в  автомобиль.  Затем  обошла  сад,
обливаясь холодным потом под своим черным бельем и прижимая к себе  ружье.
Слезы застилали мне глаза.  Я  вышла  за  ворота,  перешла  через  дорогу.
Немного поблуждала в сосняке и в дюнах, которые тянулись между  "Червонной
дамой" и берегом океана, и вдруг - сама не знаю  как  -  поняла,  где  они
спрятались. Я побежала, на бегу теряя старые стоптанные  шлепанцы,  хотела
было их подобрать, но послала все к черту.
 Я оказалась на длинном пустынном пляже. Я шагала по песку  к  будке  из
дерева и тростника - в ней в разгар сезона продавали жареный  картофель  и
всякие напитки. Все небо было  багряным.  Я  спотыкалась  будто  пьяная  и
глотала слезы. Подойдя к будке,  я  вытерла  лицо  рукой  -  наверное,  не
хотелось показывать им,  что  я  плакала.  А  еще  я,  кажется,  попросила
Пресвятую Деву не дать мне совершить непоправимое, и она, кажется, умоляла
меня отбросить ружье как можно дальше, но  тут  я  услышала  внутри  будки
какие-то приглушенные звуки и вышибла дверь ногой.
 Я увидела как раз такую картину, какую рисовало мне прежде  мое  полное
ревности воображение: в  будке  был  Тони  -  он  обнимал  и  стоя  трахал
раскрасневшуюся и постанывавшую крашеную блондинку, и это была не Саломея.
Я могу точно сказать, кто она, хотя сама в ту минуту ее не  сразу  узнала:
это Трещотка, парикмахерша из Сен-Жюльена.
 Они даже не потрудились раздеться. Платье у нее задрано  до  пупка,  на
голове - большая шляпа, выходные панталоны зацепились за лодыжку.  У  Тони
были расстегнуты брюки, и он обеими руками  придерживал  ей  зад,  помогая
получить все сполна. Увидев меня, они остолбенели, словно я с  того  света
явилась. Да у меня и вправду, наверное, был такой вид.
 Я крикнула:
 - Выходи!
 Он поплелся к двери с оскорбленной рожей, на ходу застегивая ширинку  и
стараясь держаться подальше от ружья.
 - Послушай, это совсем не то, что ты думаешь! - оправдывался он.
 На ту потаскуху я вообще внимания не обращала, не знаю  даже,  когда  и
как она скрылась. Я следила только за Тони. Он пятился, а я шла за ним  по
песку слезы застилали мне все,  и  его  лицо  казалось  тусклым,  бледным
пятном на фоне багряного неба.
 Я крикнула:
 - Ты подлец! Ты меня унизил, унизил!
 Он как сумасшедший замахал руками, умоляя меня не стрелять. И при  этом
называл меня Эммой - ей-же-ей. Он уже не узнавал меня и, верно, решил, что
к нему вернулся тот кошмар, который был месяц назад.
 - Меня зовут Белинда! Вспомнил, сволочь?!
 И я уткнула ему в грудь дуло ружья. Он  чуть  не  упал.  От  страха  он
совсем потерял соображение и болтал невесть что:
 - Хорошо, хорошо. Как тебе хочется - пусть так и будет. Но послушай!  Я
с этой девкой только десять минут назад познакомился! -  Он  протянул  мне
левый кулак, показывая обручальное кольцо на пальце: - Вот, она мне просто
хотела передать весточку от жены!
 Я так и застыла. Еле ворочая языком, пробормотала:
 - Так ты еще и женат?
 Он тоже остановился и утвердительно кивнул мне даже  кажется,  что  он
попытался изобразить дурацкую  улыбку  -  словно  это  его  признание  все
объясняло и снимало с него всякую вину. И я нажала на курок.
 Он упал  навзничь,  руки  и  ноги  как-то  странно  вывернулись,  грудь
залилась кровью. Я уверена, что он был уже мертв, когда оказался на песке.
Он даже не крикнул, а если и крикнул, то гром выстрела заглушил  все.  Мне
как будто послышался какой-то вопль, но это было уже много времени спустя.
Может, парикмахерша, когда бежала подальше от того места, а может,  просто
чайки - точно не знаю. А может быть, это у меня внутри все кричало.
 Я не смогла бы даже четко вам сказать, на каком  расстоянии  от  кромки
океана я его убила, был тогда прилив или отлив - ничего  не  помню.  И  уж
совсем глупо предполагать, будто я могла додуматься перетащить труп  туда,
откуда его унесло бы океаном. Я бы не решилась и прикоснуться к  нему.  Он
лежал у моих ног, я смотрела на него, и в мыслях у меня  была  пустота.  Я
смотрела на него, и мне было холодно - только и всего.
 Затем я подумала, что жизнь моя кончена. Я  прижала  к  себе  ружье  и,
поскольку не знала ни  куда  теперь  идти,  ни  что  делать,  вернулась  в
"Червонную даму".



ЗОЗО (1)

 И вовсе не так все было. Во-первых, звали его не Тони и не  Венсан  или
как там еще. Звали его Франсис. И был он студент.
 Во-вторых, никогда Красавчик в тюрьме не сидел. Он рохля и домосед и  в
рискованные дела не лез. В армию его забрали - что  верно,  то  верно,  но
тогда же, когда и всех. Я слыхала, будто он там капралом стал. А  после  о
нем уже ни слуху ни духу.
 К тому же я не негритянка. В те времена в  каждом  борделе  обязательно
была негритянка, а в Шаранте публичных домов больше, чем девок в Сенегале.
Вот меня и мазали каждое утро коричневой краской. И между прочим,  у  меня
вполне даже ничего мордашка  получалась,  хотя  и  чуднАя  -  зубы  так  и
сверкали.
 Короче, одна из нас врет: либо Белинда, либо я. Не пойму только, откуда
она все это взяла? Небось хочет понравиться, вот и болтает всякую  ерунду
а может, ей в том выгода какая есть - Белинда всегда была хапуга.
 Послушать  только,  как  она  расписывает  "Червонную  даму"  -  люстры
шикарные, рояль, клиенты во  фраках,  шампанское,  пирожные.  В  жизни  не
видела. Мещанский загородный домишко прошлого века, только и всего а  сад
весь ежевикой колючей зарос - какие уж там пальмы. Лишний раз не  выйдешь.
В город мы выходили не когда захочется, а только раз в десять дней так  и
звали - "десятиной". Да и какой это город, ведь не Париж и даже  не  Нант:
выпьешь рюмочку гренадина в кафе на набережной, зеваки вылупят зенки -  на
нас любуются, покажешь им язык, а больше делать вроде и нечего. Я со скуки
просто подыхала, потому и в город не особо рвалась. Бывало, целый  день  в
зеркало смотрелась - без краски этой коричневой хоть вспомнить, какая я на
самом-то деле но и это тоже надоедало. В городе меня  никто  не  ждал.  В
самый первый раз меня продал вообще невесть кто, я его и не  знала  -  вот
что бывает с пропащими девушками.
 Я уже не один бордель сменила, и этот был не хуже и не лучше других. Но
тут по крайней мере окно откроешь - с океана свежестью веет.  Клиенты  все
знакомые: адвокат, аптекарь, мясник. Отцы приводили своих  сыновей,  когда
те подрастали.  В  гостиной  вечно  хлоркой  воняло.  Знаменитый  рояль  -
завалящее пианинишко с дешевой распродажи, его нам всучили как  бесплатное
приложение к большим настенным часам с боем, что над стойкой. Время на них
всегда было кому какое нравится - стрелок  не  было  и  в  помине.  Я  все
прекрасно помню. Пианинишко  какое-то  кривобокое,  червем  источенное,  -
покрыли его белым лаком -  стиль  джаз.  Клавиши  через  одну  -  с  таким
беззубым ртом не  очень-то  покусаешься.  Крышку  иногда  открывали:  наши
двойняшки ради заезжих коммерсантов в четыре  пальца  исполняли  начальные
этюды из "розового самоучителя". Одеты  они  бывали  тогда  под  девчушек:
белые носочки, в волосах бантики. Жуть. Утешались мы шипучим. Завсегдатаям
подавали белое вино местного разлива. На этикетке красовалось:  "Солнечные
погребки". Ничем другим этот набор не разнообразили.
 А хозяйка нашего борделя, Мадам? Это вообще финиш.  Бывшая  колонистка,
она потом оставила пеньюар и стала классной надзирательницей в  Периге.  А
потом получила наследство от брата, виноторговца. Еще молодая - тридцать с
хвостиком - и внешне вполне, вот только одевалась черт знает как,  но  это
чтобы от нас отличаться. Вроде бы и не злая баба, но у нее бывали  хорошие
дни и плохие. В хорошие она ни с кем из нас не разговаривала.
 В общем,  меня  таки  трясет  от  этих  бредней  Белинды.  Конечно,  не
обязательно всем идиотам головы рубить, но случись мне ее встретить - я бы
законопатилась где-нибудь подальше.  А  так  можно  и  посмеяться  над  ее
сказками о королевских  платьях,  комнатах  с  занавесками  над  кроватью,
шикарных ваннах и  прочей  фигне.  Хорошо,  что  таких  хором,  как  в  ее
россказнях, в жизни не бывает, а то письма  пришлось  бы  носить  самой  и
марки на почте некому было бы продавать - девки все до  одной  разбежались
бы по борделям.
 Скажу и еще кое-что, а то кто-нибудь так и помрет  одураченным:  нас  в
"Червонной даме" было не десять, а семь, как смертных  грехов,  -  Белинда
(раз уж вы ее так зовете - у нас-то она была  Жоржетта,  или  просто  Жо),
Мишу, Магали, двойняшки и я, а еще Лизон, она добавилась позже.
 Так вот, эта деваха, Лизон, бросила мужа - кузнеца вдвое себя старше, -
потому что он с ней ни слова не говорил.
 А почему не говорил, Лизон ни гу-гу. Я ни разу  не  видела,  чтобы  она
танцевала что-нибудь кроме танго, фокстрота или вальса, -  она  танцевала,
как и все мы, не лучше и  не  хуже.  В  те  вечера,  когда  бывал  недобор
клиентов, Лизон нас просто изводила, ее так  и  подмывало  в  душу  влезть
любой, кто бы ни попался под руку. А вообще, неплохая девка.  Сколько  раз
мы с ней на пару клиента обслуживали - бывают такие, глаза завидущие, -  и
никаких проблем с дележкой.
 Жоржетту - ту по второму разу никто не брал. И с  нами  она  без  конца
цапалась. Я  склочничать  не  люблю,  но  терпеть  не  могу,  когда  перед
мужчинкой начинают корчить из себя невесть что.  Из-за  нее  уйма  времени
уходила коту под хвост - расценки она, видите ли, обсуждала. На рожу  она,
правда, ничего: фары такие зеленые - даже поп не  устоит  но  кривляка  и
злопамятна - жуть, не говоря уж о том, что жадина. Спроси любую  из  наших
тогдашних шлюх, если разыщете кого, и все вам мои слова подтвердят.
 Да, насчет тогдашних - Белинда ведь и по годам все перепутала,  наплела
всякой фигни. Из тюрьмы той,  из  крепости,  всего  один  раз,  пока  я  в
"Червонной даме" была, кто-то сбежал. Солдаты с обыском в бордель  явились
- это правда. Среди ночи - это тоже правда. Вот только либо я совсем  дура
без памяти, либо форма на них и обмотки были такими, какими  я  их  сейчас
вижу: цвета хаки, а не голубые. Голубую-то форму уже который год отменили.
 Конечно, каждый может ошибиться, но  я  думаю  так  все  случилось  за
несколько дней до  войны,  в  конце  августа,  в  тот  год  как  раз  была
мобилизация. Помню, плакаты везде с трехцветными  флагами.  Все  только  и
говорили, что о Польше, о линии Мажино. Клиентов всех  забрали,  и  нашего
Джитсу тоже.
 Джитсу этот, скажу я вам, тот еще был фрукт. Похотливый,  как  не  знаю
кто, во всех стенах дырок понаделал - на нас любоваться, когда мы голышом.
Одет он был по-японски и ходил с повязкой на лбу, как Жоржетта расписывала
в  своих  побасенках,  но,  когда  его  воспитывали  оплеухой,  принимался
хныкать. Даже не хочется вспоминать о таком сопляке,  когда  видишь  перед
собой  настоящего  мужчину.  Когда  этого  типа  в  армию   забирали,   он
расхныкался еще больше. Накануне мы, девки, жребий  бросили:  кто  из  нас
свою мишень под его ружьецо подставит. Эта "радость" Магали досталась. Так
он там на ней ерзал - она  даже  не  почувствовала  ничего.  Джитсу  тогда
сильно обиделся,  хоть  Магали  и  старалась  вовсю,  чтоб  ему  было  что
вспомнить. Он потом ей писал письма в таком духе, что, мол, застрахуйся на
случай пожара, а то не заметишь, как протрут до дыма  с  огнем.  Оказывала
наша Мадам ему какие милости или нет - не знаю. Может,  и  за  ней  грешки
водились - дело темное. Я ведь к чему это все - что  годы  лучше  Жоржетты
помню.
 Мне самой тогда было года двадцать три. В  "Червонную  даму"  я  раньше
всех пришла. К тому времени я уже в двух борделях  побывала.  Задница  моя
черная малость меня обескураживала, а в остальном я все принимаю как есть.
Всегда и всем довольная. В  ту  пору  было  модно,  чтобы  ляжки  и  груди
просвечивали. Я не захотела - и никогда никаких упреков. Иногда,  конечно,
чувствовала себя одиноко, но уж  кому  какая  судьба,  лучше  раньше,  чем
позже. Ну вот, вроде больше и нечего о себе рассказать. А, да! До сих  пор
не соображу, почему меня Зозо прозвали, вообще-то я Сюзанна.
 Франсиса я в первый раз увидела в какой-то  из  будних  дней,  ближе  к
полуночи. Он занял место у стойки. Мадам ему подала, кажется, белого вина.
В гостиной кое-какой народ был. Мадам не стала ему особо нас  расхваливать
- у каждой уже наметился клиент.  Я  на  этого  парня  обратила  внимание,
потому что заметный был, высокий, да и новенький. Волосы напомажены, носил
на  косой  пробор,   костюмчик   тесный,   под   стоячим   воротничком   -
галстук-шнурок. Потом я на него и не смотрела  уже.  Он,  наверное,  ушел,
пока я клиента наверху обслуживала.
 А через два-три дня он опять явился. В пятницу, самый неурожайный день.
Мы стали понастойчивее  с  этим  нерешительным,  тем  более  что  каникулы
заканчивались, начиналась совсем другая штука. Какая - мы толком не знали,
но и дураку понятно, что работы прибавится не у нас, а у  наших  сестричек
на Востоке. Часам к одиннадцати Мадам решила, будто этот парень  у  стойки
ради нее пришел. Дохлый номер. Уткнулся носом в  свою  кружку,  спиной  ко
всем, и сидит. Потом заплатил  и  ушел.  Я  как  раз  обхаживала  главного
рыболова Сен-Жюльена, не то непременно зажала бы этого парня, хоть у самых
дверей. Ни на тряпку, ни на скрягу он не похож. Я смекнула, что просто  не
было случая подозвать  ту,  на  кого  он  глаз  положил.  Новенькие  часто
приходят уже на чем-то или на ком-то зацикленные. Я осмотрелась: кого нет?
Все, кроме Жоржетты, были внизу, в гостиной.
 На следующий вечер - та же картина: куцый, паршивенький  костюмчик,  то
же место - в углу у стойки. Мадам мне подмигнула: займись,  мол,  этим.  Я
собиралась уже к нему подвалить и вижу: он стрельнул глазами  в  тот  угол
гостиной, где его мечта вся тряслась от  хохота  на  коленях  у  какого-то
торговца. И резинкой  от  чулок  хлопала  как  чокнутая.  Я  подкралась  к
угрюмому красавчику сзади и вдруг, пока он меня не видел, спросила:
 - Ну что, нравится тебе Белинда?
 Вид у него был как у мальчишки, которого застукали,  когда  он  варенье
таскал. Опустил глаза и сидит.
 - Чего ж ты ее не берешь?
 Вежливостью он не страдал - никакого ответа.
 - Эй, я тебе говорю-то!
 Он скорчил не  слишком  довольную  гримасу  -  вроде  улыбается,  вроде
смущается. Наконец я услышала его голос - приятный такой, немножко глухой:
 - Боюсь. И потом, она никогда не бывает одна.
 - Ну хочешь, я с ней поговорю?
 - Нет-нет! Не надо!
 Я  не  стала  настаивать.  Спросила,  не  угостит  ли  он  меня.  Потом
мало-помалу - его не так-то легко было раскрутить - я  выведала,  что  ему
двадцать девять лет, и что зовут его Франсис, и что он чего-то  изучает  в
Париже (я с первого раза не разобрала, а по второму не стала  спрашивать),
и что больше всего ему нравятся американские фильмы и легкие сигареты.  Он
поневоле проследил, как Белинда своего  клиента  потащила  к  лестнице.  К
слову сказать, лестница была не совсем такая, какой ее Белинда  расписала:
не мраморная, а  деревянная,  под  мрамор  ее  покрасили,  чтобы  замазать
червоточины. Но это к делу не относится. Я  нового  дружка  опять  к  себе
лицом повернула и говорю:
 - Слушай, нехорошо-то как: такой  взрослый  мальчик  все  время  здесь,
внизу, сидит. Ну чем я тебе не нравлюсь?
 Тут я,  африканская  красавица,  подарила  ему  белозубую  негритянскую
улыбку. Он в ответ тоже улыбнулся, и вполне мило. Головой мотнул  -  всем,
мол, нравишься - и сразу сконфузился от такой дерзости. На мне был один из
двух моих излюбленных нарядов. Хотя у меня всего два их и было-то.  Первый
наряд - обычная коротенькая комбинашка  и  чулки  до  половины  ляжек,  но
белые, для контраста с кожей. Второй - он-то и был на мне в  тот  вечер  -
лифчик и юбочка из ярко-красного пальмового волокна, едва прикрывающие мои
сокровища, на лодыжках - браслеты. Лакомая шоколадка, да  и  только.  Если
бросать мне арахис, я смахивала бы на тарзанову мартышку, а если нет -  то
на Джозефину Бейкер. Только у меня волосы по-негритянски  завиты.  Короче,
дружок мой снова уткнулся носом в свою кружку, и я, заглядывая ему в  лицо
снизу, принялась уговаривать:
 - Ну чего ты? Пойдем со мной, знаешь, какие мы, негритянки, ласковые...
 Он едва заметно согласно кивнул. Не глядя на меня.  А  уж  покраснел-то
как! Я думала, еще часа два будет ходить вокруг да около. Ан нет, встал во
весь рост, залпом допил кружку, для храбрости, и вперед.
 Наверху, у меня, быстро и исподтишка оглядел комнату,  сел  на  краешек
постели  и  стал  сверлить  взглядом  пол.  Я  закрыла  окно  и  задернула
занавески, чтобы он себя  поуютнее  чувствовал.  В  ту  пору  жара  стояла
жуткая. Я, когда  случались  простои  в  работе,  сразу  бежала  в  душ  -
освежиться. Ближе к вечеру меня приходилось заново мазать краской. Но  это
к делу не относится. Я сбросила лифчик и юбчонку. Студент  мой  между  тем
решил изображать статую: сидит, руки меж колен зажал, даже пиджак не снял.
Пришлось самой: сначала один рукав, потом другой.  Тут  у  меня  кое-какие
подозрения появились, и я тихо-тихо, сама себя не слыша, спросила:
 - Ты вообще с женщиной хоть раз был?
 Он только головой покачал - нет. И даже глаза  закрыл  -  до  того  ему
стыдно было.
 - А как же кольцо вон у тебя?
 - Это моего деда, на память.
 Я ему тогда намекнула, что колечко - не слишком  хорошая  приманка  для
девок и лучше бы положить его подальше, куда-нибудь в  ящик.  Тут  он  как
дернется, будто я его уколола чем.
 - Да ни за что на свете! Не сниму - пусть хоть палец рубят!
 И я вдруг глаза его разглядела как следует: темные, дикие какие-то, а в
глубине и вовсе что-то адское. Как у мальчишки.
 Завсегдатаи приводили с собой сыновей, чтобы мы научили тех уму-разуму,
и  мне  тоже  иногда  случалось  какого-нибудь  запускать  в  плавание.  Я
старалась вовсю - все-таки подарок получаешь, - но  вообще-то  была  не  в
восторге. Честно говоря,  я  всегда  предпочитала  солидных  господ  -  по
крайней мере с ними хоть в картишки перекинуться можно.  Все-таки  занятие
поинтереснее и научишься чему-то. Новичков нецелованных  обычно  оставляли
для Магали. У нее и  груди  что  надо,  и  щечки  пухлые,  к  тому  же  ей
нравилось, когда новичок с ней кончает, - их  внизу,  в  гостиной,  слышно
было Уж она их мочалила, скажу  я  вам.  Полный  набор,  все  удовольствия