Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
любимая певица? Да
нет, вряд ли. Жене безразлично его настроение. Узнать про друзей? Или чтобы
выговориться, как выговариваются все истосковавшиеся по родине? Или
расспросить о брошенной жене? А может быть, он или "они" - все играют,
изображая тоску, угрызения совести, взывая к памяти тех, от кого они ушли
или кого предали? И все эти пьяные стенания, в которые они сами в данный
момент так истово верят, всего лишь одна из мизансцен в этой игре,
рассчитанной на два или три часа? На большее у них ведь нет времени. Завтра
надо рано вставать и продолжать "дело"...
xxx
Из Америки Анна везла "все" для сынишки. За месяц с небольшим малыш
заметно подрос, взгляд стал осмысленным, и он с удивлением смотрел на
раскрасневшуюся, счастливую маму, осторожно прижимавшую его к груди и нежно
целующую в носик и щечки,
Отдыхать долго не пришлось, хотя она мечтала хотя бы месяц посидеть с
ребенком и лишь потом взяться за дело. Ее включили в состав делегации,
отправлявшейся на Дни культуры Польши в Португалию. В Лиссабоне она имела
огромный успех. Газеты пестрели ее фотографиями. Ей опять начали предлагать
контракты, но она отказывалась под разными предлогами. Здесь, в Лиссабоне,
многое напоминало Италию, и ей делалось не по себе...
Несколько дней она провела в Варшаве. И снова в путь. На этот раз в
Софию, тоже на Дни польской культуры. На концерте в Софии присутствовало
много советских туристов. По их просьбе Анна спела "Надежду" - а капелла,
поскольку оркестровку песни она оставила дома.
Вернувшись в Варшаву, Анна с радостью занялась домашним хозяйством.
Хотя Зося действительно оказалась трудолюбивой и аккуратной девушкой,
все-таки дел накопилось немало. И теперь Анна наводила, как она говорила,
"полный порядок". Ей нравилось возиться со Збышеком, играть с ним, учить его
разговаривать, стараться самой разбирать его забавный детский язык. Так
продолжалось месяц, может быть, чуть больше. Анна упоенно возилась с
ребенком, никого не допуская к нему, позволяя Зосе лишь помогать готовить
обед и ужин.
Однажды она проснулась среди ночи с какой-то непонятной тоской в душе.
Все вроде бы идет нормально. Самое главное - ребенок здоров. Сама она тоже
ни на что не жалуется. И все-таки чего-то не хватает. Ага! Понятно чего:
почему-то все время молчит телефон. А телефон в ее сознании связывался с
репетициями, концертами, бурными гастрольными планами. Она встала, надела
домашние тапочки, включила настольную лампу и подошла к телефону. Сняла
трубку. Гудка не было. Она улыбнулась, от сердца отлегло: "Ах, Збышек,
Збышек-старший! Хитрец! Ты оберегаешь мой покой. И вносишь в мое сердце
беспокойство. Я-то ведь все еще певица, и я должна петь. Я хочу петь! Очень
хочу!.."
На следующий день она сама включила телефон и теперь, одевая сына, все
косилась на аппарат, как на человека, который должен сообщить нечто
неожиданное и радостное. Но телефон молчал. Звонки, конечно, изредка
раздавались. Но звонили из прачечной, химчистки. Потом позвонила какая-то
подруга, еще по школе (она живет по-прежнему во Вроцлаве и сейчас в Варшаве
проездом). Кто-то ошибся номером...
Тревога сжала ей сердце: "Вот так! Тебе не звонят, и ты не звонишь. Не
звонят тебе - это понятно, значит, ты не нужна, как раньше. Но вот почему ты
не звонишь? Гордая! Вчерашняя звезда! Звездная болезнь на склоне...
Наверное, у всех людей так, чем бы они ни занимались: когда молод и
энергичен, нужен всем, а когда наступает старость - никому. Ой, что это я
подумала о старости? И как только не стыдно? Мать крохотного ребенка. Мать,
а не бабушка". Она набрала номер телефона пана Анджея. Было три часа дня.
Анна набрала номер машинально, не рассчитывая застать его дома. Но он как
раз "забежал на минуточку".
- Ой, как я рад, пани Анна! Тут, знаете ли, столько предложений... Но
ваш муж просил вас пока не тревожить. Ох уж эти мне мужья! Им не понять душу
артиста. Так я собираю состав?
Репетиции начались через несколько дней, и она снова погрузилась в
концертную жизнь - трудную, суматошную, изматывающую, но для нее -
единственную. Сольных концертов почти не было. Зато было множество сборных.
Анна узнавала о них в последнюю минуту. Из-за этого сильно нервничала,
быстро переодевалась и мчалась на такси в какой-нибудь Дом культуры. Публика
по-прежнему горячо принимала ее. Аплодисменты выделяли и отделяли Анну от
остальных артистов, участвовавших в таких концертах. В основном это были
молодые люди, только еще начинающие, или пожилые, уже заканчивающие и теперь
всеми способами продлевающие свой век на сцене.
Из Советского Союза приходило много радостных и ободряющих писем. От
Качалиной - очень сердечные и в то же время деловые, содержащие интересные
планы и предложения. От людей, которых она не знала, - эти письма она ценила
вдвойне: они свидетельствовали об огромном успехе песен, которые были
записаны в Москве и теперь стали любимыми. Анна получила официальное
приглашение Советского телевидения выступить в заключительном концерте
главной музыкальной программы года "Песня - 1977" с песней Владимира
Шаинского и Михаила Рябинина "Когда цвели сады" и с радостью приняла это
приглашение. Правда, до этого ей еще раз довелось приехать в Советский Союз
(всего на несколько дней), в Донецк - на фестиваль "Дружба молодежи". Она
вспомнила недавние мысли о грозящей старости и невольно улыбнулась:
"Все-таки фестиваль "Дружба молодежи"!"
Она уже много лет не пела в одном концерте вместе со звездами польской
эстрады. Те смотрели на Анну, как смотрят молодые самоуверенные футболисты
на вчерашнего прославленного форварда, который потерял и скорость и силу
удара, но все еще пытается удержаться в лидерах...
А в этом концерте в Донецке главной звездой был Чеслав Немен - певец и
композитор, глубоко современный, правда, на взгляд Анны, иногда сложный для
восприятия, но имеющий огромную армию поклонников и последователей во многих
странах. Сам Немен не особенно охотно согласился участвовать в сборном
концерте. Его устраивали только сольные выступления.
- Я песенок не пою, - пренебрежительно говорил он. - Я вообще не знаю,
что это такое... Я играю баллады.
Все смотрели на Немена с уважением. В черном, по-военному скроенном
костюме со стоячим воротничком, он мало был похож на артиста, скорее, на
какого-то сурового проповедника. Некоторые даже побаивались его. В концерте
Немен пел перед Анной. Зрители, собравшиеся в огромном спортивном зале,
приняли его с энтузиазмом. Дважды он пел на бис. Мог бы спеть и третий, но
перестарался: долго не выходил, публика успокоилась, и ведущая объявила Анну
Герман.
Певицу встретили аплодисментами. Она спела "Быть может", потом еще одну
свою песню - "Это, наверное, май". Пела она, как всегда, ровно, мягко и в то
же время вдохновенно, нежно, страстно. Сразу же после этой песни началась
овация. К эстраде пробирались люди с цветами. Очень просили "Надежду". Она
готова была к этой просьбе и запела любимую песню. Теперь зал пел с ней,
потом снова началась овация и "Надежду" пришлось повторить... Анна видела,
как сбоку из-за кулис за ней внимательно наблюдает Немен, там собрались и
другие артисты, в том числе и оперные. Она спела "Когда цвели сады", и
теперь овация и крики "браво" сотрясали Дворец спорта, потом исполнила еще
одну польскую песню. Зрители не отпускали ее. Анна подошла к микрофону,
пытаясь объяснить, что репертуар исчерпан, что музыканты больше ничего не
смогут сыграть, но публике не хотелось ее отпускать. И пришлось спеть
"Надежду" еще раз!
В душе Анна торжествовала. Она не удержалась и даже черкнула несколько
слов об этом успехе Качалиной. "Передай Боре, - просила она (Анна знала, что
Борис в восторге от Немена), - что меня приняли лучше, чем самого пана
Чеслава, Так что есть еще порох в пороховницах!"
И снова Анна с грустью подумала, как много значит в судьбе певца
настоящая песня и как жаль, что таких песен у нее в Польше слишком мало.
В Москву Анна прилетела полтора месяца спустя - в начале декабря шли
съемки передачи "Песня - 1977". Как оказалось, в этой программе ей
предстояло исполнить две песни: "Когда цвели сады" и "Эхо любви" Евгения
Птичкина и Роберта Рождественского.
Клавир последней песни Анна получила год назад - накануне последнего
приезда в СССР по приглашению телевидения. Качалина писала, что песня
предназначается для художественного фильма "Судьба", который ставит актер и
режиссер Евгений Матвеев. Анне эта песня показалась очень печальной.
Пожалуй, самой печальной из того, что ей приходилось петь до сих пор.
Вероятно, она не рискнула бы исполнить ее в концерте: уж слишком
драматические ноты звучат в ней. Боялась сорваться в сентиментальность. Но
песню эту она разучила быстро.
На следующий же день после того, как она прилетела, состоялась запись.
На "Мелодию" приехал Птичкин, приехал и Евгений Матвеев. В студии
разместился оркестр кинематографии, дирижер взмахнул палочкой, и началась
репетиция. Анна сняла туфли и стояла босиком перед микрофоном. Когда после
записи она вышла из студии, то первое, что ей бросилось в глаза, - это
изменившееся за полчаса лицо Матвеева. Оно как-то осунулось. На глазах
блестели слезы.
- Извините, - оправдывался он. - Не смог сдержаться. Спасибо вам,
Анечка, огромное!
Трудно сказать почему, но песню эту Анна явно недооценила. Она как-то
забыла про нее - мол, сделала работу честно и добросовестно, и все. А песня
пошла. Еще не вышел на экраны фильм, еще не было телевизионных передач, а
были лишь радиопередачи, но "Эхо любви" полюбилось. Письма, как чуткий
барометр, "регистрировали" успех, они шли и шли. Авторы писем просили,
требовали еще и еще раз передать любимую песню.
- Так что, Анна, у нас к вам просьба, - говорила ей редактор Татьяна
Коршилова, - спеть "Когда цвели сады" и "Эхо любви".
- Постойте, "Эхо любви"? Да я ведь пела эту песню только раз. Однажды
записала на "Мелодии" и почти забыла.
- Ничего, Анна, все будет в порядке, - утешала Коршилова. - вы человек
талантливый. И потом, мы хотим, чтобы вы спели "Эхо любви" в дуэте с Львом
Лещенко. Тут и Евгений Николаевич Птичкин нам поможет.
- И у меня к вам просьба, - нерешительно сказала Анна. - Я, конечно,
постараюсь вспомнить. Только давайте мы с Лещенко будем петь без фонограммы,
живьем.
- О нет, это исключено, - замахала руками Коршилова. - Во-первых,
концертная студия не приспособлена для оркестра, а во-вторых, вы с Лещенко,
извините, не смотритесь рядом: вы выше. Он будет стоять в глубине сцены, а
вы с краю.
Наложение на готовую фонограмму сделали довольно быстро. Можно было бы
еще быстрее, но Лещенко несколько раз ошибался. Съемки продолжались два дня.
На практике это означало два дубля одного концерта. И оба дня Анна
терзалась: "Ну зачем я согласилась петь под фонограмму? Получается не так,
как хотелось".
За несколько часов до начала съемок второго дубля она позвонила
Шаинскому:
- Владимир Яковлевич, вы всемогущий человек, сделайте что-нибудь! Ведь
ваши "Сады" много потеряют, песню обязательно надо петь "живьем".
- Да с чего это вы взяли, Анечка, что я всемогущий? - польщенный,
удивился Шаинский. - По сравнению с редакторами я просто ноль без палочки.
Но раз вы просите, попробую.
Перед самым началом концерта, уже в артистической, Шаинский радостно
сообщил Анне:
- Просьба удовлетворена. Будете петь под оркестровую фонограмму.
Да, в тот декабрьский вечер Анна одна из всех участников
заключительного концерта "Песня - 1977" пела сама, "своим голосом". И
одна-единственная в этой подготовленной "телевизионной" аудитории исполнила
песню "Когда цвели сады" на бис!
Очарованные зрители попросту забыли, что они находятся не в концертном
зале, а на съемках телевизионной передачи, и дали волю своим эмоциям.
Наверное, многие из наших артистов, которые участвовали в этом концерте,
тоже могли бы петь "живьем". Но больше почему-то доверяли фонограмме,
техническому совершенству звукозаписывающей аппаратуры. Меньше думали об
искренности, о том, что каждое естественное выступление по-своему
неповторимо.
Дни, проведенные в Москве, как всегда, были заполнены до отказа.
Встречи с композиторами, прослушивание новых песен, подготовка к записям,
сами записи, съемки на телевидении. От всего этого избытка движений, желания
все разом исполнить, спеть, записать, выпустить - болела голова, ломило в
позвоночнике, сон приходил с трудом. Но все это было счастье. И о большем не
стоило мечтать. Всего пять дней! Но и тут записи на "Мелодии", съемки
концерта на телевидении и огромная пачка клавиров, которые, возможно, скоро
"запоют" ее голосом.
Правда, Анна чувствовала, что у нее уже не хватает сил спорить и
переубеждать молодых, зачастую весьма энергичных авторов, которые
прорывались к ней с готовыми оркестровыми фонограммами.
- Поймите же, - чуть не умоляла она их, - во сколько раз будет лучше,
если я буду чувствовать рядом живой оркестр!
- А вы поймите нас, Аня! Где мы вам его найдем сейчас? Мы и так
месяцами ловили музыкантов, выколачивали студии, чтобы записать оркестр
специально для вас!
Это "специально для вас" действовало магически. Ей так давно не
говорили - "специально для вас"!
xxx
В варшавской квартире - тишина. Ровно посапывает маленький Збышек, с
часу до трех он спит, и теперь мама, разложив перед собой клавиры, может
вполголоса попеть. Когда Анна поет в присутствии сына, он почему-то начинает
горько плакать. По-видимому, он уже понимает: если мама поет, то, значит,
скоро уедет. А кому из малышей нравится, когда мама или папа уезжают!
В последние несколько месяцев после возвращения из Москвы дела шли не
самым лучшим образом. Збышек долго болел. В связи с этим пришлось отменить
целый ряд концертов. Тем временем музыканты из состава, сформированного
паном Анджеем, разбрелись кто куда. Потом, когда начали сколачивать новый
состав и уже приступили к репетициям, расхворалась сама Анна: у нее начался
грипп. Поднялась высокая температура, которую никак не удавалось сбить
несколько недель. И новый состав, с которым Анна не спела ни одного
концерта, тоже распался сам по себе. Потом куда-то исчез пан Анджей. Жил он
один, и узнать, что с ним, уж не заболел ли, оказалось делом трудным. Он
появился только через три месяца. Действительно, с ним стряслась беда: в
Познани, куда он поехал на день рождения внука, его сбила машина. И теперь
по выходе из больницы он оказался лишенным самого главного своего
достоинства - подвижности.
Как ни старалась Анна сама организовать ансамбль, у нее мало что
получалось. Музыканты требовали постоянной работы, а этого она гарантировать
им не могла. Опять выручили военные: несколько раз ее приглашали на
выступления с оркестром Войска Польского, и это оказалось как нельзя кстати.
Именно в моменты организационных неудач, когда у нее попросту опускались
руки и она уже теряла веру в то, что вообще когда-либо еще выйдет на сцену,
начинались концерты. Наступал праздник, как все концерты, веселый,
радостный, счастливый. Она пела все, что ей предлагал дирижер: и задорные
солдатские песни, и мягкие лирические, и даже неаполитанские...
К сожалению, выступления с армейским коллективом не были столь частыми,
как хотелось бы, но слава богу, что они все-таки были.
В июне по предложению Главного политуправления Войска Польского Анну
пригласили принять участие в XII фестивале солдатской песни в Колобжеге. И
хотя среди его участников и лауреатов обычно мало ярких эстрадных звезд,
этот фестиваль любили и за репертуар, всегда включавший в себя трогавшие до
слез песни военных лет и военные песни наших дней, и за красочность,
театрализованность, нарядность. Она уже давно не принимала участия в
конкурсах и фестивалях и теперь испытывала легкое волнение, на короткое
время почувствовав себя робкой дебютанткой.
Колобжег - небольшой городок на Балтийском побережье, освобожденный от
гитлеровцев весной 1945-го. Тогда и произошло историческое воссоединение
Польши с Балтикой. Солдаты, стоя по пояс в ледяной обжигающей воде, бросали
в набегающие волны самодельные медные и деревянные кольца, как символ
обручения с Балтикой... Именно поэтому главные награды Колобжега - золотой,
серебряный и медный перстни. Анна получила золотой...
Сначала она предполагала исполнить старую партизанскую песню "Сегодня к
тебе прийти не смогу". Но потом по радио передали волнующее сообщение:
"Первый поляк-космонавт Мирослав Гермашевский в космосе..." Анна вспомнила
полузабытую песню Романа Чубатого "Между небом и землей" и решила спеть ее.
"Как бы ни было прекрасно там, в далеких звездных далях, - говорилось в
песне, - самое прекрасное - это возвращение на землю, на нашу родную,
единственную". Эта песня показалась Анне уместной, отражающей и ее личное
настроение и настроение многих... Она пела эту лирическую негромкую песню об
извечном земном притяжении, о счастье, которое дарит людям родная земля. А
зал скандировал: "Первый поляк - космонавт! Первый поляк - космонавт!"
Анну давно не показывали по телевидению. Эта прямая трансляция из
Колобжега вызвала наплыв зрительских писем. "Показывайте почаще Анну
Герман...", "Анна у нас певица номер один, а вы так редко передаете ее
выступления...", "Хотим видеть Анну Герман..." - говорилось во многих
письмах.
Может быть, поэтому, а может быть, в силу каких-то других причин месяц
спустя к ней домой приехал редактор телевидения с молодым композитором. В
тот день менялась погода, а в моменты сильных климатических изменений у нее
болели кости и суставы. Но она, как всегда, умело скрывала недомогание,
встретила гостей приветливо, впрочем, и ждала их с нетерпением. А вдруг
действительно настоящая песня?.. Но чуда не случилось: музыка была
малоинтересной, сумбурной, искусственно прилепленной к возвышенному тексту,
имеющему мало общего с песенной поэзией. Но редактор льстил композитору, и
это было бы очевидно даже не профессионалу. Анна тоже (нельзя же обижать
гостя) сказала несколько вежливых слов. Потом добавила:
- Увы, эта песня не для меня.
Показываться по телевидению лишь бы с чем, по ее убеждению, это
медвежья услуга самой себе, когда у тебя уже есть какие-никакие завоеванные
позиции. Плохая песня для артиста на телевидении - это все равно что
соломинка для утопающего. Так при активной помощи музыкального редактора
можно поставить точку на своей актерской судьбе...
Редактор смотрел на нее то ли с недоумением, то ли с откровенной
неприязнью. Простились холодно.
Анна стирала, кормила, купала, гуляла со Збышеком-маленьким, ходила на
рынок и в магазины. И невольно ловила себя на том, что все время думает о
песне, о той единственной песне, которая способна помочь ей снова выплыть на
поверхность. Сама она уже давно ничего не писала: не было настроения, а
главное, не было уверенности в талантливости собственной музыки. При всей
мелодичности и технической грамотности ее песням не хватало той сам