- Мы? - воскликнула я. - Они пришли за вами! За вами, и только за вами!
 - Пуля - дура. Если они начнут поливать из пулемета,  от  вашей  хибары
тоже ничего не останется, уж я-то Скотиньяка знаю.
 Его слова на меня подействовали, он это понял.
 - Слушайте внимательно, Каролина. Они же меня не видели. Они  не  знают
точно ни кто я, ни что у меня за намерения. Не знают, вооружен я или  нет.
Вы для начала высуньтесь в окно и крикните им, что все в порядке,  что  вы
просто-напросто поссорились с дружком. Пусть они у...
 Я не дала ему закончить: завопила что было мочи. Он  снова  разозлился,
грубо зажал мне рот, так что я не могла  ни  вырваться,  ни  укусить  его.
Теперь-то я знаю, что в этот момент сделала самую большую глупость в  моей
жизни и отныне все в ней пошло кувырком.
 - Видно, с вами надо  говорить  по-другому,  -  произнес  он  нехорошим
голосом. - Если вы такая дура, то вопите,  вопите  сколько  влезет.  -  Он
поднес мне к горлу нож. - Ну же, вопите.
 Я замотала головой, давая понять, что нет, больше я  вопить  не  стану.
Тогда он бесцеремонно потащил меня в прихожую Открывая  замки,  он  держал
меня на почтительном расстоянии от двери, угрожая острием ножа.
 - Умоляю, - забормотала я, - не выводите меня в таком виде, умоляю.
 Он подобрал с пола распоротую подушку и швырнул ее  мне.  Я  прикрылась
спереди, придерживая ее двумя руками.
 Потом он распахнул дверь и вытолкнул меня за порог.  Перья  разлетались
во все стороны. Меня всю пронизывал ветер  с  улицы,  я  никогда  еще  так
болезненно не ощущала своей наготы. Свет больно  ударил  мне  в  глаза.  В
толпе любопытных зашептались. Я отметила с отчаянием, что толпа эта растет
и солдаты с трудом оттесняют ее от ограды.
 Наконец установилась абсолютная тишина.
 - Эй, Котиньяк, -  воскликнул  беглец,  -  взгляните-ка  сюда  на  нее,
взгляните! Если хотя бы один из ваших засранцев, хотя бы один, слышите, на
беду, проникнет в сад, знайте, вы видите ее живой в последний раз.
 Ответом ему был только шум прибоя  вдалеке.  Я  зажмурилась,  чтобы  не
видеть всех этих глаз, в безмолвии наблюдавших за моим  несчастьем,  потом
меня втащили назад, в тепло дома, дверь захлопнулась, замок щелкнул,  меня
отпустили, и я, упав на колени на пол, выплакалась всласть.



КАРОЛИНА (4)

 Ставни кухни закрыты.
 Сейчас, наверное, полдень, хотя не знаю.
 Он позволил мне надеть комбинацию и туфли, немного причесаться. Я  даже
помылась под умывальником. Он отвернулся, но мог бы и не отворачиваться  -
мне было совершенно все равно.
 Когда ему хотелось побыть одному, он запирал меня в карцер. Похоже,  он
проверил все окна в доме. Какая глупость! Толпа волновалась и шумела прямо
за воротами у ограды. Время от времени он приоткрывал ставень и выглядывал
на улицу, я не смотрела. Я их  слышала.  Они  смеялись,  переговаривались,
будто  пришли  на  представление.  Притащили  аккордеон,   шарманку.   Они
запрудили улицу. Вот бы их рассовать по клеткам как  зловредных  животных!
Трудно себе представить, но перед моим домом  собрался  чуть  ли  не  весь
город  -  мужчины,  женщины,  собаки,  дети,   старики   Купальщики,   что
возвращались с пляжа, останавливались здесь прямо в купальниках. Появились
торговцы жареным картофелем и мороженым.
 В каком-то смысле  это  действовало  на  беглеца  успокаивающе.  Охрана
только  толпами  и  занималась.  Котиньяк  напрасно  надрывался,   пытаясь
разогнать эту ярмарку, а мне было тошно,  что  вместо  чудовища  я  видела
рядом с собой товарища по несчастью, единственную опору.
 Я пожарила то, что оставалось в морозилке. У меня со вчерашнего дня  ни
крошки во рту не было. Когда мы сели за  стол,  я  увидела  свою  согнутую
пополам вилку. С минуту наблюдала, как он  ест  руками,  а  потом  и  сама
принялась есть точно так же.
 - Вот видите, Ляжка, - проговорил он с набитым ртом, - не так уж это  и
трудно.
 В стенном шкафу он нашел бутылку вина. Налил  нам  обоим.  Раньше  вино
пила только моя помощница.
 - Мне не было и семи, - продолжал он, - а я уже знал:  все,  что  кроме
киношки и аспирина называют отражением цивилизации, - сплошное рабство.
 - Не называйте меня Ляжкой.
 - Хорошо, Каролина. Выпейте, это вас взбодрит.
 Чуть позже, когда мы кончили есть, он тихо сказал мне:
 - Я никогда не думал,  что  дело  примет  такой  оборот.  Сожалею,  что
доставил вам столько неприятностей.
 Я пожала плечами. Мне было зябко даже  в  потемках  кухни.  Он  прикрыл
окно, чтобы не слышать шума толпы, и продолжал:
 - А вы красивая, Каролина. Что бы там обо мне  ни  рассказывали,  я  не
взял ни одной женщины силой, но в эту ночь я чуть было не сделал это.
 - Напрасно  лишили  себя  удовольствия,  -  сказала  я,  разумеется,  с
горечью.
 Все горожане с сочувственными лицами перемалывали предположения о  том,
что он тут со мной выделывает, да не один раз, а десяток, и не как-нибудь,
а с  аппетитом.  И  тут  сорока-парикмахерша  не  жалела  красок,  уж  это
наверняка. Я заметила, что из нас двоих он смутился больше. Опустил темные
глаза и принялся что-то искать в кармане. Вытащил мятую  пачку  английских
сигарет. Я встала, чтобы принести спички. Когда я  к  нему  подошла,  одна
бретелька сползла у меня с плеча - я самую малость помогла ей сползти.
 Поднесла к сигарете спичку, и моя грудь оказалась как раз на уровне его
лица. Я чувствовала, что сердце у меня бьется в горле. И при каждом вздохе
грудь высоко вздымается. Так и стояла  я  возле  него  и  ждала,  пока  он
закурит. Даже если бы огонь жег мне пальцы, я бы не тронулась с  места.  И
говорить я не могла, иначе сказала бы Бог знает какие  глупости,  лишь  бы
завлечь его в спальню.
 В конце концов он отстранился. И заговорил о своем решении,  но  совсем
не о том, которому я приготовилась принести себя в жертву.
 - Дождусь-ка я ночи, - сказал он мне, -  а  в  темноте  найду  средство
отсюда выбраться.
 Я посмотрела на него долгим взглядом. Благодарным, потому  что  наконец
от него избавлюсь, и грустным - потому что  по  вине  обстоятельств  конец
этой истории таков. Поверьте, если бы он  изнасиловал  меня  столько  раз,
сколько должен был это сделать по расчетам толпы на улице, я бы  отпустила
его и ни о чем не пожалела. Ах, если бы я  могла  вернуться  на  несколько
часов назад и исправить свою утреннюю ошибку, крикнуть в  окно  всем  этим
людям, что я тут со своим любовником, - да, да, и у  скрытницы  директрисы
есть любовник, - отправив их всех к чертям собачьим. Я уверена, что он  не
причинил бы мне никакого зла. Я уже не верила, что  он  совершил  все  эти
преступления. Он бы подождал, пока все уляжется, и  продолжил  свой  путь.
Может быть, я во время этого ожидания даже  отдалась  бы  ему  без  всяких
угрызений совести Но вспять не вернешься и ничего не исправишь.
 Я подняла бретельку и сказала:
 - Вы можете убежать и сейчас. Я знаю как и могу показать.
 Он удивленно и недоверчиво смотрел,  как  я  открываю  дверь  кухни.  Я
дружески кивнула - пойдем, мол. Вставая, он бросил на стол нож.
 Мы поднялись в спальню - я впереди, он следом, -  и  на  этот  раз  мне
вовсе не было стыдно. Но сердце у меня щемило, щемило от тоски.  Когда  мы
вошли туда, я на секунду вспомнила себя такой, какой была накануне,  когда
стояла прижавшись к стене. И сказала:
 - Вашу грязную одежду придется связать в узел и унести с собой. Они  не
должны знать, как вы были одеты. - Подойдя к окну, я осторожно  приоткрыла
ставень. - Глядите!
 Он  снова  стоял  подле  меня,  но  теперь  даже  не  решался  ко   мне
прикоснуться.
 - Видите в глубине сада узловатую сосну? - спросила я и указала на  нее
пальцем. Он подтвердил.
 - И заросли за ней? Прекрасно! Так вот за дроком,  где-то  в  метре  от
земли, стена разрушена. Мы затянули  отверстие  металлической  сеткой,  но
отогнуть ее ничего не стоит. За стеной начинается густой  сосняк,  который
тянется до самого пляжа.
 Я обернулась к нему. Он слушал, как внимательный ученик,  и  я  поняла,
что говорю привычным тоном директрисы.
 - Вы пока присмотритесь, а я приготовлю вам узел.  Отходя  от  окна,  я
нечаянно споткнулась, и он, такой стеснительный теперь, удержал меня, и  у
меня снова съехала бретелька. Он смотрел на меня своими темными глазами  с
такой нежностью  и  благодарностью,  что  моя  решимость  поколебалась.  Я
закрыла глаза, чтобы не видеть  его  взгляда,  и  нашла  в  себе  мужество
сказать с раздражением:
 - Оставьте меня. Мало ли вы меня лапали?!
 Он опустил и вторую бретельку и ласкал мне грудь, чего я так страшилась
вчера. Теперь я принадлежала ему вся целиком, а он просто-напросто  дрожал
за свою шкуру. Он оставил меня.
 Я подошла к шкафу. Бросив случайный взгляд в зеркало, удивилась: волосы
у меня растрепались, и лицо было искажено страхом - я  боялась  того,  что
мне предстояло.
 - Думаю, что и там стоят солдаты, - сказал он, повернувшись к окну.
 Язык мне не повиновался, и я не смогла ответить.  Присев  на  корточки,
продолжала следить за собой, скосив глаза в зеркало. В одной руке  у  меня
был узел с его грязной одеждой, другую же я сунула под шкаф, где  нащупала
ружье, приклеенное снаружи к его дну изоляционной лентой.  Муж  специально
прятал его здесь, чтобы в случае чего иметь  под  рукой  Помнится,  я  еще
смеялась над ним.  Оторвать  его  было  парой  пустяков  Бессознательно  я
протирала ствол грязной рубашкой.
 И как раз в эту секунду он обернулся.
 - Какой прелестный уголок с качелями в вашем саду!
 Он улыбнулся. К несчастью для нас обоих, по-настоящему он меня не видел
- просто взглянул в мою сторону, как бы приглашая в свидетели, и уже снова
смотрел в окно.
 - Следовало бы вам рассказать... - начал он.
 Я встала, держа ружье за спиной Сердце ухало в груди так громко, что  я
удивилась, как это он ничего не слышит.



КАРОЛИНА (5)

 "Свою настоящую любовь, первую и единственную, я  встретил  в  Марселе,
когда еще учился у отцов иезуитов,  -  начал  этот  молодой  человек,  уже
стоявший на пороге вечности.  -  Как-то  майским  вечером,  возвращаясь  с
занятий, я, вместо того чтобы как обычно направиться к конечной  остановке
трамвая на Сен-Жиньез, пошел куда глаза глядят.
 Хотелось о многом подумать, и потому скорое возвращение в свою  комнату
меня отнюдь не привлекало. Улица,  по  которой  я  брел,  привела  меня  к
подножию лестницы. Здесь стояло огромное распятие. Я поднялся на  площадь.
Сады кругом цвели вовсю. За высокой оградой в глубине парка виднелся белый
дом с барочными украшениями на фасаде Вот тут-то, возле цветущего олеандра
я и увидел на качелях Ее. Лучше сказать - наконец-то увидел, ведь я был  в
том возрасте, когда с нетерпением ожидаешь чуда, не сомневаясь ни  минуты,
что оно непременно произойдет.
 В белом муслиновом платье она качалась медленно, словно  покой  сумерек
убаюкал ее. В воздухе пахло медом. Ей было, наверное, лет семнадцать.  Мне
тоже на вид можно было дать  семнадцать.  Все  это  -  и  хрупкая  шея,  и
белокурая головка, остриженная под мальчика, и само ее одиночество, и даже
тихий дом в отдалении - заставило меня остановиться  и  залюбоваться.  Она
взглянула на меня. Ее глаза на закате переливались золотыми искорками, и в
них был разлит такой покой, что я оробел. Я удалился, но, чтобы увидеть ее
снова, обошел вокруг парка и вернулся, по-прежнему неся  под  мышкой  свои
книги.
 Когда я проходил по  площади  в  шестой  раз,  девушки  на  качелях  не
оказалось - ей, видимо, наскучило забавляться, наблюдая за моим кружением.
Я направился в пансион,  и  сердце  мое  теснили  одновременно  радость  и
грусть. Я полюбил ее. Полюбил ангела с короткими волосами. Отныне я не мог
себе представить Жанну д'Арк иначе.
 На следующий день, как вы уже догадались, я опять пошел туда. Она снова
была на качелях. Это повторилось и через день, и через два. Я  ходил  туда
целую неделю. Незабываемая неделя! И каждый раз  она  ждала  меня.  Я  был
уверен, что она меня ждет, хотя мы не сказали друг  другу  ни  слова.  Лил
дождь. Я пришел в назначенный час как  обычно  кружить  вокруг  ограды.  В
парке пусто, никого нет. Какое-то время  помедлил  у  калитки,  кутаясь  в
плащ. Не плащ, а одно  название.  Почти  все  лицо  мне  закрыли  налипшие
волосы. Наконец я поплелся восвояси - уныло, словно побитый пес. И как раз
в этот момент распахнулась дверь и она выбежала из дома в  небесно-голубом
платье, держа над головой свитер - единственную защиту от  дождя.  Присела
на качели, разок качнулась и скрылась. В этот вечер мы говорили не больше,
чем в предыдущие, и качалась-то она  чисто  символически,  минуту-две.  Но
все-таки это уже кое-что, не правда ли.
 Итак,  это  было  в  воскресенье,  а  за  воскресеньем,  как  известно,
непременно следует мерзейший понедельник. Погода стояла ясная, но в  парке
сняли качели и все ставни в доме заколотили. Стоит ли говорить, как я  был
потрясен. Сердце у меня оборвалось. Я машинально  обошел  вокруг  парка  и
снова оказался на том месте, где первый раз ее увидел. К одному из прутьев
решетки чуть ли не метром веревки был прикручен листок бумаги. Да, скажу я
вам, привязывать она умела крепко. Я обломал все ногти,  я  возился  целую
вечность, пока отвязал его.
 Хотите узнать, что она мне написала? Я могу прочитать вам  ее  послание
наизусть. Его я помню лучше, чем монолог Гамлета:

 "Мы получили НОСледство и уехали НОСлаждаться жизнью  среди  НОСтурций.
Эта разлука невыносима, но мы по-НОСтоящему созданы друг для друга.
 Не знаю, когда и где мы снова встретимся и на  каких  качелях,  только,
если на этот раз мы разговоримся, я непременно вас упрекну за то,  что  вы
не шли так долго.
 Жанна.
 .. То ли я вчера подхватила насморк, то ли  у  меня  просто  скверное
НОСтроение оттого, что мы с вами расстаемся".

 С тех пор я ее  никогда  не  видел.  Во  всяком  случае,  до  сих  пор.
Признаюсь, я замешкался в пути, но, стоит мне о ней подумать,  мое  сердце
начинает учащенно биться, как прежде".



КАРОЛИНА (6)

 С этими словами он обернулся ко мне: взгляд его был затуманен  грустью.
Наставленного на него ружья он, похоже, не видел. Я не знала, заряжено  ли
ружье, в исправности оно или нет, -  во  всем  положившись  на  судьбу,  я
закрыла глаза и нажала на спуск.
 Отдача была  сильнейшая.  Меня  отбросило  к  шкафу.  Окно  разлетелось
вдребезги. Беглец словно бы плыл в облаке  дыма,  из  раны  в  боку  текла
кровь. Он сделал два шага - ноги уже не держали его - и растянулся посреди
комнаты.
 Вот так. Дело сделано. Внутри у меня все замерло от наступившей тишины.
Я смотрела на лежавшую у моих ног белую бесформенную массу в пятнах  крови
и медленно пятилась к двери.
 Я спасена и могу убежать... и вдруг вижу - рука, страшная рука мертвеца
поднялась и ухватила меня за подол комбинации. Я готова  была  заорать  от
ужаса, но лишь сдавленно вскрикнула и повалилась на свою  жертву.  Хотя  я
билась в  истерике,  хотя  его  раны  кровоточили,  он  как-то  исхитрился
взобраться на меня и со стоном гнева и боли прижать к полу. Я  видела  его
испачканное в крови  лицо.  Он  хотел  что-то  сказать,  но  не  смог.  И,
обмякнув, придавил меня всей своей тяжестью.
 Тут я услышала голос Котиньяка, идущий с  другого  конца  сада,  -  он,
видимо, кричал в рупор:
 - Каролина! Каролина! Вы живы? Ответьте!
 Я не знаю, кричал ли он до этого. Не знаю,  сколько  времени  прошло  с
момента выстрела. Не помню и того,  как  отшвырнула  ружье.  Скорее  всего
сразу. Судя по протоколу, ружье нашли на другом конце комнаты под комодом.
 Беглец встал на колени, потом на ноги  -  его  рот  кривился  от  боли.
Заставил подняться и меня, совершенно обезумевшую, крепко взял за  руку  и
вывел  в  коридор.  Он  сказал  мне  тихо  и  озабоченно,  но  без  всякой
враждебности: - Вы  сейчас  поговорите  с  ними,  Ляжка.  В  комнате  моей
помощницы мы открыли окно, выходящее на улицу. Я скрестила руки на  груди,
чтобы не было видно кровавых пятен на комбинации. Толпа перед  моим  домом
не  разошлась,  представление  на  открытом  воздухе  продолжалось,  и   я
почувствовала - все они просто счастливы, что это еще не  конец.  Крикнула
как можно громче:
 - Капитан! Не вздумайте открывать огонь! Вы видите - я жива и здорова.
 Беглец смотрел из-за моего плеча и  шепотом  давал  мне  инструкции.  Я
крикнула:
 - Капитан! Он хочет поговорить с  девушкой,  находящейся  в  толпе.  Не
раньше чем через четверть часа. Ее зовут Зозо. Она из "Червонной дамы".
 Котиньяк повернулся к толпе, совершенно ошеломленный. Какая-то  женщина
крикнула: "Знаю, знаю! Это негритянка, капитан!" Я увидела, что  из  толпы
выбралась молоденькая негритянка с целой копной курчавых волос в полосатом
пляжном костюме. Солдаты на секунду разомкнули строй,  пропуская  ее.  Она
подошла к офицеру, покачиваясь на высоких каблуках и глядя на  наши  окна.
Даже сквозь ограду я видела ее тоскующий, влюбленный взгляд.
 Я сидела в разорванной комбинации, руки заломлены, ноги  связаны.  Меня
привязали к стулу на кухне. Он следил за тем,  что  происходит  на  улице.
Рану он зажимал полотенцем. По лбу его струился пот.
 Часы не пробили и двух, как я услышала скрип ворот Он закричал:
 - Только ее, Скотиньяк. Никого больше!
 Гравий дорожки заскрипел под ногами негритянки. Беглец  закрыл  ставни,
потом окна, затем вышел в прихожую, едва волоча ноги.
 Я услышала, как отодвигаются все задвижки, отворяется дверь, как  потом
все запирается. Испуганный голос воскликнул:
 - Господи! Да ты ранен!
 Я поняла, что она пытается его поддерживать.  Он  говорил  с  надеждой,
плачущим голосом, как говорят все мужчины, когда признают свое поражение:
 - Зозо, выручи меня из этой передряги! Ты была абсолютно права!  Какого
же я свалял дурака!
 Он повел ее на кухню. Слышно было, как его подошвы шаркают  по  плитке,
как его рука скользит по  стене  Увидев  меня,  его  подружка  застыла  на
пороге: мы оба в крови, я связана, растрепана...
 - Да что же это такое? Ведь этого не может  быть!  -  Она  выговаривала
"сто зе, не мозет".
 Передо мной стояла девушка примерно моего возраста и такого же, как  я,
роста, с очень тонкими чертами детского личика, очень тоненькая  и  гибкая
как лиана Кожа у нее была  коричневая,  и  поначалу  я  разглядела  только
большие доверчивые глаза и белоснежные зубы.
 От волнения она присела на стул Он растянулся вдоль стены  у  двери.  Я
немедленно сказала ей:
 - Нужно, чтобы вы знали: он меня не насиловал. И вообще ничего со  мной
не делал.
 Взгляд ее стал холодным, губы высокомерно поджались. Передернув  голыми
плечами, она ответила:
 - Зачем ему вас насиловать? Для любви у него есть я.
 - Вы? - парировала я в тон ей. - Само собой, раз это ваше ремесло.
 Мы обе смолкли. По ее щеке скатилась слеза, по моей -  тоже.  Я  первая
нарушила молчание:
 - Простите! Я вовсе не это имела в виду! Я хотела сказать  только,  что
люди злы. Они без стеснения насочиняют  всяких  кошмаров.  Дескать,  какие
ужасы человек вроде него может сотворить с такой женщиной, как я.
 Беглец, нетерпеливо вздохнув, привалился спиной к стене и  уставился  в
потолок. Зозо встала, утерла слезу и сказала ласково:
 - Франсис совсем не тот, за кого вы его принимаете.
 - Франсис? Мне он сказал, что его зовут Эдуар.
 - Мало ли что он вам сказал. Хотите знать правду? Это обычный  студент.
Он задумал выдать себя за беглеца из крепости, чтобы попугать вас.
 Признаюсь, на секунду я потеряла дар речи. Она производила  впечатление
человека абсолютно искреннего и уверенного в своих словах.  Но  я  пытливо
взглянула на нее и спросила:
 - А вы давно с ним знакомы?
 - Нет, не так давно.
 - Ну и?.. - продолжала я. - Почему бы ему не быть беглецом из крепости?
Может быть, он задумал выдать себя за студента, чтобы обмануть вас?
 Теперь пришел ее черед удивляться. Она довольно долго  смотрела  мне  в
глаза с отчаянным недоверием, потом обернулась к сидящему на полу, как  бы
прося у него ответа. Ее упорное желание верить ему отозвалось во мне болью
и сочувствием,