с желтой бородой и со шляпой на голове, какую я
вижу у австралийцев в их стране.
 Тогда я быстро-быстро отступаю назад к стене, и оба они молча  и  долго
смотрят на меня и видят, что у  меня  нет  оружия  и  сил,  чтобы  на  них
напасть, они стирают с себя суровый вид и склоняют головы  в  почтительном
приветствии.
 Я вам говорю, кто  они  такие:  австралийский  пехотный  солдат  Уильям
Коллинсон, двадцать пять лет, - это с красными волосами,  и  австралийский
пехотный солдат Ричард Бенедикт, двадцать семь лет, - это  желтоволосый  в
шапке. В тот день, что я говорю, они первым делом просят кушать, и  я  даю
им еду, плача при  виде  несчастного  мертвого  Йоширо,  из  которого  они
вытаскивают топор, но оставляют лежать на полу веранды.  Потом  они  тащат
его тело с моих глаз, и закрывают дверь, и говорят мне, чтобы я  снимаю  с
себя кимоно и что я сохраняю свою жизнь, если даю им сделать с  собой  то,
что они хотят. Я отвечаю, что я даю им сделать это после, когда я  обмываю
своего несчастного  спутника  и  устраиваю  ему  приличные  похороны.  Они
довольны, что я говорю по-английски, хотя и скромно,  но  для  похорон  им
надо дождаться вечера и чтобы дождь немного унимается, и  они  очень-очень
хотят меня, потому что много дней не имеют женщины.  Тогда  я  прошу  дать
слово, и каждый мне его дает, и я даю им делать с собой,  что  они  хотят.
При этом мне как никогда больно, особенно с Красноволосым, который слишком
велик, когда вставляет в меня, и он дрючит меня вовсю,  закинув  мои  ноги
себе на плечи,  и  мне  стыдно  стонать  перед  другим  солдатом,  который
присутствует здесь.
 Потом, когда они получают свое удовольствие, они тщательно  осматривают
автомат и пояса с патронами, взятые у Йоширо, и я рассказываю  им,  как  у
нас происходит то смертоубийство, а они рассказывают  мне  в  подробностях
катастрофу самолета. Правда в том, что в самолете  они  летят  пятеро,  из
Австралии на Гавайские острова: два американца,  два  австралийца  и  один
британский раненый полковник, но моторы умолкают, и они пытаются сесть  на
этот остров. Тогда, видя, что ничего не получается, полковник, раненный за
игрой в поло, приказывает им прыгать  на  парашютах,  что  они  и  делают.
Самолет падает в океан по ту сторону острова, а стоит ночь, и Билл с Диком
теряют своих спутников. Утром они ищут их в джунглях и  на  берегу.  Тогда
они  своими  глазами  видят   наш   дом,   и   меня,   и   шестерых   моих
соотечественников, которых слишком много, чтобы напасть  на  них  с  одним
топором, и они уходят и прячутся там, где падают со своими парашютами.
 В дни после они кушают корни и плоды, потому что они  неумелые  поймать
рыбу, а от крабов, которые ходят по земле, они тошнят. Они строят  укрытие
из веток, боясь, что их видят мои соотечественники, а однажды  они  решают
плавать в океан, найти место, где падает самолет.  После  многих  плаваний
они находит его под водой, но глубоко, в двух минутах без дыхания,  и  они
не могут до него дотронуться.  Они  во  всем  не  такие  умелые,  как  мои
соотечественники-моряки, даже Нажиса, самый молодой. Все это время они  не
знают про смертоубийство, до сегодняшнего вечера. Правда в том, что они не
хотят на нас  нападать,  а  хотят  воровать  оружие  и  еду.  Поэтому  они
пользуются шумом дождя и  крадутся  к  самому  дому,  и  долго  смотрят  и
понимают, что Йоширо один со мной, и они убивают его топором.
 Так  мне  рассказывают  два  вражеских  солдата.  Они  недовольны,  что
американский летчик убит, но на меня не сердятся, только качают головой  и
говорят "Шит!", что по их значит дерьмо, а потом они  говорят,  что  дают
мне помощь в похоронах Йоширо.
 Они и правда дают помощь. Когда ночь уже черная, дождь перестает, и  мы
несем спиртовые лампы на пляж, чтобы светить. Билл и Дик идут рубить дрова
топором и разложить костер - я им говорю, как надо делать, -  а  пока  они
кладут, я мою целиком своего несчастного спутника и тихонько  разговариваю
с ним, чтобы его дух всегда пребывает в  довольстве  вместе  с  остальными
умершими родственниками или со  своими  друзьями-моряками,  если  ему  так
больше нравится, а чтобы обмануть его страх, я передаю ему много  посланий
для Нажисы, и для Кимуры, и для других наших спутников.
 После Билл и Дик поднимают его тело на костер вместе с копьем,  которое
он делает своими руками,  и  большой  чашей  спирта  Кимуры,  а  я,  Йоко,
очищаюсь в океане и крашу свое лицо белым и красным, и черным вокруг глаз,
и делаю все эти грустные вещи. Долгое время костер отказывается  от  огня,
намоченный дождем, но потом пламя взбирается высоко,  и  я  бегаю  вокруг,
следя за тем, чтобы дрова горят хорошо.  Двое  врагов  сидят  на  лестнице
перед домом, молчаливые от уважения к похоронам, а потом они засыпают,  и,
когда огонь умирает, уже почти день и мне можно сбежать, но куда?
 В то утро, что я говорю, Билл и Дик помогают мне носить пепел на  гряду
желтых скал, и я тщательно мою пляж и веранду,  чтобы  стереть  нечистоту.
После они хотят спустить флаг моей страны, который на срезанном дереве.  Я
говорю:
 - Я, Йоко, не могу вам помешать, я всего только женщина двадцати лет  и
одна в ваших руках, вот почему я даю вам совать  в  меня  не  кусаясь,  не
царапаясь и не сердясь, но если вы спускаете флаг, то теряете  мое  доброе
согласие.
 Они совещаются вдали от меня, и наконец Билл, Красноволосый, говорит:
 - Ладно, скоро снова дождь, и плевать нам на  этот  кусок  материи  для
женской менструации. Пусть она висит, раз ты так хочешь.
 Он говорит это по-другому, грубо, я не знаю такта слов на вашем  языке,
но флаг моей страны остается на все то время, пока я живу с ними.
 Потом больше недели идет дождь, и мы остаемся в доме - или бунгало, как
они его называют, - без выхода наружу. Хотя они враги и не такие  умные  и
спокойные, как мои соотечественники,  они  хорошие  спутники.  Никогда  не
говорят мне обидных слов и не ударяют. Еды вдоволь, и я  учу  их  играм  с
камушками, которые я знаю, и иногда они ржут, но иногда и рычат, как звери
в клетке. В меня всаживает каждый из них, и днем и  ночью,  а  иногда  оба
вместе, и мне стыдно получать  так  удовольствие,  но  потом  мне  на  все
плевать и растереть. Но так длится совсем недолго, а потом они  становятся
злые и не хотят больше делать это вместе, и, когда в меня  всаживает  Дик,
другой уходит на веранду, сильно закрывая дверь и  говоря  себе  в  бороду
гадкие слова, а когда со мной Билл, Дик нарочно смотрит на нас с насмешкой
и все время говорит:
 - Ты плохо работать, она наверняка получает больше удовольствия одна со
своим пальцем.
 И вот наступает первый день без дождя. Я иду с ними в намокшие джунгли,
где с листьев падают холодные  капли.  Билл  с  Диком  -  в  своей  драной
солдатской одежде, я -  в  рубашке  мертвого  американца  и  с  матросской
шапочкой Нажисы на волосах, и мы  идем  к  месту  их  укрытия.  Это  пляж,
похожий на наш, но без желтых скал, и волны там очень сильные. Мы режем  и
вяжем вместе веревки от парашютов - такие новые и очень прочные нити, -  и
они обматывают этой длинной веревкой мое тело, и я иду в океан. Они плывут
со мной посреди очень сильных волн, а потом океан становится спокойней,  и
они указывают мне место, где падает самолет. Я одна плыву под воду, и вижу
там самолет со сломанной рукой, и с силой опускаюсь к нему, все это  время
тщательно осматриваясь вокруг. Океан не такой глубокий,  как  говорят  эти
австралийцы, а я хорошая ныряльщица - относительно, разумеется. В тот  раз
я не вижу своими глазами, куда  можно  вязать  веревку,  но  вижу,  что  в
самолете вода и что Билл, хозяин этой идеи, слишком  самонадеянный,  когда
хочет его вытащить.
 Когда я возвращаюсь из океана, я говорю это, и они очень недовольные  и
задумчивые,  потому  что  надеются  спасти  радио  и  дать   знать   своим
соотечественникам, где они. Потом я снова иду в океан и  вхожу  в  самолет
через дыру на месте его отломанной руки. Я своими  глазами  вижу  мертвого
летчика и полковника, тоже мертвого, и я прогоняю, сильно крича под водой,
много рыб, которые их кушают, и я вижу, что они объедены до костей, и вижу
всякие предметы корабля, которые годятся, но только не  радио,  и  мне  не
хватает воздуха. Тогда я очень сильно поднимаюсь, и когда нахожусь снаружи
океана, то тошню из себя всю пищу, которую кушаю раньше. Я все время  вижу
перед собой рыб на телах несчастных врагов и долго не могу это рассказать.
Потом я говорю только, что летчик и полковник мертвые и  что  радио  я  не
вижу. Тогда Билл и Дик просят меня вернуться в самолет в третий раз, и Дик
рисует на песке, где я нахожу радио, и я иду еще. Я  вижу  своими  глазами
все приборы, которые управляют самолетом, и радио взять можно -  наверное,
погружения за три, - но я думаю быстро и умно - относительно,  разумеется,
- и решаю, что это не мой долг - помогать нашим  врагам  сообщать  о  себе
своим соотечественникам.
 После я говорю Биллу и Дику, что радио соединяется с другими  приборами
и я не могу его взять, даже если хожу под океан больше раз, чем у меня  на
голове волос. Тогда они говорят: "Шит!", и  они  недовольные,  и  в  конце
концов они хотят вернуться в бунгало, чтобы ломать  головы  над  тем,  как
вытащить самолет. Но все их мысли только о том, чтобы спать, ссориться  по
пустякам и совать в меня каждый со своим удовольствием, и  все  то  время,
что они делают так, жизнь проходит и идет дождь. Я, Йоко, не хочу говорить
обидное ни для кого, но я много раз вижу, что у мужчин Запада нос длинный,
а терпение короткое. Вы дуете ртом, и они пугаются  ветра  и  меняют  свое
мнение. Правда, не все: после я знаю одного, что упрямее ослицы.
 Еще много дней и ночей мы остаемся в доме и выходим под  дождь,  только
чтобы опорожнить животы, и однажды Дик своими глазами видит под домом этот
ящик  с  бельевыми  прищепками.  Тогда  он  смеется   и   говорит   Биллу,
Красноволосому, что нужно уходить на веранду, потому что он имеет  большое
желание в меня сунуть. В меня, Йоко, каждый совал только что перед этим, и
я делаю плохое лицо, хотя я по-прежнему предпочитаю Дика, потому что он не
такой большой, и с гладкой кожей, и пахнет лучше, а Билл сует в меня очень
сильно и без уважения к моему телу. Тогда Дик подбадривает меня и ласкает,
и наконец я хочу. Тогда он говорит мне снять рубашку и трусы и ложиться на
циновку, и тогда он  делает  мне  очень  долгие  и  сильные  удовольствия,
используя секрет, который он узнает в одном нехорошем заведении на Борнео,
и все то время, что он мне делает эти вещи, я забываю  стыд,  и  кричу,  и
сотрясаю тело, но вы, наверное, знаете, так что  молчок.  Тут  нужны  семь
бельевых прищепок.
 После возвращается Билл, и он очень сердится на своего спутника, потому
что слышит мои удовольствия, и каждый раз,  что  я  говорю,  он  поднимает
плечи и называет меня  то  потаскушкой,  то  японской  шлюхой.  Тогда  Дик
говорит ему:
 - Хватит обижать Йоко, она ведь добрая  к  тебе,  когда  ты  плачешь  и
засаживаешь куда попало свое полено!
 А Билл говорит:
 - Объяснить тебе, в какое место я его засаживаю? В ее японскую задницу,
да-да, и так глубоко, что оно вылезает у нее через рот и ты его сосешь!
 Тогда Дик кулаком бьет ему лицо, и потом они дерутся в доме, и я  кричу
обоим, чтобы они перестают. К великому  несчастью,  Билл  сильнее,  и  Дик
лежит на полу весь в крови. Тогда Билл ему говорит:
 - Шлюхин ты сын, я показываю тебе, как я уделаю твою гейшу!
 И он бросает меня на колени, сгибает меня к полу и собирается сунуть  в
меня так, как много раз раньше, но на этот раз  он  должен  меня  убивать,
чтобы сделать это, и я кричу:
 -  Будь  проклят  ты,  и  все  твое  семя,  и   все   твои   британские
соотечественники!
 Тогда он становится спокойней и стыдный, и я вконец могу выпрямиться  и
обмыть несчастного Дика. После они не говорят ни слова вместе, а я,  Йоко,
когда Красноволосый слишком близко сзади меня, говорю:
 - Если только пробуешь прийти мне в рот,  я  показываю,  какие  у  меня
крепкие зубы!
 Тогда Билл на веранде остается недовольный, но больше никогда никуда  в
меня не сует, я даю клятву.
 Тогда приходит тот день без дождя, и они двое идут наружу из  дома,  на
песок, и я делаю еду и слышу их злые голоса. Я иду на лестницу, говоря  им
не драться, но у них лицо суровое и без  капли  крови  под  кожей,  и  они
кружат по песку, глядя на другого каждый с ножом  в  руке,  и  не  слушают
Йоко. Тогда они злобно пытаются убить спутника, и я кричу, а после  плачу,
сидя на лестнице, я не хочу видеть это своими глазами и не хочу, чтобы они
умирают, особенно Дик, менее сильный,  и  в  конце  Дик  мертвый,  а  Билл
кровавый, потому что нож входит в его живот.
 Все время, пока Билл жив, он со мной на песке, и я прошу духов  острова
оставить ему жизнь и что теперь уже хватает смертей, чтобы быть в  мире  с
ними, хоть мы и крепко нарушаем их покой, когда нас  выбрасывает  сюда.  Я
держу Билла на руках все время, пока ночь черна и идет дождь, и в конце он
говорит:
 - Несчастная Йоко, которая хорошая для меня, а я  всегда  такой  плохой
для нее. И несчастный мой друг, которого я убиваю в безумии, - как Христос
может забыть мою вину?
 А я, Йоко, тихо качаю его голову в руках, и взываю к Христу, и  говорю,
что надо забыть его вину, потому что мы люди, далекие от матери, и  плохая
только война, но, наверное, дождь  слишком  сильно  шумит,  чтобы  Христос
слышит, не знаю.
 В наступивший день я не могу делать погребение двум моим  австралийским
спутникам и кладу их под песок, чтобы защитить их тела, а  после  я  долго
плачу, и думаю об их лицах, и крепко ругаю себя за то, что  не  даю  Биллу
получить от меня удовольствие и оттого он становится злой.
 В конце, день после, дождь не такой сильный, и я строю  огонь  и  делаю
мое погребение. В ночи я кончаю, и я холодная и больная. А после я больная
много дней. И иногда я своими глазами вижу Йоширо, или Кендзи, или Нажису,
самого молодого, и прошу прощения, что заставляю их ждать  еду,  и  говорю
что сейчас встаю. А иногда еще я своими глазами вижу на этом острове  меня
одну, лежащую в доме и слушающую дождь снаружи, и я боюсь умереть вот так,
в остатках еды и в нечистотах от опорожнения моего живота. Но я не умираю,
а после я знаю что не умираю никогда.



ЙОКО (2)

 Так кончается первая часть моей истории на этом острове.
 Когда возвращается  сухой  сезон,  я  довольна,  и  хожу  по  песку,  и
раздеваюсь голая, чтобы чувствовать солнце и очистить мое тело  в  великом
океане. Я беру рыб, и крабов, и раковины для еды, и  долблю  бамбуки,  как
Кимура, чтобы стереть нападения дождя  и  вернуть  питейную  воду  в  дом.
Повсюду много питейной воды, и я мастерю пути  воды  в  маленькую  рисовую
плантацию Кимуры и два добрых хранилища воды в парашютах австралийцев.
 Так я работаю, чтобы забыть, что  я  одна  уже  много  дней  с  текучим
солнцем и криками птиц в джунглях. Иногда я иду в джунгли с автоматом,  но
я боюсь снова вызвать недовольство духов шумом и предпочитаю ставить силки
на грызунов. И так я каждый день убираю  чистое  бунгало,  как  будто  жду
возвращения снаружи моих соотечественников и поздравляю  себя  за  хорошую
работу. А еще я рисую каждого кусочками обгорелого дерева на белой  бумаге
- так, как их видит моя память, и все время идиотски плачу,  и  мои  слезы
делают пятна на рисунке. И часто я делаю венки из цветов  и  иду  на  край
желтых скал бросать эти венки в великий океан,  чтобы  почтить  всех  моих
покойных любовников.
 И приходит тот день, который великий океан  выбирает,  чтобы  дать  мне
новую судьбу. Я стою на желтых скалах в рубашке Дика, и закрываю глаза,  и
склоняю лицо, чтобы вызвать духов,  и  слышу  звуки,  которые  кружат  мне
голову. Тогда я своими глазами вижу предметы, которые двигаются в  воде  в
сторону берега,  но  слишком  далеко  от  меня,  чтобы  знать  что.  После
небольшого времени я уже внизу скал и вижу, что это двое пловцов, один  из
которых более впереди, чем другой, и более умелый для  плавания.  Тогда  я
думаю, что оставляю автомат на веранде дома,  и  я  должна  бежать,  чтобы
взять  его  раньше  этих  чужих,  а  уже  после  я  смотрю,  кто   это   -
соотечественники или враги.
 Так я делаю, и я без гордости говорю, что бегаю быстро, будучи  высокой
для японки. К несчастью, от меня до бунгало много шагов, и передний пловец
ближе. Хоть и усталый, он выпрямляется стоя, и я своими глазами вижу,  что
на самом деле это женщина запада и она тоже идет к  дому.  Тогда  я  думаю
глупо. Я не бегу прямо брать оружие на веранде, а иду в сторону, к границе
джунглей, чтобы не влезть им в глаза. У меня всегда не хватает слов, чтобы
отругать себя за это идиотство. После я бегу еще, но женщина идет со  всей
волей, выпрямляясь каждый  раз,  когда  падает  на  песок,  и  доходит  до
лестницы.  Другой  пловец  -  мужчина  без  сил  после  плавания,   и   он
продвигается по песку на коленях и ладонях. И тогда, пока  я  бегу,  глядя
его, та женщина берет автомат и падает сидя в кресло Йоширо, и я вижу, что
оружие потеряно для меня, и  бросаю  свое  тело  в  высокую  траву,  чтобы
спрятаться.
 Вот как все происходит, и все это умещается в меньше чем две минуты.  И
я, Йоко, которая живу на этом острове  многие  и  многие  месяцы  с  моими
соотечественниками, и с австралийцами, и еще совсем одна, в меньше чем две
минуты теряю дом над головой, и овечью куртку американца, и  запас  еды  и
воды, и мои картонки для рисования, и оружие, и все мое  добро,  и  я  как
нищая, которая небыстро бежит и идиотски думает, и кусо, кусо, кусо.
 Женщину я говорю, какая она, потому что вижу ее своими  глазами  многие
длинные дни: очень высокая, с суровым лицом, с глазами цвета  джунглей,  с
темными волосами, длинными за плечи, с красивым телом, очень умная,  очень
сильная во всех делах, быстрая в плавании, как я, быстрая в беге,  хорошая
готовщица еды, хорошая убиральщица дома, очень чистая телом и французская.
 Мужчину, тоже французского, я говорю, какой он, много  быстрее,  потому
что вы видите его своими глазами прежде меня: это он упрямей ослицы.
 Конечно, когда я смотрю тех двух иностранцев в тот раз,  недовольная  и
испуганная за травинами, они попорченные. Женщина одета  в  рваную  ночную
рубашку, длинную до пяток, намоченную океаном, показывая грудь, и живот, и
все тело голышом, и прическа ее висит как попало.  А  он  -  в  одежде  из
кусков, и передвигается по песку на коленях и ладонях,  как  большой  кот,
попавший в суп. Тогда она резко говорит, наклонив на него автомат:
 - Остаетесь там, где вы есть! - А после она говорит: - Если  надо  жить
здесь какое-то время, все время помните, что эта штука в моих руках!
 Я не могу найти ее точные слова, но тогда  она  пуляет  из  автомата  -
"так-так-так", - и я вижу, как во многих  местах  перед  мужчиной  прыгает
песок. А он в испуге указывает  рукой  наш  флаг  на  срезанном  дереве  и
кричит:
 - Черт! Вы что, не видите? На острове япошки!
 Она поднимает плечи и отвечает ему как земляному червю:
 - Я удивляюсь, если это так. Когда где-то есть мужчины,  любая  женщина
это сразу знает, по одному только запаху. - И она говорит ему  сердито:  -
От вас смердит!
 Несчастный пловец вытирает руки одеждой и смотрит на нее как обруганный
ребенок, но не находит слов для своей  защиты.  Тогда  она  бросает  глаза
повсюду, сидя в кресле Йоширо, и говорит:
 - Здесь слишком чисто. Мое мнение, что в этом доме есть живущая женщина
и в эту минуту она прячется и смотрит на нас. А если она  только  смотрит,
значит, у нее нет оружия.
 Она хлопает рукой по так-таку и говорит, довольная своим острым умом:
 - Единственное, которое у нее есть, когда мы приплываем, это оно!
 С того дня на  этом  острове  нет  больше  нашего  флага,  и  я,  Йоко,
возвращаюсь в джунгли. Я махаю рукой на бунгало и на  все  полезные  вещи,
что там есть. Со мной только рубашка Дика, и трусы из парашютной ткани,  и