отом  расхохоталась и
добавила: - А я величайший композитор современности!
     После вручения премий был банкет. Анне казалось, что еще никогда она не
чувствовала  себя  так  хорошо.  Она  даже  выпила  три бокала  шампанского.
Посмотрев  в  зеркало,  увидела  румянец  на  щеках  и счастливые  блестящие
глаза... К ней подошел какой-то человек.
     -  Кажется,  мы  знакомы с  пани.  Ну  да  это  не важно. Я  имею честь
предложить  вам поездку на телевидение  ГДР, всего на  три  дня.  Интересная
шоу-программа.
     Это был  тот самый человек, который в прошлом году в Сопоте  требовал у
нее денег.
     Разные  люди подходили  к  Анне,  чокались с ней, пили за ее  здоровье,
лестно говорили о ее даровании, даже о гениальности...
     На следующий  день газеты  запестрели  ее  фотографиями. Телефон  в  ее
номере начал звонить  с десяти утра (а она  легла  спать в  пять). От звонка
проснулась  с  сильной  головной  болью,  коротко ответила  на  поздравление
незнакомого  человека, положила трубку. И снова -  телефонный  звонок. Потом
еще один.  Положила  на  телефон подушку,  чтобы не слышать звонков, и снова
уснула.
     После обеда  в ее номере объявился "пан  из Сопота"  -  так  Анна  сама
прозвала его. Он сказал, что через неделю Анна должна быть в Варшаве. Оттуда
поездом - в Берлин, на телевидение, а через две недели - отъезд в Москву.
     Дни замелькали,  как  в калейдоскопе, Анне начало казаться, будто жизнь
превратилась  в  сплошной праздник  -  бесконечные  приемы  в  самых  разных
инстанциях,  поздравления,  пожелания,  приветственные адреса.  Времени  для
репетиций не хватало,
     "Э, да еще несколько  месяцев приветствий, и я стану профессионально не
пригодной!.."
     В Берлине прямо с вокзала Анну повезли на телевидение.
     - Где фонограмма? - спросил режиссер.
     -  Нет  у меня фонограммы, - смущенно ответила Анна. - Мне в Варшаве  о
фонограмме ничего и не говорили. У меня есть партитура для оркестра...
     - Прекрасно!  - воскликнул  режиссер. -  Все дело в том, что у нас  нет
оркестра.  Участники нашего шоу поют под фонограммы. Во  всем мире все давно
поют под фонограммы!
     Анна пожала плечами.
     - Что же мне делать?
     -  Пойдите  в  центральный универмаг,  накупите побольше, а  вечером мы
отправим вас домой. Удивительная неорганизованность! - Он зло махнул рукой и
через минуту уже оживленно беседовал с художником.
     "Если  бы  я  знала, что  надо петь под фонограмму, я ни за  что  бы не
поехала.  И  не только потому, что  у  меня  ее просто  нет.  А  потому  что
фонограмма,  в  конце-то  концов,  -  обман!  Пропадает  непосредственность,
настрой, само творчество, которое всякий раз  неповторимо. Пусть  фонограмма
гарантирует качество,  стабильность, облегчает труд артиста, но все-таки это
обман и зрителей, и самих себя..." - рассуждала Анна.
     Через несколько часов в гостинице ее нашел помощник режиссера, попросил
срочно партитуру,  собрали  ансамбль.  Через  два часа  -  репетиция. Анна -
единственная в программе - пела с "живым" оркестром!
     Из Берлина Анна  поехала во  Вроцлав - домой. Через  три  дня ее  ждала
долгая поездка в Советский Союз,  и эти  два  дня отдыха она решила провести
дома. Она удивилась и обрадовалась, когда на вокзале увидела знакомую фигуру
Збышека. После фестиваля в Ополе они  виделись редко - и  он и она были  так
заняты,  что  даже по  телефону  разговаривали редко.  Вообще Анна  не очень
жаловала  телефонные  разговоры.  Другое дело, когда  видишь  глаза, улыбку,
губы...
     -  Збышек! Дорогой  мой! -  кинулась  к нему  Анна. -  Как  мне тебя не
хватало! Ох, как я по тебе соскучилась! А ты не разлюбил меня?
     Збышек молча крепко прижимал ее к себе. И ласково гладил ее по голове.
     - Как я счастлива,  что мы  собрались  все вместе!  - говорила  Анна за
вечерним, по-праздничному накрытым столом. - Правда, мама, как мне повезло?!
Есть любимая работа, есть  любимый Збышек, и вы живы-здоровы... Ну, что  еще
надо?..
     - Надо бы радоваться  и бога не гневить, - сказала по-русски бабушка. -
Ты в Россию едешь, Анюта, так поклонись Родине.
     "Тук,  тук",  -  стучат  колеса  поезда.  Только  что  миновали  Брест,
советские  пограничники раздали паспорта. А за  окнами по-прежнему  зеленеют
леса, склоняются под сильным ветром березы, голубеют  в густой  траве нежные
васильки...
     Родина,  родная  земля!  Как часто  Анна  мысленно возвращалась сюда! К
березам и василькам, которых  сама в детстве не знала, но о которых читала в
книжках.  К горючим  пескам,  окружавшим  Ургенч.  В  сам Ургенч,  казалось,
плавившийся под жарким солнцем. К людям, с детства  окружавшим ее, которые в
тяжелейшие  годы  помогли выжить, согрели  человеческим  теплом  и участием,
вселили веру в справедливость...
     В  1956  году  был  посмертно  реабилитирован  ее отец. Справку  о  его
реабилитации  она  читала  со  слезами на  глазах:  "А ведь  все могло  быть
иначе..." Теперь она ехала к себе на родину  как  певица  из  другой страны.
Дружественной, братской, но все равно - другой...
     Россия и Польша. В  истории взаимоотношений этих государств было немало
мрачных,  трудных,  окрашенных  горечью  страниц, Но  было много  и славных,
возвышенных,  героических.  Лучшие   люди  России  и  Польши   -  знаменосцы
просвещения, науки, культуры, искусства - всегда  тяготели друг к другу,  их
связывали тесные, нерасторжимые узы. "За вашу и нашу свободу" - этот славный
лозунг революционной солидарности  XIX  века  наполнился новым содержанием в
годы второй мировой войны.
     Анна всматривалась  в  пейзаж за окном и пыталась вспомнить тот путь на
запад, который  она девочкой проделала вместе с матерью и бабушкой. Это было
давным-давно. И вместе  с  тем  так недавно. Но как она ни напрягала память,
как ни пыталась - ничего узнать не  смогла. Да  и что можно узнать,  если за
окном только лес да поле и мимо проносятся маленькие белорусские станции. Но
сердце бьется часто-часто, вот-вот выпрыгнет из груди! Как  ни старайся, сон
не придет. Родина...
     А вот  и Москва - огромная столица великой державы. Тогда, после войны,
они проехали ее поздно ночью.  А сейчас утро. Автобус несется с Белорусского
вокзала по нарядной  улице Горького, потом  сворачивает  на  Садовое кольцо,
заполненное машинами. Анна сидит, прижавшись  к окошку. И молчит. И думает о
своей судьбе, которую  иначе как драматической не назовешь. И чувствует себя
бесконечно  счастливой...  Еще  поворот,  и  автобус пересекает Москву-реку.
Перед ними -  небоскреб гостиницы  "Украина".  Товарищи  по поездке  - Мария
Котербская,  Дана Лерская, Веслава Дроецкая, Януш  Гнятковский, Ежи Мильян -
чувствуют себя знатоками Москвы. Они уже  бывали  здесь  не  раз и, коверкая
русские слова, оживленно болтают со встречающими их работниками Госконцерта.
     Первый   концерт  в  Москве.  Как  справиться  с  волнением?  Чтобы  не
сорваться, не  дать  возможности  эмоциям помешать профессионализму,  годами
отточенному мастерству? Анна чувствует, что голова стянута железным обручем,
а сердце стучит так сильно, что оглядываешься - не слышит ли кто рядом этого
стука.
     Но коллеги шутят, им весело,  они едут на концерт в хорошем настроении.
Мужчины  одеты с иголочки, лица холеные,  тщательно выбритые. Как не  похожи
эти гастролеры,  привыкшие к зарубежным турне, на  тех артистов,  с которыми
она начинала, с которыми колесила по провинции! На вечно невыспавшихся людей
с бледными, усталыми лицами, одетыми более  чем скромно - в потертые джинсы,
бесформенные грубые свитера, плащи цвета хаки. Эти  звезды другие! Они знают
себе цену, привыкли к успеху и воспринимают его как должное.
     -  Бьюсь об заклад, - восклицает  Януш Гнятковский, - я один смогу петь
весь  вечер,   причем  "Бесамэ  мучо"  семь  раз   на  бис,  а  "Истамбул  -
Константинополь" - одиннадцать!
     - Подумаешь,  удивил!  - презрительно усмехается Веслава Дроецкая. - Да
если хочешь знать, так и я в Ленинграде месяца три назад по полтора часа  со
сцены  не уходила...  А эта  Лоубалова! "Красную розочку, красную  розочку я
тебе дарю...". И еще: "Я вас всех очень, очень люблю..." И успех обеспечен!
     Кто из артистов не мечтает иметь успех у публики? Таких  нет. Но только
какой ценой? Одни свято верят в свой талант и мастерство. Другие надеются на
"проходной"  репертуар,  третьи  -  на  экстравагантность  и  неожиданность,
четвертые - на дурные вкусы публики...  Анна в тот вечер мечтала понравиться
москвичам,  мечтала  и  горько  жалела,  что у  нее почти  не  было  времени
готовиться  к  гастролям,  что  у  нее   лишь  партитуры   совершенно  здесь
неизвестных польских песен, что в репертуаре ее нет ни русской, ни советской
песни. Да  и вообще репертуар у нее не выигрышный - ни одной ярко выраженной
ритмичной песни с интонациями шлягера.
     Зал  летнего  театра  "Эрмитаж"   заполнен  до  отказа.  Лишние  билеты
спрашивали  еще  у  Садового кольца.  Когда  автобус  сквозь  толпу зрителей
подъехал  к  служебному  входу,  наиболее ловкие  прорвались  сквозь  кордон
милиции и  так  настойчиво стали  просить  автографы, что  со стороны  могло
показаться, будто речь идет об их жизни и смерти. Хорошее настроение коллег,
их абсолютная уверенность в успехе неожиданно подействовали на Аню.
     А  ведь Януш  Гнятковский  говорил  правду! Высокий,  с  блестящей, как
начищенная кастрюля, лысиной, с хищным ястребиным носом, он носился по сцене
со спринтерской скоростью. Хрипел и залихватски свистел в микрофон. Во время
музыкальных  пауз  успевал  ввернуть  несколько русских фраз, и  зал  весело
отвечал ему аплодисментами.
     "Действительно, - подумала Аня, - Януш вполне мог бы выступать и один".
Потом Веслава Дроецкая пела по-русски, забавно, подкупающе коверкая слова. И
тоже вернулась  за кулисы довольная, с огромной охапкой белых и красных роз.
Мария Котербская  в самом начале  выдала душераздирающее  танго о студентах.
Эту  песню пришлось повторить трижды.  А когда  Мария спела  "Зацвел, зацвел
вишневый сад", могло показаться, что аплодисменты не стихнут никогда...
     Анне пришлось начинать второе отделение. Она отчетливо видела  со сцены
лица зрителей - веселые, доброжелательные, по-видимому, ожидающие от нее еще
какого-нибудь "чуда-юда"  вроде  "Истамбула".  И на  какое-то мгновение  Аня
пожалела,  что  не  споет  сейчас какую-нибудь сверхмодную  вещь,  не  будет
нарочито коверкать русский и тем самым обманет ожидания многих... Но вот Ежи
Мильян взмахнул дирижерской палочкой - и оркестр заиграл, а  через несколько
секунд вступила Анна. Она пела  и  одновременно старалась  рассмотреть  лица
зрителей:  ведь,   наверное,  совсем  скоро   на  них   появятся  огорчение,
разочарование,  безразличие. Но зрители по-прежнему смотрели доброжелательно
и,  как показалось Анне,  даже с интересом... Ей аплодировали долго. Меньше,
конечно, чем Гнятковскому или Котербской, но все равно мощно и громко.
     Самое  удивительное   произошло   после   "Эвридик"  -  зал  взорвался,
охваченный  единым  страстным  порывом. Раздались  крики "браво!"  На  сцену
сыпались цветы, музыканты недоуменно переглядывались: "Такой  успех? Вряд ли
"Эвридики" здесь известны. А может быть, в Москву транслировали фестиваль из
Ополе? Сомнительно..." На бис  Анна пела окрыленная. Ей казалось, что в зале
- давно  знакомые и  дорогие люди, которые пришли на встречу  с  ней  спустя
долгие  годы...  Вот сейчас  она  споет,  а  потом  начнутся  расспросы  про
житье-бытье,  про маму  и бабушку и как там  было в Польше все эти  годы. Ей
пришлось  спеть еще  два раза "Эвридики" и  одну  итальянскую  песню. А  зал
бушевал до тех пор, пока  зрители не поняли, что певица действительно устала
и больше выступать не в состоянии.
     На  следующий  день  она встала рано,  посмотрела на  себя  в зеркало и
улыбнулась  счастливой,  беспечной  улыбкой,  вспомнила  вчерашний  концерт,
поздравления  товарищей,  восторженные крики  зрителей,  провожавших  ее  до
автобуса,  какого-то  советского  журналиста,  пытавшегося  общаться  с  ней
по-польски, смешно выговаривавшего польские и украинские слова.
     "А я почему-то отвечала ему по-польски.  Еще ни  разу тут, в Москве, не
сказала ни слова по-русски. Прямо комплекс какой-то...".
     Через полчаса она  обратилась к таксисту, скучавшему  в длинной колонне
светло-зеленых новеньких "Волг":
     - Пожалуйста, отвезите  меня на старый Арбат. - Сказала и  уловила, что
говорит по-русски, как иностранка, с заметным акцентом - "эл" звучит немного
твердо.
     - В два счета доставим, - заулыбался таксист. -  А  я  вас сразу узнал:
был  вчера  на  вашем  концерте.  Здорово   поете,  только  жалко,  что   не
по-нашему...  Рассказывали бы,  что ли, о  чем  песня. Вы  русский,  я вижу,
знаете...
     - Знаю, - улыбнулась Аня, откинувшись на заднее  сиденье  и  стараясь в
зеркало разглядеть молодое лицо водителя.
     -  Вам на Арбат как,  по  адресу  или просто так? - поинтересовался он,
сворачивая на набережную.
     - Просто так, - ответила Анна. - Я никогда не видела старого Арбата, но
много о нем читала...
     - Тогда  поехали, покажу вам Москву, -  весело  предложил шофер. - Вы о
деньгах не  беспокойтесь. Будем  считать -  это мой  вклад в  дело нерушимой
дружбы.
     Они  кружили  по  центру, и Анна  всматривалась в  незнакомые очертания
московских  улиц  и  площадей.  Это  была  "экскурсия  чувств"  - желание  в
одиночестве прикоснуться к тому, что она сама считала святыней...
     Второй  концерт  прошел  с тем же успехом, что  и первый. Анна  сделала
вывод  из  пожелания таксиста и попыталась  перевести  содержание  песен  на
русский. Перевод получился каким-то примитивным и маловыразительным, исчезла
поэтичность  и романтическое обаяние  оригинала. Она не решилась  произнести
содержание песен  по-русски. Да  и, кроме того,  она  не могла избавиться от
ощущения, что люди, сидящие в зале, прекрасно понимают ее.  И вообще - нужен
ли песне перевод,  когда существует музыкальный драматизм,  ярко  выраженная
эмоциональность, настроение, наконец?  В этот вечер концерт  записывали  для
радиопередачи. Потом  их  попросили  задержаться и коротко рассказать о себе
перед микрофоном. За кулисами и польские артисты, и работники Госконцерта, и
рабочие  сцены - все  почему-то  нежно обращались  к ней: "Анечка".  Анечкой
стали сразу же называть ее и работники радио.
     - Я тоже  Анна, - представилась  ей высокая блондинка с волевым лицом и
умными, проницательными глазами.  Она  ласково смотрела на Анну, и  по тому,
как произнесла  эти слова, видно было,  что  смущалась и эта фраза далась ей
нелегко.
     - Вы по-русски хорошо понимаете? - спросила она.
     - Хорошо, - ответила Анна.
     - Вот и отлично. Я  редактор студии грамзаписи "Мелодия" Анна Качалина,
я была на двух ваших концертах, и у нас к вам есть предложение...
     Как мечтала Анна  о  своей пластинке! Кшивка  как-то намекал ей,  что у
него есть связи в Варшаве,  что надо  кому-то "дать  в лапу", выбрать  песни
известных,  маститых  композиторов, договориться  с  приличными  музыкантами
(разумеется,  за деньги), написать хорошие  оркестровки  (тоже за деньги). И
тогда "тип-топ": через год  покупай  свою  пластинку! Но  дело не двигалось,
разговоры  оставались  разговорами...  Говоря  откровенно,  все  упиралось в
деньги, а  их  как раз и не  хватало: все, что она  зарабатывала, вылетало в
трубу.  Обеды в  гостиничных  кафе  и  ресторанах,  платья для  сцены,  даже
телефонные разговоры  со Збышеком (это ведь тоже надо учитывать) - поглощали
почти  все  доходы...  Чтобы договориться с хорошими музыкантами, способными
сыграть не в концерте, а на записи, да плюс хорошие оркестровки - это влезть
в сумасшедшие долги. А где гарантия, что будет отдача?
     А тут эта милая пани сказала: "интересное  предложение..." Да еще где -
в Москве! Что  она имела в виду?  Просто жутко подумать  - неужели они хотят
записать  с ней  пластинку?!  Как себя вести? Надо  не выдавать волнения. Не
показывать, что творится в душе.
     Через день-два обе Анны встретились на улице Станкевича, где  в глубине
старого московского  дворика  расположена  старая кирха, переоборудованная в
студию  грамзаписи.  Все  слова и чувства,  которые  Анна  пыталась  скрыть,
вернее,  прикрыть завесой  равнодушия, неожиданно сами собой прорвались. Она
заговорила быстро и невпопад:
     - Ой, я так счастлива... Просто не верится... И за что...
     - Я тоже счастлива, -  ответила Качалина, -  у вас редкий талант! - Она
сказала  это  просто, естественно и вместе с тем как-то искренне  и  весомо,
будто они  говорили об  обычных  житейских делах. - Надо  выбрать репертуар,
установить тональность,  я приглашу композиторов. Мне кажется, вам бы удался
советский репертуар...
     Если бы Анне всего несколько месяцев  назад сказали,  что она  способна
выдержать  такую  колоссальную  нагрузку,  она  бы,  пожалуй,  не  поверила.
Концерты каждый  день,  а в  субботу  и  в воскресенье  - по два, при этом -
напряженная   работа   над  репертуаром  для   пластинки   с  композиторами,
оркестровщиком, звукорежиссером, редактором  Анной  Качалиной. Правда,  Анна
никак не могла назвать все это "работой". Это было вершиной счастья, которое
не  сравнишь ни с  чем. Настоящая жизнь  начиналась для  нее  с  того самого
момента,  когда  начинала  звучать  музыка... Ее раздражали  интервью.  Анну
буквально осаждали  журналисты,  она  отбивалась,  как  могла, жаловалась на
усталость,  говорила о том,  что уже поделилась всем, чем  могла, советовала
обратиться к другим польским артистам...
     Зато когда она приходила в студию, то чувствовала небывалое блаженство,
чуть ли не физическое, призывала сама себя к благоразумию, уравновешенности.
Она  любила  проводить  свободное  время  с   Качалиной  и  ее   друзьями  -
звукорежиссером   Виктором   Бабушкиным,    превосходным   мастером,   тонко
разбирающимся  в  музыке,  с  симпатичным застенчивым  Борей  Метальниковым,
страстным знатоком и  поклонником  ее творчества.  Борис работал продавцом в
магазине "Грампластинки". Аню очаровала мать Качалиной - Людмила Ивановна  -
женщина с  удивительно живыми глазами и ясным, острым умом.  Вообще от всего
этого московского общества веяло какой-то удивительной чистотой, добродушием
и доброжелательностью.
     "Бездуховность"", "бездушие", "равнодушие".  О, как  боялась Анна  этих
слов и  всего, что за ними кроется! Она уже достаточно насмотрелась на людей
холодных, циничных, способных не только не заметить страданий окружающих, но
и  со   спокойной  совестью  перешагнуть   через  дружбу  во  имя  корыстных
устремлений. А эти ее новые московские друзья просто любили искусство и жили
им. После концерта они забирали Анну к себе, в небольшой старый дом на улице
Герцена,  где на столе - домашние пирожки с  капустой, умело  приготовленная
селедочка,  глядя на которую просто слюнки текут, крепкий, хорошо заваренный
чай...
     Почему сходятся люди,  вчера не  знавшие друг  друга, а сегодня ставшие
близкими,  почти родными? В силу ли профессиональных интересов они нуждаются
друг в друге? Или их притягивает схожесть характеров и интересов?
     Анна  понимала,  что в Качалиной  она  нашла  подругу, к  которой можно
прийти с самым сокровенным, глубоко личным.  Барьеры, разделявшие  еще вчера
совершенно не знавших друг друга людей, рушились с удивительной быстротой. О
чем бы они ни  говорили - о музыке, творчестве, песне или о вещах житейских,
обыденных,  - им было  интересно. Были  записаны  первые  песни для  будущей
большой пластинки. Правда, работу над ней  на время пришлось  отложить: Анну
Герман отзывали из Советского Союза в Польшу. В Министерстве культуры решили
что в этом году она вновь должна петь в Сопоте.
     Нынешний  приезд в  Сопот резко отличался от прошлогоднего.  На вокзале
(она   приехала  скорым  из   Варшавы)  ее  встречала