отчаяний,  сожалений,
желаний,  которые  другой  заключенный  оставил   бы  за  меня.  Я  исследую
поверхности  стен в поисках  следов, оставленных  мне другом. Я не знаю, что
такое настоящая дружба, какие следы оставляет на сердце, а иногда и на коже,
дружба  двух  мужчин друг к  другу;  в тюрьме я иногда хочу  испытать именно
чувство братской дружбы, но  всегда  к  мужчине обязательно  моего возраста,
который  был  бы  красив  и  я  бы ему  полностью  доверял,  который  был бы
сообщником  в моих  любовных  похождениях, в моих  кражах,  моих  преступных
желаниях; но это не дает мне представления о такой дружбе, о запахе одного и
другого  из друзей в их самых интимных местах, потому  что я строю из себя в
этом случае мужчину, который  знает, что таковым не является. Я жду,  что на
стене проявится какая-то ужасная тайна, убийство или предательство в  дружбе
или надругательство над Мертвыми, для которой я  был бы  блистающим склепом-
Но  я  находил  лишь  какие-то  отдельные  слова,  нацарапанные  булавкой на
штукатурке, выражения  любви или возмущения,  а чаще  -  покорности  судьбе:
"Жожо де ла Бастож всегда будет любить свою женушку." "Мое сердце к такой-то
матери, мой елдак - шлюхам, мою голову -- Дейблеру."  Эти наскальные надписи
почти всегда  являются  обращением к  женщине или  просто стишками,  которые
известны всем блатным во Франции:

     Уголь станет белым-белым,
     Белым снегом сажа станет,
     Но никогда родной тюряге
     Не изменит моя память.

     Ах, эти свирели Пана! Они отмечают прошедшие дни!
     И наконец: удивительная  надпись,  выбитая  на  мраморе  под  козырьком
парадного  подъезда: "Тюрьма основана 17 марта 1900  года";  она  вызывает в
моем  воображении кортеж, состоящий из  важных чинов,  которые  торжественно
приводят сюда первого заключенного.
     Дивина:  "Сердце на ладони,  а ладонь дырявая,  а рука  в  мешке, мешок
закрыт, и сердце мое попалось".


     Доброта  Дивины.  Она полностью  и  без  оглядки  доверяла  мужчинам  с
правильными и  резкими  чертами  лица,  и густыми,  прядью падающими на  лоб
волосами, и казалось, это доверие согласуется с  тем влиянием, которое такие
мужчины  оказывали на Дивину.  Она,  с  ее  живым  критическим  умом,  часто
оказывалась обманутой. Она  поняла это,  вдруг  или  постепенно,  и захотела
изменить  свое  поведение,   и   интеллектуальный  скептицизм  в  борьбе   с
сентиментальной услужливостью победил и утвердился в ней.  Но ее  продолжают
обманывать,  так  как теперь  в  ней  пробудилась всепоглощающая  страсть  к
молодым мужчинам, она чувствует к ним неотвратимое притяжение. Она принимает
их признания в любви с иронией в улыбке или в словах,  за которой проступают
и  плохо скрытая слабость  (как  слабость  педерастов перед бугром на штанах
Горги),   и  все  ее  усилия  устоять  перед  их  чувственной  красотой  (их
неприступностью), между тем как  они всегда отвечают  ей такой же, но только
жестокой  улыбочкой, как будто  вылетев между зубов Дивины, она отскочила от
их более острых, более холодных и оттого - более красивых зубов.
     Чтобы  наказать себя  за  злобу на  злых, Дивина отказывается  от своих
намерений  и начинает  унижаться перед сутенерами, а они ничего не понимают.
Ее доброта доходит порой до щепетильности.  Однажды в полицейском фургоне по
дороге  из суда, куда Дивина попадала  частенько,  особенно  за кокаин,  она
спрашивает соседа-старичка:
     - Сколько дали? Он отвечает:
     - Трояк. А тебе?
     Она, получив только два месяца, отвечает:
     - И мне трояк.


     14 июля. Повсюду сине-бело-красное. Дивина же одевается  в другие цвета
из любезности к ним,, всеми позабытым.


     Дивина  и Миньон. По-моему,  это  пара идеальных  любовников. Из  своей
зловонной дыры, из-под шероховатой шерсти одеяла, с носом, мокрым от пота, и
вытаращенными глазами, оставшись наедине с ними, я смотрю на них.
     Миньон   -  великан,  он   стоит,  чуть  согнув   и  расставив  ноги  в
небесно-голубых штанах с напуском, ноги его закрывают половину земного шара.
Он дрочит. Так мощно и так уверенно, что анусы и влагалища надеваются на его
член,  как  кольца  на  палец.  Он дрочит.  Так мощно  и  уверенно,  что его
мужественность,  отмеченная  небесами, обретает проникающую силу  батальонов
белокурых  воинов,  которые  "оседлал [17]  нас 14 июля 1940  года; они  шли
неспешно, серьезно, глядя прямо перед собой, печатая шаг в пыли под солнцем.
Но  они  могут  служить  лишь  для  изображения  Миньона,   изогнувшегося  и
напряженного. Их гранит не дает им возможности стать "котами" очарованными.
     Я закрываю глаза. Дивина: это тысяча соблазнительных форм,  вышедших из
моих глаз, рта,  локтей, колен, не знаю, откуда  еще. Они говорят мне: "Жан!
Как я рада, что живу в Дивине и вместе с Миньоном!"
     Я  закрываю глаза.  Дивина и  Миньон.  Для  Миньона Дивина  - это  лишь
предлог, случай- Когда ему случалось думать о  ней, он пожимал  плечами, как
бы пытаясь стряхнуть с себя эти мысли, как если бы его мысли были когтистыми
драконами, вцепившимися ему в  спину.  Но  для Дивины Миньон - это  все. Она
ухаживает  за  членом Миньона.  Она  щедро и нежно ласкает  его,  прибегая к
сравнениям, которые,  находясь в  игривом  настроении, используют  приличные
люди, типа "маленький, малыш  в колыбельке,  Иисус в  яслях, тепленький твой
братик", не произносимые ею,  тем не менее приобретают свое прямое значение.
Ее чувствам они  подходят буквально. Член Миньона для нее - это весь Миньон,
чистый  предмет  ее  роскоши,  предмет ее  чистой  роскоши.  Если  Дивина  и
соглашается видеть в  своем мужчине что-то, кроме теплого фиолетового члена,
то это значит,  что она может  проследить его  продолжение до самого ануса и
обнаружить, что он продолжается и простирается на все остальное тело, что он
это  и  есть  возбужденное тело  Миньона, оканчивающееся бледным изможденным
лицом,  с  глазами,  носом, ртом, ввалившимися  щеками,  вьющимися волосами,
капельками пота на лбу.
     Я закрываю  глаза под моим  занюханным одеялом. Чуть расстегнув  штаны,
Дивина  завершила таинственный ритуал  ухода  за  своим  мужчиной.  Украшены
лентами волосы и  член, цветы продеты в  петли пуговиц на  ширинке (в  таком
наряде Миньон  выходит  по вечерам  вместе с ней). Вывод:  для Дивины Миньон
есть  не что иное,  как  великолепное представительство на  земле, осязаемый
образ или даже -- символ существа (может быть, Бога) или идеи, оставшейся на
небе- Они не общаются- Дивину можно сравнить с Марией-Антуанеттой, которой в
заключении,  если  верить  моему  учебнику  истории  Франции,  волей-неволей
пришлось  выучить арго, употреблявшееся  тогда, в XVIII  веке-  Бедная милая
королева!


     Когда Дивина визжит: "Они приволокли меня  в суд!", сразу представляешь
себе пожилую графиню Соланж в старинном платье  с кружевным треном,  которую
на коленях за связанные вместе руки солдаты тянут  по каменным плитам дворца
Правосудия.
     -  Я умираю  от  любви, - говорит  она.  Жизнь в ней замирала, но жизнь
вокруг нее продолжалась,  ей казалось, что она идет навстречу потоку времени
и, безумно пугаясь мысли о том, что при такой скорости она дойдет до начала,
до  Первопричины,   она,   наконец,  начинала   делать   движения,   которые
возобновляли биение ее сердца.


     И  еще о  доброте этой  безумицы. Она задает вопрос  молодому убийце, с
которым  мы  познакомимся позже (Нотр-Дам-де-Флер). Этот вопрос, без всякого
на  то  умысла,  причиняет убийце такое  страдание,  что лицо  его мгновенно
искажает гримаса. И  сразу бросаясь вслед  за  причиненной  ею" болью, чтобы
догнать  и  остановить  ее,  заикаясь  и  захлебываясь  слюной,  которая  от
переживания становится похожей на слезы, она кричит:
     - Нет, нет, это я!
     Подруга семьи  -  самая безумная из всех, кого я там знал, - Мимоза II.
Мимоза Великая, Первая,  сейчас живет  на содержании у одного старика- У нее
вилла   в   Сен-Клу.   Она   любила   Мимозу   II,   когда   та   была   еще
мальчишкой-молочником, и потому оставила ей  свое имя. Мимоза  II, ничего не
поделать, красавицей не была. Дивина пригласила  ее к себе на чай. Та пришла
к  пяти часам. Они с  Дивиной поцеловали друг друга в щечку, очень стараясь,
чтобы их тела не соприкоснулись. Миньону же она по-мужски пожала руку; и вот
она уже сидит на диване, рядом с лежащей Дивиной- Миньон готовит чай, у него
свои причуды.
     - Как мило, что ты пришла, Мимо, мы так редко видимся.
     -  Дорогая, это  не  моя вина.  Поверь, я  обожаю твое  гнездышко.  Оно
напоминает мне  дом сельского  священника с видом  на парк. Как должно  быть
приятно иметь в соседях мертвецов!
     Действительно, вид  из окна  был  прекрасен.  Иногда кладбище  освещала
луна.  Ночью в лунном сиянии оно казалось Дивине, лежащей в постели, светлым
и глубоким.  Свет был  таким сильным, что под  травой  могил и  под мрамором
хорошо  различалось призрачное  шевеление мертвецов.  Вид  этого кладбища  в
окаймлении оконной рамы напоминал светлый глаз, мерцающий в красивом разрезе
век,  или  еще  лучше:  голубой   стеклянный  глаз,   какими   бывают  глаза
светловолосых слепых,  лежащий на ладони негра. Оно плыло в  танце, вернее -
ветер качал траву и  кипарисы. Оно танцевало, оно  было музыкально, тело его
шевелилось, как тело медузы. Кладбище вошло в душу Дивины, подобно тому, как
некоторые фразы входят в текст: буква - сюда, буква -- туда. Кладбище было с
ней  повсюду: и  в кафе,  и на бульваре,  и в  тюрьме,  и  под одеялом, и  в
уборной. Или даже, если хотите, жило  в ней  подобно тому, как в Миньоне жил
верный  и  послушный пес, порой  придавая взгляду сутенера кротость и грусть
собачьих глаз.
     Мимоза высовывается из окна,  в оконный проем Усопших и, вытянув палец,
ищет могилу. Отыскав, вопит:
     - А! Мерзавка и потаскуха, наконец-то ты сдохла! Вот она ты, лежишь под
холодным камнем, а я хожу по коврам, шлюха!
     -  Ты  что, обалдела?  - сказал  Миньон, и  ругательство чуть  было  не
сорвалось с его губ.
     -  А я, Миньон, может быть, свихнулась от любви к тебе, ужасный Миньон!
Но там в могиле - Шарлотта. Шарлотта там!
     Мы  рассмеялись, потому что знали, что  Шарлотта  - это ее  дедушка, он
похоронен в глубине кладбища, на участке, купленном в вечное пользование.
     - Как поживает Луиза? (отец Мимозы). И Люси? (мать) - спросила Дивина.
     -- Ах, Дивина, не спрашивай, они превосходно себя  чувствуют. Они-то не
сдохнут, прошмандовки! Негодяйки!
     Миньон любил  послушать педерастов.  Особенно ему  нравилось,  как  они
наедине рассказывают ему о себе. Заваривая чай, он слушал, улыбка не сходила
с  его  губ.  Улыбка  Миньона  никогда   не   бывала  застывшей.  Постоянное
беспокойство, казалось,  заставляло его  щуриться. Больше  обыкновенного  он
беспокоился  сегодня; вечером он должен будет бросить Дивину. Поэтому Мимоза
кажется  ему сейчас ужасной, прямо-таки волчицей. Дивина ничего не  знает  о
том, что ее ждет. Лишь потом она вдруг поймет, что ее бросили и почему такой
злобной  была Мимоза. Они  ловко  провернули это дело. Роже, мужчина Мимозы,
уехал в Грив.
     - Она отправилась воевать, эта Роже. Она вообразила себя амазонкой.
     Так однажды Мимоза  сказала Миньону, и тот, шутя, предложил ей заменить
Роже. Ну, она и согласилась.
     Наши семьи, законы  нашего  Дома  не похожи на  ваши.  Здесь любят  без
любви. Любовь  не  носит  сакраментального  характера.  Педерасты  в  высшей
степени безнравственны. Не моргнув глазом, после шести  лет союза, не считая
себя связанным и не думая о том, что поступает дурно и причиняет зло, Миньон
решил бросить Дивину. Без угрызений совести, лишь немного беспокоясь, как бы
Дивина не отказалась с ним видеться.
     Что касается Мимозы, то ей, чтобы  ощутить счастье от  содеянного  зла,
достаточно причинить его сопернице.
     Два  педераста щебетали, в  сравнении с игрой их глаз, их речи казались
самыми заурядными. Они не хлопали ресницами, не морщили веки. Просто глазное
яблоко  скользило справа налево, слева направо, вращаясь так, как будто  его
приводила в  движение  целая система  шарикоподшипников. Теперь послушаем, о
чем они шепчутся;
     толстокожий  Миньон  уже  подошел  к ним  и,  стоя рядом,  предпринимал
титанические усилия, чтобы их понять.
     Мимоза шепчет:
     - Душенька, Они мне нравятся, когда Они еще в брюках. Смотришь  на Них,
и  Они твердеют. С ума можно спятить, с ума спятить! Ах, эта складка! Она не
кончается, она тянется до самых ступней! Прикоснешься и ведешь по ней  рукой
до  пальцев  ног, как  Красотка  спускается,  говорят. И для  этого особенно
рекомендую тебе моряков.
     Миньон едва заметно  улыбался. Он знает. Толстая Красотка мужчин его не
волнует, но теперь он больше не удивляется . тому,  что  она  волнует Дивину
или Мимозу.
     Мимоза говорит Миньону:
     - Ты изображаешь хозяйку, чтобы не сидеть с нами.
     Он отвечает:
     - Я готовлю чай.
     Как бы поняв, что этих слов недостаточно, он добавляет:
     - У тебя есть новости от этого типа, от Роже?
     -- Нет, - отвечает Мимоза, -- Я Вся-Одинокая. Ей бы хотелось прибавить:
Я Вся-Измученная.  Желая  выразить  чувство,  которое  обычно сопровождается
излишне  взволнованным  жестом  или   интонацией,  педерасты  ограничиваются
словами:  "Я  Вся-Вся", произнесенными доверительным голосом, почти шепотом,
подчеркивая эти  слова движением руки в перстнях,  дабы успокоить  невидимую
бурю.  Человек,  знакомый,  еще   со  времени   Мимозы  Великой,  с   дикими
проявлениями  необузданных  чувств, дерзкими  жестами и воплями, от  которых
кривится рот,  загораются глаза, обнажаются зубы,  -этот человек не может не
спросить  себя, какая таинственная  нежность сменила  те неистовые  страсти?
Если  Дивина начинала свою "молитву",  она  останавливалась,  лишь полностью
обессилев. В первый  раз, когда он это услышал,  Миньон застыл в  изумлении.
Пока они были у себя в комнате,  ему это казалось  забавным, но когда Дивина
продолжила это уже на улице, он сказал:
     - Эй, девка, заткнись! Нечего меня позорить перед друзьями.
     Холодность  его  слов говорила о готовности  на самые  крайние меры,  и
Дивина  узнала  Голос  своего  Учителя. Она  сдержалась.  Но  ведь прекрасно
известно, что нет ничего опасней, чем  подавление собственных эмоций. Как-то
вечером, за стойкой в баре, где  собирались "коты", на площади Клиши (обычно
Миньон из  осторожности  ходил  туда  без нее), Дивина заплатила по счету и,
взяв сдачу, забыла оставить на стойке  чаевые. Заметив это, она издала такой
вопль, что в баре чуть было не треснули зеркала и не полопались лампочки, ее
крик потряс "котов":
     - Боже мой, я Вся-Ненормальная!
     Две  оплеухи  справа  и  слева с  безжалостной  быстротой  заставили ее
замолчать, низведя ее до размера левретки, так что ее голова уже не доходила
до стойки. Миньон был  вне себя. В свете неоновой  лампы он казался зеленым.
"Пошла вон", - прошипел он. Сам же остался допивать свой коньяк.
     Эти крики  (Миньон сказал бы: "Она  роняет свои крики", как думал, сидя
на толчке: "Ты роняешь свои  плоды" или, воруя: "Ты  подбираешь бабки") были
одной  из  привычек,  перенятых Дивиной  у  Мимозы  I. Когда  они, несколько
девочек, собирались на улице или в кафе для педерастов, из их болтовни (слов
и  жестов)  раскрывались целые  букеты  цветов, среди которых  они вели себя
самым естественным образом, обсуждая заурядные домашние проблемы:
     - Я вся, вся, вся Вся-Бесстыжая.
     - Ах, сударыни, какая я потаскуха.
     - Ты зна-а-а-а-ешь (звук "а" они тянули очень долго), я Вся-В-Тоске.
     - Смотрите, смотрите, какая прошла, Вся-Шелестящая.
     Как-то на бульваре полицейский инспектор спросил одну из них:
     "Ты кто?"
     Она ответила: "Я - Вся-Трогательная."
     Понемногу  они сокращали свои  реплики,  и  в конце  концов им уже было
достаточно произнести:
     "Я Вся-Вся", и наконец - "Я В-В."
     То  же  и  с жестами. У Дивины было  одно  движение, когда,  достав  из
кармана платок, ее рука  описывала широкую кривую, прежде чем прижать платок
к губам. Попытайся кто-нибудь разгадать этот жест, он непременно бы  ошибся,
ибо  тут  были   сведены  воедино  два  жеста:  один,  уже  потерявший  свое
первоначальное  значение, и  другой,  который  продолжал  и завершал первый,
возникнув там, где первый прервался.  Итак, вынимая  руку из кармана, Дивина
намеревалась  встряхнуть за край развернутый кружевной платок. Встряхнуть на
прощание или уронить пудру или флакончик с духами, которых в платке не было,
это  был  повод.  А  широкий  жест  был необходим, чтобы поведать о  скрытом
переживании: "Я  одна. Кто может, помогите." Миньон так и не сумел  до конца
уничтожить  этот  жест,  но  сократил  его  так,  что,  не опошлившись,  тот
скрестился с другим  и от этого стал необычным. Нарушив  его, он сделал этот
жест великолепным. Об этих стараниях Миньона Мимоза как-то сказала:
     - Наши самцы пытаются сделать из нас каких-то паралитичек.
     Когда  Мимоза ушла, Миньон тут  же  попытался найти  повод для ссоры  с
Дивиной,  чтобы бросить ее.  Не получилось. Это его разозлило, он обозвал ее
шлюхой и ушел.
     И вот  Дивина  осталась одна в целом свете. Кого дать ей  в  любовники?
Того цыгана,  которого- я ищу повсюду, его фигура благодаря высоким каблукам
марсельских сапог похожа на  гитару. По  его  ногам  поднимаются, обвиваясь,
чтобы равнодушно обнять ягодицы; матросские штаны.
     Дивина одна. Со мной. Целый мир стоит в карауле у  стен тюрьмы Санте  и
ничего не знает и не желает знать  о смятении,  царящем в маленькой  камере,
затерявшейся среди других,  настолько  похожих друг  на друга,  что я  часто
путаюсь.  Время не  дает мне отсрочки, я  ощущаю его  бег. Что мне  делать с
Дивиной? Если Миньон  вернется,  то задержится ненадолго. Он познал сладость
разрыва.  Но  Дивина уже не  способна жить  без  потрясений, они сжимают ее,
дробят  и  склеивают вновь, ломают, чтобы в конце  концов оставить мне  лишь
немного ее сущности,  что-то вроде эссенции, которую  я мечтаю добыть- И вот
мсье Роклор  (ул.  Дуэ,  127, служащий  Управления общественного  транспорта
парижского муниципалитета), около семи часов утра отправляясь в Пти Паризьен
за молоком для себя и для мадам Роклор  (она в это  время расчесывала волосы
на кухне),  нашел на полу  темного подъезда  своего дома растоптанный  веер.
Пластмассовая ручка  инкрустирована фальшивыми изумрудами. Он по-мальчишески
отфутболил обломки  сперва на тротуар,  а затем в сточную канаву.  Этот веер
принадлежал  Дивине.  В  ту самую ночь Дивина  совершенно случайно встретила
Миньона  и  пошла с  ним, ни словом  не  упрекнув его в бегстве.  Слушая  ее
болтовню,  он что-то  насвистывал и, возможно,  немного  раскаивался. Мимоза
застала их вместе.  Дивина, приветствуя  ее, поклонилась до  самой земли,  а
Мимоза мужским голосом, впервые на памяти Дивины, закричала:
     - Пошла вон, грязная шлюха, задница вонючая! Это кричала уже не Мимоза,
а  мальчишка-молочник. Так бывает,  когда  вторая  натура,  не  устояв, дает
выплеснуться  первой,  прорвавшейся в  приступе бешеной злобы.  Мы  бы  и не
заговорили об этом, если бы в подобных  случаях не проявлялась бисексуальная
натура педерастов. Мы еще встретимся с этим явлением, говоря уже о Дивине.
     Дело,  однако,  принимало  серьезный  оборот. Миньон  проявился в  этой
ситуации еще  и  как  замечательный  трус  (я  считаю,  что малодушие -  это
активное качество, которое,  достигнув  определенной степени  интенсивности,
словно  призрак,  начинает  распространять  белое сияние  вокруг хорошеньких
боязливых   подростков,  которые   медленно,   словно   по   морскому   дну,
передвигаются  в  нем).  Короче,  Миньон  не  соизволил  вмешаться.  Руки  в
карманах:
     -- А вы убейте одна другую, - сказал он, посмеиваясь-
     Таким же  смехом,  он до сих пор звенит у меня в ушах,  смеялся  как-то