, коль скоро это был наш
с ней секрет, - ты сможешь рассказывать какие угодно истории и  не  будешь
ничьим рабом.
 Я и сейчас вижу, как она стоит  передо  мной  в  своем  обычном  черном
платье с седыми, забранными в пучок волосами и счастливо улыбается,  очень
довольная тем, что мы все так хорошо придумали.
 - Но хочу дать тебе один совет, - добавила бабушка,  убрав  коробку.  -
Когда ты вырастешь и будешь,  как  все  мужчины  и  как  твой  бедный  дед
когда-то, ухаживать за женщинами, - не торопись  с  выбором.  Помни,  твое
наследство должно достаться только той, которая  напоследок  закроет  тебе
глаза".



ТОЛЕДО (6)

 Морис умолк, грустно глядя на свой стакан. Его рассказ  растрогал  всех
собравшихся у стола - даже тех, кто слышал его лишь в моем переводе.
 Но вот Малютка Лю наклонилась к уху Китаезы-Деньгам-Угрозы и что-то ему
сказала. Тот мягко спросил:
 - Быть может, мой благороднейший противник соблаговолит указать  место,
где теперь находится содержимое коробок из-под сахара?
 - В банке. Разумеется, в швейцарском.
 Чжу Ян обратил глаза-щелки к своей верной подруге. Та в  знак  согласия
опустила нескончаемые накладные ресницы.
 -  Прекрасно,  -  проговорил  он,  -  сыграем   на   наследство   вашей
достопочтенной бережливейшей бабушки.
 И он пододвинул старый носок с жемчугом к середине стола.
 Морис первым взял карту. Я стояла у него за спиной, и  сердце  чуть  не
выпрыгнуло у меня из груди, когда я увидела у него в руках бубновый туз. С
видом победителя он бросил карту на стол перед Чжу Яном. Зрители загудели,
а Вирджиния Косентино, не удержавшись, захлопала в ладоши и вслух выразила
свою  радость.  Лишь  китаец  и  китаянка  смотрели  бесстрастно.  Чжу  Ян
осторожно положил карту поверх карты Мориса.
 Мы взглянули - туз пик.
 - Свара! - впервые за все время игры произнес китаец.
 И снова каждый вытянул по карте. Я опять заглянула Морису через  плечо,
и по нашим лицам все поняли, что ему  не  повезло.  Он  с  досадой  бросил
семерку, генерал покрыл ее десяткой.
 Чжу Ян не стал терять времени на выражение бесплодных соболезнований  и
всякие там китайские церемонии. Он вытащил из  кармана  кителя  блокнот  и
ручку.
 Дождь между тем перестал. Было совсем светло, и я увидела,  как  Морис,
совершенно уничтоженный, начинает писать долговую расписку.
 Я не могла на это смотреть и крикнула:
 - Нет! Подождите! Француз не все еще проиграл!
 Я сорвала с головы шапочку и с вызовом,  со  слезами  на  глазах  стала
надвигаться на бритоголового генерала.
 - У него еще есть я!
 Невозможно   описать   овладевшее   всеми   замешательство.   Вирджиния
Косентино, не в силах выговорить ни слова, в ужасе схватила меня за  руку.
Морис вскочил,  желая  удержать  меня.  Яростно  вырвавшись,  я  взглянула
китайцу в глаза. Откинувшись на спинку стула и положив руки  на  стол,  он
процедил:
 - Не нуждаюсь!
 Я кинулась к аптечному шкафу. Достала оттуда и  бросила  на  стол  семь
бельевых прищепок. Обычных деревянных прищепок - когда-то  я  сняла  их  с
веревки за кухней, где сушили белье. Что можно  сотворить  с  этими  семью
прищепками - даже и не спрашивайте, все равно не скажу.
 Замешательство сменилось у зрителей испугом. Только Морис снова уселся,
подперев голову руками, и Малютка Лю опять принялась нашептывать что-то на
ухо  своему  другу.  Пока  она  говорила,  устремленные  на   меня   глаза
Китаезы-Деньгам-Угрозы сужались все сильнее, пока не  превратились  в  две
черные полоски на каменно-неподвижном лице.
 В конце концов Чжу Ян сгреб обеими  руками  прищепки  и,  ни  слова  не
говоря, пододвинул их на середину стола.
 Я снова стояла за спиной Мориса, судорожно вцепившись в  его  плечо.  Я
чувствовала, как мало-помалу к нему возвращается мужество и плечи  у  него
расправляются. Воцарилась такая тишина, что слышно было, как над  рисовыми
полями кричат птицы.
 В колоде оставалось всего четыре карты. Китаец хотел было  перетасовать
отыгранные и присоединить их к колоде, но Морис,  что  сидел  понурившись,
поднял ладонь и остановил его.
 Все мускулы у него напряглись, когда он сказал:
 - Сперва ты. Твой черед!
 Китаец  взял  карту,  Морис  тоже  и  взглянул   на   нее   снизу,   не
переворачивая, так что я ее не видела. Китаец выложил десятку. Все затаили
дыхание.
 Но Морис, вместо того чтобы открыть свою  карту,  положил  ее  рубашкой
вверх.
 - Моя старше, - произнес он тихо и не без некоторой  жестокости,  глядя
на своего противника. - Я отыграл наследство, но  ты,  если  хочешь,  тяни
еще. Иду ва-банк! Ставлю все против всего.
 В  колоде  теперь  оставались  только  две  карты.  Слушая,   что   ему
нашептывала Малютка Лю, Чжу Ян  несколько  раз  кивал  в  ответ.  А  после
произнес:
 - Мой высокочтимый противник, надеюсь, отдает себе отчет в  серьезности
сказанного? Я не ослышался, было произнесено "Все против всего"?
 - Нет, ты не ослышался, - ответил Морис.
 Тогда Чжу Ян вытащил правой рукой из рукава что-то длинное,  блеснувшее
черным лаком. Прежде чем положить это что-то  между  собой  и  Морисом  на
стол, он раскрыл его, и мы увидели лезвие бритвы.
 Все инстинктивно отпрянули - все, кроме меня. Я еще не  поняла,  в  чем
дело, и по-прежнему держалась за плечо Мориса.
 - Все против всего, - медленно проговорил Чжу  Ян.  -  Деньги,  радости
плоти, ничтожная наша жизнь - что это в сравнении с красотой игры?
 Я взмолилась:
 - Нет-нет! Только не это!
 Но меня оттащили от Мориса. Он кивнул мне - мол, не беспокойся. Щелкнув
ногтем по рубашке своей карты, он сказал:
 - Ты стал что-то уж слишком разговорчивым, генерал. Чего ждешь? Играй!
 Китаец протянул руку и, немного помедлив, взял полагавшуюся ему  карту.
С непроницаемым лицом какое-то время смотрел  на  нее,  затем  положил  на
стол. Ему достался пиковый валет.
 Теперь все взгляды были устремлены на Мориса, но и его лицо  оставалось
непроницаемым. Казалось, он смотрит в глаза своей судьбе. А что,  если  он
сблефовал? Все мы задавали себе только этот вопрос. Чжу Ян и Малютка Лю не
сомневались, что так оно и есть. Морис щелчком перевернул карту: червонная
дама!
 На радостях все бросились  обниматься.  Сержант  Уилкинсон  заиграл  на
гармонике буги-вуги. Вирджиния Косентино  пошла  отплясывать  с  одним  из
наших. Я пустилась в пляс с британцем.
 Морис по-прежнему  сидел,  подперев  рукой  подбородок.  Его  гавайская
рубаха почернела от пота. Генерал Чжу Ян молча поднялся из-за стола. Надел
на голову фуражку, забрал бритву  и  удалился  своим  обычным  размеренным
шагом. Лишь минуту помедлил он у входа в палатку, вдыхая  свежий  утренний
воздух, а затем исчез.
 Никто так и не узнал, что  сталось  с  Китаезой-Деньгам-Угрозой.  Может
быть, он покончил с собой, может быть, нет. Однако у нас в Бирме, в дельте
Иравади, говорили, что именно он выдал беглого француза.
 Последнее, что осталось у меня в памяти от той кошмарной  ночи,  -  это
неподвижно стоящая перед столом Малютка Лю.  В  своем  шелковом  платье  с
глубоким вырезом  она  стояла  выпрямившись,  устремив  загадочный  взгляд
огромных  глаз  на  Мориса,  и  посасывала  длинный  мундштук,  словно  бы
безучастная ко всему на свете.



ТОЛЕДО (7)

 В последующие дни никто уже нам не говорил  о  возвращении  на  родину.
Каких только слухов ни ходило по госпиталю, каждый старался что-то  узнать
по своим каналам, но прошла целая неделя, потом вторая, а о нас, казалось,
забыли начисто, вот разве что медсестры, и я в том числе, получили  анкеты
для желающих остаться на сверхсрочную.
 Из нас всех одна только Падди пожелала остаться в Военно-морских силах.
У нее не было ни семьи, ни дружка. Как-то  разоткровенничавшись  со  мной,
она рассказала, что однажды плавала на  минном  тральщике  и  за  все  три
недели после Гуадалканала ни одному из экипажа ни разу не  помешали  такие
мелочи, как пластинка на зубах или несоразмерная задница. Потом я получила
от нее открытку со штемпелем одной из оккупационных частей в Токио с одной
только фразой: "Погрязла в соблазнах".
 Сама я, пока мне не доставили мой личный "соблазн" на носилках, думала,
что вернусь во Флориду, разыщу Бесси Дункан, свою подружку с "Пандоры",  и
мы снова заведем какое-то  дело.  Например,  можно  на  мои  сбережения  и
пособие по демобилизации приобрести в кредит славную  яхточку  и  вывозить
туристов на ловлю крупной рыбы  в  открытое  море.  Или,  скажем,  открыть
погребок с кубинской музыкой, или издавать газету частных объявлений,  или
торговать на пляже горячими сосисками. Теперь я уже и не знала,  что  буду
делать.
 Не могу же я уехать в Америку и бросить Мориса на  произвол  судьбы.  И
что будет с этим французом, если мы  все  внезапно  снимемся  с  места?  Я
задала этот вопрос доктору Кирби, несмотря на его явно выраженное  желание
ничего не слышать и не видеть. Как-никак француз вверен нашим  заботам,  и
разве не наш долг взять его с собой?
 - Французы репатриируются в  Индокитай.  Если  его  и  следует  куда-то
отправлять, то только в Сайгон.
 А потом, увидев, что я опустила голову  и  чуть  не  плачу,  вспылил  и
заорал, в гневе сметая со стола бумаги:
 - Черт вас подери! Я хоть раз за всю эту  проклятую  войну  вмешался  в
ваши дела?! Да усыпите его, мумифицируйте, разрежьте на куски, спрячьте  в
сумочку, оденьте курсантом, медсестрой, обезьяной, наконец! Но,  когда  мы
поедем, я не должен ничего об этом знать!
 В тот же вечер в "Карлейле" я составила подробный план, как переправить
Мориса в Америку. Шрамы у него на груди  не  очень-то  походили  на  следы
ранений, но ничего, кто их там  будет  рассматривать?  Фамилия  его  будет
Маккина, как у меня, имя - Джереми, так что любой мой документ, где  стоит
только начальная буква моего имени,  вполне  подойдет.  Вот  он  и  станет
бравым американским санитаром, получившим  ранение  во  время  отступления
японцев. Я могу даже наложить ему на левую ногу гипс и  поставить  не  нем
тысячу подписей и пожеланий, какие ставят обычно товарищи по госпиталю.
 - Ничто и никогда не происходит как задумано! - твердил Морис. - Оставь
мою ногу в покое. Я пока не научился бегать на одной.



ТОЛЕДО (8)

 Пришли за ним в середине сентября, в воскресенье.
 В этот день он пожелал, чтобы я, несмотря на жару, нарядилась в  полную
летнюю форму американского морского флота. Я стала наряжаться и думаю, что
все поймут меня правильно. Принесла в палатку мешок  с  барахлом  и  стала
одеваться.  Пока  одевалась,  он  стоял  ко  мне  спиной.  Больше  года  я
обходилась без нейлоновых чулок, резинок, пояса, без этой нашей  идиотской
пилотки, а теперь, не пожалев себя, напялила даже галстук.
 Налюбовавшись, нацеловавшись, ощупав,  обласкав,  измяв,  освободив  от
белого кителя и малейшего самолюбия, он пожелал меня стоящей  в  туфлях  и
нагнувшейся к столику из тикового дерева, который в этот  день  неожиданно
оказался заставлен лекарствами, и пузырьки зазвенели в такт моим  вздохам.
Я закрыла глаза и уже была на пороге райского блаженства, как вдруг  Морис
резко прервал наше занятие.  Ах,  как  это  было  бесчеловечно,  и  я  уже
взмолилась о продолжении, но он зажал мне рукою рот. Тогда  и  я  услыхала
то, что слышал он: к нашей палатке на полном газу мчался автомобиль.
 Не знаю уж как, но я мгновенно одернула юбку и была уже у двери,  когда
раздался  скрежет  тормозов  и  машина  остановилась.  Прежде  чем   выйти
навстречу прибывшим, я кое-как застегнула рубашку.
 Перед палаткой стоял "джип" с лотарингским крестом на флажке.  Из  него
спрыгнул на землю здоровенный французский полковник. С ним были еще  двое,
водитель и капрал, все трое в полевой форме.
 Полковник бросил каску на сиденье и направился ко мне. Он был седой,  с
грубыми чертами лица. Осанкой он походил бы на Джона Уэйна, если  бы  Джон
Уэйн мог уродиться злым. По его взгляду я поняла: от него не  ускользнуло,
что я занималась совсем  не  служебными  делами.  И  немудрено:  щеки  мои
пылали, волосы растрепались, галстук сбился на сторону.
 - Полковник Котиньяк, - представился француз.
 Голос у него был грубый - такой  же  грубый,  как  и  его  вторжение  в
частную жизнь людей.
 - Простите, господин полковник. Я на секунду задремала.
 Резким движением он прихлопнул на щеке комара. Мое  времяпрепровождение
занимало его не больше, чем жизнь бедной букашки.
 - Я уполномочен арестовать человека, находящегося в этой палатке.
 - Арестовать? Это невозможно, полковник! - воскликнула я.
 И, не помня себя от страха, раскинула  руки,  преграждая  ему  путь.  К
счастью, дверь из полотна и пластика захлопнулась за моей спиной, так  что
я продолжала уже более близким к уставному тоном:
 -  Абсолютно  невозможно,  господин  полковник.  Больной  в  коматозном
состоянии.
 - Ну и что?
 Он отстранил мою руку, упорно желая войти. Я заслонила собой проход, не
уступая.
 - Полковник! Прошу  вас,  дайте  ему  хоть  умереть  спокойно!  Мы  уже
отчаялись его спасти. Он тает с каждым днем.
 Я опять возвысила голос, но на этот раз  для  того,  чтобы  Морис  меня
слышал. Двое остальных тоже  вылезли  из  "джипа"  и  теперь  стояли  чуть
поодаль. Вид у них был глуповатый.
 -  Я  хочу  на  него  посмотреть,  -  спокойно  ответил  полковник,   -
посторонитесь, мисс. Это приказ!
 - Я подчиняюсь приказам только главного врача Кирби. Пошлите за ним!
 Он бесцеремонно оттолкнул меня и вошел.
 Простыня  доходила  Морису  до   подбородка.   Он   лежал,   неподвижно
вытянувшись на кровати,  под  москитником.  При  взгляде  на  его  лицо  с
закрытыми глазами становилось ясно: человек этот давно уже  соборовался  и
причастился. Дыхание его напоминало предсмертный хрип. Над головой  висела
капельница,  конец  трубки  исчезал  под  простыней.  Я  опять  преградила
полковнику путь:
 - Теперь вы  все  видите  сами,  безжалостный  вы  человек!  Немедленно
уходите, прошу вас.
 Время шло, а он  все  смотрел  на  умирающего,  и  я  видела,  как  его
ненависть сменилась злорадством. Наконец он развернулся  и  вышел  вон.  Я
последовала за ним, поспешно закрыв дверь.
 Полковник прихлопнул еще одного несчастного комара и проговорил  глухо,
не глядя в мою сторону, как бы про себя:
 - Чудовище! Наконец-то он мне попался! Я преодолел  тысячи  километров,
потратил пять лет своей жизни на то, чтобы его разыскать.  Я,  присягавший
маршалу Петену, из-за него даже стал голлистом! Но теперь он  от  меня  не
уйдет!
 Взглянув на меня, он прибавил:
 - Мы приедем за ним завтра на рассвете. Даже если его придется нести  к
стенке в бессознательном состоянии, я все равно прикажу стрелять!
 Он подошел  к  "джипу".  У  меня  от  ужаса  подкашивались  ноги,  лицо
закрывали распустившиеся волосы. Я спросила:
 - Ну почему? Почему вы так ожесточились, господин полковник?
 Он подал знак своим спутникам занять  места  в  машине  и  ответил  мне
тихим, хриплым от ярости голосом:
 - Хотите знать почему? Во Франции этот негодяй в праздник изнасиловал и
убил юную девушку!
 Полковник закрыл лицо руками,  не  в  силах  совладать  с  нахлынувшими
чувствами.
 - Юная, восемнадцатилетняя девушка... чистая... Накануне вечером... она
согласилась стать моей женой!.. - Вот все, что он смог выговорить.
 Даже Джон Уэйн способен плакать - я видела, как слеза  сползла  по  его
щеке. Молодой солдат, сидевший за рулем, вдруг сказал  неожиданно  теплым,
сочувственным тоном:
 - Ну-ну, господин полковник, не надо доводить себя до такого!
 Полковник Котиньяк отер лицо рукавом. Сделав над собой усилие, он  сухо
кивнул мне и прибавил голосом человека, привыкшего командовать:
 - А ну, застегнитесь! Терпеть не могу расхристанных лейтенантов!
 Сел в "джип", и они уехали. Я застегнула китель сикось-накось. Я  опять
не знала, чему мне верить. Как сомнамбула вошла в палатку, закрыла  дверь.
Все еще находясь под впечатлением от услышанного,  я  смотрела  на  Мориса
невидящими глазами. Подойдя к столику, машинально задрала юбку  и  приняла
позу, в которой меня застал приезд этого страшного человека.
 Морис вновь прижался ко мне сзади, поцеловал в шею,  стал  ласкать  мне
груди, но чувствовалось, что и ему не по себе.
 - Ты все слышал? - спросила я.
 - Он лжет. Ты прекрасно знаешь, что я никого не насиловал и не  убивал.
Все это гнуснейшая судебная ошибка.
 - Да я не о том. Тебе нельзя оставаться здесь ни минуты.
 Я почувствовала, как он входит в меня, и не могла сдержать стона.
 - Там на дворе стоит санитарная машина. Сможешь достать от нее ключи?
 - Конечно.
 Пузырьки на столе мало-помалу  снова  стали  ритмично  позвякивать.  Он
шепнул:
 - Сможешь бежать со мной, прямо сейчас?
 - Одного я тебя никуда не пущу!
 - Я даже не знаю, куда бежать!
 Я хотела было ответить,  что  мы  поедем  по  направлению  к  Мандалаю,
попробуем перейти китайскую границу, что в Шанхае у меня есть  знакомый  -
очень ловкий американец, но я так ослабела, что шепнула только:
 - А я знаю...
 - Вот и прекрасно.
 Когда мне стало совсем хорошо, он подхватил меня, чтобы я не упала, но,
поскольку хорошо было  и  ему,  а  его  подхватить  было  некому,  мы  оба
оказались на полу - вместе с пузырьками, потому что столик опрокинулся.  Я
лежала снизу, он сверху. Как это получилось, что  я  развернулась  к  нему
лицом? Форменные рубашка с юбкой превратились в  мятые  тряпки...  В  этом
хаосе мы и достигли рая. Нет, ни за какие блага мира не отпущу его одного.
 Я была совсем мокрая и разделась догола. Не до любви, как  положено,  а
после. Когда я скатала поехавшие чулки в комок и  стала  засовывать  их  в
карман, откуда недавно достала, он обратил внимание на бирку -  "Quee  of
the Heart" - "Дама червей" Его это позабавило: как-никак именно червонная
дама победила в игре с Чжу Яном, и вдобавок он когда-то отдыхал в пансионе
с таким же названием. После всех наших акробатических номеров мы  улеглись
в постель. Я прижималась к нему все теснее и теснее. Он спросил:
 - И чулки вам тоже выдает Морфлот?
 - О Господи! Нет, конечно. Вернее, скажем так, не всегда.
 Я  кивнула  в  сторону  семи,  может,  шести,  башен,  составленных  из
деревянных ящиков. Все это время они стояли в углу палатки.
 - Эти ящики битком набиты чулками. Но проходят как сухое молоко.
 Он  приподнялся,  чтобы  получше  их  разглядеть.  Вскочил,  чтобы   их
потрогать. И когда я наконец открыла один из них, потакая его фетишистским
наклонностям, он  запустил  туда  обе  руки  и  принялся  копаться  в  его
содержимом.
 Зная Мориса - а я изучала его с такой вдумчивой нежностью, с  какой  не
изучала еще никого, - я при одном только  взгляде  на  его  горящие  глаза
поняла, что лучше мне было смолчать.
 - Черт побери! - воскликнул он. - А ты знаешь, что они ценятся  на  вес
золота?
 В сумерках я принесла из барака свою сумку. Там лежало по смене  белья,
ему и мне, и с десяток всяческих пропусков с печатью нашей части.



ТОЛЕДО (9)

 Красть трудно только в первый раз.  Я  пригнала  санитарную  машину  от
"Дельмонико", где она стояла, к "Карлейлю", и мы загрузили  ее  ящиками  с
нейлоновыми чулками. Морис вынес порядочно, но и я от него не отставала. И
хотя оба мы были в халатах на голое тело, от нас прямо-таки пар валил.
 Потом я села за руль. Притормозила возле кухни и попросила  у  Большого
Генри, нашего чернокожего шеф-повара, провианта дня на два.  Сказала,  что
еду за больным в Аракан. Он показал  мне,  где  у  него  коробки  с  сухим
пайком:
 - Берите, что хотите, мисс милочка Толедо. Кому это сейчас нужно?
 Загрузив коробки в багажник, я заглянула под навес, который считался  у
нас гаражом, и с помощью  Мориса  в  кромешной  тьме  наполнила  несколько
канистр бензином. Потом  Морис  снова  спрятался  за  ящиками  с  надписью
"Milk", набитыми чулками.
 На выезде из госпиталя нас остановил  часовой  -  рыжий  Барри  Ноулан,
ирландских кровей, как и я. Все  почему-то  считали,  что  я  шотландского
происхождения. Но это не так. Когда моему отцу  было  двенадцать,  он  еще
разгуливал в клетчатых гетрах по улицам Лимерика.
 Ба