й гангстерской скороговоркой  оповестил свою подопечную, что  за ее
участие  в  фестивале  он  вносит  кругленькую   сумму  (таков  порядок)   -
полмиллиона лир. И, конечно, нет,  он просто  не сомневается,  что  деньги к
нему вернутся обратно, да еще с солидной прибылью.
     - Иначе... - Тут темп его речи замедлился.
     - Что - иначе? - Анна побледнела. - Иначе мне крышка, да?
     - Скорее, мне! Ну, не то чтобы крышка, - теперь уже жалобно пробормотал
Пьетро, - но всем нам придется несладко!..
     Потом Анна долго раздумывала: что заставило Пьетро Карриаджи, владельца
малоизвестной фирмы, у которой практически нет шансов на успех, даже если бы
ее представлял на фестивале сам  Тито  Гобби, послать  ее в Сан-Ремо  да еще
заплатить за  это  приличные деньги? Скорее всего -  прирожденный авантюризм
этого человека, привыкшего  рисковать, получать от жизни увесистые  оплеухи,
падать,  вставать, собираться с силами и снова рисковать. Другого ответа  не
находилось.
     У  Анны  вновь  появилась  бессонница,  начали  мучить  головные  боли,
приступы  тошноты.  Ощущение счастья, которое  всегда приносила  ей  работа,
исчезло,  его  место  заняли нервозность,  сознание тяжелой ответственности,
даже чувство  какой-то вины. Прежде чем  быть  допущенной  на  фестиваль, ей
предстояло  записать две итальянские песни. Жюри решит, какую песню ей будет
позволено   исполнить   в   Сан-Ремо.  Начались  встречи  с   композиторами,
прослушивания песен. К этим встречам Анна готовилась, как  к трудной работе,
шла  на  них  уже  измотанная,  встревоженная,  с   каким-то  неестественным
напряжением.  Композиторы  и  поэты-текстовики  тоже  выглядели  скованными.
Меньше  всего  они   были  похожи  на  людей,  призванных   дарить  радость.
Измученные,  с  пожелтевшими  от усталости лицами, тяжелыми  от  недосыпания
веками, с кругами вокруг глаз...
     Ей очень  пришлась по  душе  песня  старейшего итальянского композитора
Д'Анци, в  которой использовалась мелодия из "Трехгрошовой оперы", способная
растормошить  слушателей.  Анна не  сомневалась  в  успехе  предварительного
прослушивания. Песня плюс авторитет Д'Анци говорили сами за себя.
     Каково же было потрясение  Анны, когда она узнала, что жюри забраковало
песню,  найдя  ее  маловыразительной  и  беспомощной...  И  хотя  ни  Пьетро
Карриаджи,   ни  Д'Анци  ни   словом  не  упрекнули   исполнительницу  (ведь
оценивалась песня),  Анна  чувствовала  себя виноватой. Да что  там - просто
раздавленной!  Захотелось немедленно позвонить из Милана  в  Рим, в Польское
посольство,  и заказать билет на Варшаву. Как было  бы просто! Но, увы, этот
выход нереален: существует контракт.  Срыв  контракта по ее вине  грозил  бы
крупнейшей  неустойкой.  Ей  не выпутаться из этого  никогда,  даже если  бы
природа подарила ей еще двести лет жизни...
     К вечеру в гостиницу приехал Пьетро  Карриаджи. К  ее удивлению, он был
весел.
     - Пожадничал старичок, - по секрету прошептал Пьетро. - Надо, надо было
заплатить, а он захотел на дармовщину! А это никогда не сходит с рук!
     - Что же теперь делать? - беспомощно спросила Анна.
     - Ты что-то плоховато выглядишь,  - деловито  заметил Пьетро. -  Ты  же
актриса, певица, черт подери! Все ваше славянское самобичевание! Да ты здесь
вообще  ни  при чем, пойми наконец.  Ну, будем петь другую песню. Подумаешь,
горе!
     "Будем петь". Он сказал это  так уверенно.  А ведь петь-то придется  ей
одной! Песня другого композитора, тоже достаточно известного и  популярного,
Фреда Бонгусто, была  традиционно-мелодичной, но без  особых откровений, без
возможностей  для  исполнителя  показать  себя... Анна добросовестно  начала
работать над этой песней. Но в душе у  нее по-прежнему  звучала  та, первая,
отвергнутая  жюри, но  принятая  всем  существом ее  актерской  натуры.  Она
пыталась  забыть эту  песню, но не могла и невольно сравнивала  обе мелодии,
убеждая себя в превосходстве новой...
     Она  ехала  на  фестиваль  и  чувствовала,  будто участвует  в каком-то
неженском деле.  То она представляла  себя в образе  гладиатора, обязанность
которого, умирая, развлекать праздную публику, то казалась  себе прачкой, от
каторжного  труда  которой  зависит  жизнь  или  смерть  ее  детей, то  даже
загнанной  лошадью,  которую изо всех сил  погоняет  растерявшийся, забывший
дорогу Пьетро Карриаджи.
     На сцене блистали прославленные кумиры: Конни Фрэнсис, Далида, Доменико
Модуньо, "Сонни и  Шер",  Клаудио  Вилла...  Тридцать  соискателей  награды,
которая  даст   победителю  и  его  хозяевам  состояние,  возможность  через
несколько  дней устроить  здесь, в Сан-Ремо, городке, привыкшем  к разгулу и
веселью,   грандиозный  банкет.  Будет  рекой  литься  шампанское,   отлично
вышколенные  официанты  будут разносить  изысканно-острые  блюда итальянской
кухни... Потом победитель будет подписывать контракты со всемирно известными
фирмами грамзаписи, с респектабельными импресарио, способными обеспечить ему
лучшие концертные залы мира, с теле- и радиокомпаниями, которые разнесут его
славу по свету...
     - Нечего нам  больше здесь делать, - обреченно сказал Карриаджи,  когда
стали известны результаты первого тура. - Видно, чудес не бывает.
     Всего  несколько  дней назад  Анне  казалось,  что если  она  не станет
победительницей, то свершится нечто  ужасное, что  невозможно даже  выразить
словами.  Теперь другое занимало ее мысли. Луиджи Тонко, композитор и певец,
чью песню  пела Далида  и которому также не суждено было пробиться в  финал,
приехал  в гостиницу, вытащил из ящика стола револьвер  и выстрелил  себе  в
рот...  Далиду с тяжелым  шоком  от потрясения  увезли в  больницу.  Что  же
заставило Тонко покончить с собой? Уязвленное  самолюбие, легкоранимая  душа
артиста,  уверовавшего в свой талант и особенно импульсивно отреагировавшего
на суровость  и  придирчивость  жюри? Или вещи более прозаические? Например,
финансовые неурядицы, угроза разорения, потеря любимой женщины?
     Любовь  и деньги. Искусство  и деньги. Как часто они оказываются крепко
скованными,  связанными, как  часто потеря хлеба означает  и увядание роз! И
раньше,  у  себя на родине,  Анна знала о  многих шероховатостях и подводных
камнях своей артистической  среды, но  здесь впервые в  жизни столкнулась  с
откровенным цинизмом, жестокой  коммерцией и конкуренцией, где нет места  ни
снисхождению, ни состраданию...
     А прием  в Сан-Ремо  устраивали два  человека  - певец Клаудио  Вилла и
композитор Ива Дзаникки. Победители.
     Анна была уверена,  что обречена. Вот-вот в дверь ее номера в гостинице
резко  постучат, войдет Пьетро Карриаджи или  Рануччо и объявит  о  том, что
фирма  разрывает  контракт.  Дадут  подписать  какие-то  документы,  и  она,
разумеется, их  без слов  подпишет.  А  потом  всю  оставшуюся  жизнь станет
возвращать  фирме  долги  -  ведь за нее  заплатили! Время шло,  но никто не
приходил.  Она  поужинала в  одиночестве,  рано  легла  в кровать  и провела
бессонную ночь.
     Из забытья ее вырвал телефонный звонок. Она взглянула на стенные часы -
было уже четверть двенадцатого.
     - Ну и спишь же  ты! - услышала она в трубке оживленный голос Пьетро. -
Собирайся, через час  заеду за тобой. У нас отличные  новости, В  моей фирме
такого  еще  не было!  Швейцарское  телевидение  приглашает  тебя  вместе  с
Доменико   Модуньо  выступить  в  телевизионной  программе.   Есть   и   еще
предложение:  об  участии  в популярной  у нас телепередаче  "Развлечения  в
семье". Представляешь?! Угадай, что еще? Ни за что в жизни не угадаешь! Твой
собственный  концерт   по  Итальянскому   телевидению!  -   Он  торжествующе
воскликнул: - Вот видишь, не зря мы рискнули деньгами!
     Через   несколько  минут   в   номере   появилась   кинорежиссер   Зося
Александрович-Дыбовская. Та  самая Зося, у которой она снималась  в "Морских
приключениях"  и  которая  по  ее  просьбе  уже  больше  недели находится  в
Сан-Ремо.  Анна, оглушенная событиями, только сейчас о ней  вспомнила... Да,
они о чем-то  говорили, даже вместе обедали... но  о чем  говорили, что ели?
Полный провал в памяти...
     Анне казалось, что только сейчас она начинает возвращаться к жизни.
     Редакторы и телевизионные режиссеры выбрали для двух телепрограмм песню
Арно Бабаджаняна и Евгения Евтушенко "Не спеши", и Анна вспомнила свою милую
знакомую из Москвы Анну Качалину. Вспомнила ее добрые глаза, строгое волевое
лицо... И Москва  и Качалина еще несколько дней назад казались ей бесконечно
далекими, нереальными, будто они находились на  другой планете. Теперь  Анна
начала возвращаться к нормальной жизни.  Работа снова  становилась радостью,
словно все пережитое куда-то бесследно исчезло.
     "Так  что же все-таки случилось?"  -  не оставлял  ее  этот  неотвязный
вопрос. Несколько дней спустя Доменико Модуньо дал ей исчерпывающий ответ:
     -  Главный  приз в  Сан-Ремо  - это, конечно,  здорово! Он обеспечивает
безбедную жизнь на  пару лет. - Модуньо  помолчал,  разлил  по бокалам вино,
церемонно чокнулся. - Но главное - понравиться зрителям! Нет, не тем снобам,
что сидят в  зале, а тем,  что  собираются в  кафе  после работы  и  смотрят
телевизор...  Телестудию  буквально  завалили  письмами   и  телеграммами  с
просьбой  еще   раз  показать  вас.  Поздравляю!   В  Италии   такой   чести
удостаивается далеко не каждый.
     "Вот и ответ на многие вопросы, - подумала Анна. - Реклама, фотографии,
интервью, импресарио, решение жюри... А оказывается, чтобы иметь успех, надо
просто петь! Петь так, как тебя научила природа".
     Модуньо оказался  веселым, общительным человеком. Он  все время  шутил,
импровизировал  перед телекамерой. С ним было легко и весело, он дарил,  что
называется, положительные  эмоции. И Анна от  души  смеялась  над каждой его
шуткой.  Однажды  экспромтом  они  попробовали  спеть  вместе  -  получилось
недурно. А раньше ведь Анна думала, что никогда бы не смогла петь в дуэте.
     В  Польшу  она летела, как на каникулы.  Впрочем, каникулы предполагают
беззаботный  отдых,  а  на   отдых  времени  почти  не  осталось.  Во  время
прощального ужина Пьетро многозначительно сообщил ей, что время  "раскрутки"
кончилось. Пора "стричь купоны".
     По  плану ей  предстоит  участвовать  еще в одном  типично  итальянском
фестивале - конкурсе на лучшее исполнение  неаполитанской песни. А  потом  -
концерты, концерты, концерты...
     Во  Вроцлаве домашние  обратили  внимание на ее  худобу, на болезненный
румянец.
     -  Безобразие,  -  ворчала  бабушка, - никакой жалости  к  человеку. Вы
только посмотрите, как девчонку заездили!
     Анна улыбалась. И думала о том, что в  ее словах есть доля правды. Ведь
чем  больший  успех сопутствовал  ей  в  Италии, а следовательно,  чем более
солидными  становились доходы фирмы "Компания  Дискографика  Итальяна",  тем
больше дел появлялось у  Пьетро  Карриаджи, Рануччо Бастони  и Ренато Серио,
совмещавшего в себе деловитость администратора и талант аранжировщика.
     Ренато колесил на красном "фиате" по дорогам Италии, мчался из Милана в
Рим, из Рима в Турин, из Турина во Флоренцию. Встречался с деловыми людьми -
известными  импресарио,  владельцами концертных  залов, менеджерами  радио и
телевидения. И всюду  надо было успеть, вовремя  договориться, организовать.
Его усталое лицо оживлялось только тогда, когда он говорил о деньгах.
     - О, Аня, - твердил он, вертя баранку, - ты наше  сокровище! Ты даже не
понимаешь,  какое  ты сокровище, как долго мы тебя ждали!  Если  так  пойдет
дальше, глядишь, через год я куплю себе дом на побережье. И - что  уж совсем
невероятно -  женюсь по любви!..  -  Он  приглашал  Анну в  кафе,  умудряясь
исчезнуть до того, как надо было платить по счету. Потом униженно извинялся,
оправдываясь отсутствием мелочи: - Вот разменяю крупную купюру и верну...
     Обещание  оставалось  обещанием.   Анна   не  сердилась,  а  по  своему
обыкновению усмехалась про себя.
     Ренато  был  скуп  от  природы.  Конечно,  это   свойство  имело   свои
"социальные  корни", но с  ним ничего нельзя было поделать.  При переезде из
города в  город,  с концерта на  концерт он выбирал  длинные  окольные пути,
плохие  каменистые деревенские дороги:  за проезд по удобной автостраде надо
было платить, а страшнее этого испытания для него ничего не существовало. Он
готов был  пренебречь самой обычной  логикой:  машина уродовалась  на плохих
дорогах,  они теряли уйму  времени (а время -  деньги)  и  однажды  чуть  не
сорвались в пропасть.
     Одновременно  с концертами шла  подготовка  к фестивалю  неаполитанской
песни. На  фестивале  предстояло  петь под фонограмму. Это  сильно  огорчало
Анну.  К  тому  же  в  студии,  где  шла  запись, было  душно.  Однажды  она
почувствовала  сильную боль в  сердце,  в  глазах  потемнело, и она про себя
решила, что это  конец.  Но  через несколько  минут пришла в  себя. Уставшие
музыканты,  с которых  пот  лил градом,  даже  не  заметили, что  ей  плохо,
отчаянно фальшивили и по-итальянски экспансивно выясняли отношения.
     Фестиваль проходил  в три  тура  - в знаменитом Сорренто, на живописном
острове Искья и в Неаполе.
     Автор песни, которую пела  Анна, композитор Дженио Амато,  просил ее не
слишком близко принимать к сердцу мнение жюри:
     -  Оно  далеко  не  всегда  объективно,  особенно  если  учесть, что вы
иностранка,  первая   полька,  которая  поет  в  таком  сугубо   итальянском
фестивале. Главное - вы попали в Италию.
     - Анна! Невероятно! Поздравляю!  - с  этим воплем в ее номер в  Неаполе
ворвался Ренато.  Лицо его осунулось,  большие голубые глаза превратились  в
щелки от постоянного недосыпания. - Поздравляю!
     - С чем? - изумилась она. - Я же слышала по радио решение жюри: победил
Нино Таранто...
     - А-а, ерунда! -  беззаботно отмахнулся Ренато.  - Ты в  перечне  самых
популярных певцов Италии - вместе  с Челентано,  Катариной  Валенте и  Рокки
Робертсом. Тебе  присужден "Оскар симпатий  - 1967"!  Нет,  надо  немедленно
выпить, иначе я  сойду с ума! Послушай, у тебя есть деньги? А  то  я оставил
кошелек в машине. Через два часа верну. - Он искоса взглянул на нее и  робко
добавил: - Нет, правда верну, обязательно...
     Несмотря  на физическую  и нервную  перегрузку,  постоянно  нагнетаемую
темпераментными компаньонами, Анна  испытывала истинное наслаждение во время
концертов. Ей нравилось, как итальянцы  слушают. Как они реагируют на пение,
прямо на  глазах становясь  добрыми, внимательными и  сердечными.  Иногда ей
приходилось  выступать  в залах, где  не  принято слушать  сидя.  Под  пение
посетители  танцуют.  А вот  когда Анна  начинала петь, танцы  сами по  себе
прекращались, все головы  поворачивались в ее сторону и сотни глаз светились
искренним  восхищением.  Для  нее это  было дороже  аплодисментов  и премий,
дороже  восторженных  рецензий   в   газетах.  После   таких  концертов  она
преображалась, излучая спокойствие и радость.
     Анна  от  души  жалела  Ренато.  Он  превратился   в  комок   нервов  -
озабоченный,  встревоженный, боящийся  куда-то  опоздать,  от него  все чаще
пахло  спиртным...  И  когда  он  в таком состоянии  садился  за  руль, Анне
делалось не  по  себе. Единственно,  в чем  он оставался прежним, так  это в
отношении денег: так же виновато просил "взаймы" и не возвращал. И неизменно
предпочитал плохие дороги, лишь бы не платить грошового налога...
     Концерт   в   небольшом   городке  Форли   закончился   поздно   ночью.
Гостеприимные, обожавшие  музыку  жители городка долго не отпускали Анну  со
сцены,  и  она,  не  в силах  отказать,  пела  и  пела. В маленькую,  уютную
городскую  гостиницу она вернулась около  часа ночи. Было  приятно  пройтись
пешком в окружении восторженных меломанов  от концертного зала до гостиницы.
Анна  уже  приняла  ванну   и  собиралась  лечь,  как   неожиданно  в  дверь
постучались. На пороге стоял Ренато. Он  был бледен, от него пахло коньяком,
но в глазах горели веселые огоньки.
     - Привет, наше сокровище! - заорал он. -  Ты что это, спать собралась?!
А ну-ка вставай! Тебя ждет шикарная гостиница в Милане.  Там оплачен  номер.
Оплачен, а здесь  надо платить! Сама понимаешь,  наша фирма  пока  не  такая
богатая, чтобы платить за два номера сразу.
     Через двадцать минут они уже сидели в машине и мчались по тихим  улицам
спящего городка.
     - Скажу тебе честно, - прибавляя скорость, рассказывал Ренато, -  я уже
два  дня  не спал.  Задала  ты нам  работу!  Утром  вернулся из  Швейцарии -
подписан контракт,  о-ля-ля,  закачаешься!  Обскакал весь Милан и - сюда, за
тобой. Всюду надо успеть. Что ни говори, а главное в жизни - деньги! Уж я-то
знаю,  что  это такое, когда их нет,  - он замолчал и через несколько минут,
когда они выехали на шоссе, вновь обратился к Анне, подавляя зевоту: - Давай
не  будем  плестись  по деревням,  поедем  по  автостраде -  ночью налоги не
берут...
     Эх, Ренато, Ренато. Он совсем потерял голову от неожиданно свалившегося
на них  успеха (который  выражался конкретными денежными  цифрами). Он нежно
поглядывал  на сидящую  рядом с  ним  пассажирку. Совсем как  почтенный отец
семейства смотрит на только что приобретенную дорогую вещь, на которую копил
по лире много лет. Ренато не заметил, как скорость на спидометре перескочила
на цифру 100, потом начала ползти вверх к цифрам 120, 130, 140, 150,  160...
Он  видел впереди  далекие огни  Милана  и мечтал  о мягкой теплой  постели.
Ренато не  сразу осознал, что теряет управление, что руль уже  не  слушается
его,  что  машина  с жутким  свистом куда-то  летит и страшный тяжелый  удар
настигает его...
     Их  нашли  под  утро.  Водитель грузовика  остановился  около разбитого
"фиата", в котором без сознания лежал Ренато. А метрах в двадцати от "фиата"
лежала  окровавленная молодая женщина, как спустя двадцать минут  установила
дорожная полиция, - польская артистка Анна Герман.
     Она попробовала пошевельнуться и почувствовала невыносимую боль во всем
теле, словно кто-то беспощадно вбивал в  нее острые гвозди. Она застонала  и
чуть приоткрыла глаза: неровный свет ускользал, выхватывая  фигуры  кричащих
людей...
     "Где   я?"   -   пронеслось   в  мыслях.  Попыталась   сосредоточиться,
восстановить в  памяти  картину происшедшего. Концерт,  Ренато,  автомобиль,
дорога в Милан... и  пустота, будто оборвалась кинолента... Кто-то склонился
над ней. Она  услышала, как  сказали по-русски со слезами облегчения: "Слава
богу, жива!"
     "Мама?.. Неужели мама?! Или снова сон? Где я?.."
     Рядом  кто-то  быстро  говорил по-итальянски. Еще кто-то  - по-польски.
Удивительно знакомые интонации. "Неужели Збышек?" Потом голоса уплыли, стало
легко и приятно... Анна бежит  по лесной  тропинке  среди  красных,  желтых,
оранжевых цветов к  огромному голубому  озеру,  сбрасывает  с  себя платье и
бросается в прозрачную,  нагретую солнцем воду.  Вынырнув, она вдруг  слышит
музыку. Мелодии, напевы, хор  поющих голосов...  Они доносятся отовсюду -  с
берега,  с деревьев, с лодок, которые медленно кружат вокруг и стискивают ее
со всех сторон. С ужасом ощущает, что теряет силы и  начинает тонуть, а ноги
запутываются  в  сетях.  Анна  отчаянно  пытается   вырваться,  и   знакомая
невыносимая боль пронизывает все тело...
     Она  снова  открывает глаза. Теперь в палате  светло.  По  стенам резво
скачут солнечные зайчики. На стуле перед кроватью, ссутулившись, сидит мать.
Желтое, утомленное, состарившееся лицо.
     - Господи, слава богу, жива... - словно молится Ирма, и Анна видит, что
слезы  текут  по ее щекам,  что она еле сдерживается, чтобы  не  зарыдать  в
голос.
     Анна хочет  сказать что-то успокаивающее, доброе, но язык не  слушается
ее, горло издает какие-то бурлящие звуки, улыбки тоже не  получается. Только
теперь к  жестокой  боли  во всем теле добавляется и тяжелая боль  в висках.
"Наверное,