Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Жид Андре. Рассказы и повести -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  -
ого, чтобы откланяться: -- Мне бы хотелось, графиня, от имени кардинала, поговорить с вами по важному делу. Но эта комната такая гулкая; меня пугает число дверей; я боюсь, что нас могут услышать. Графиня обожала всякие секреты и сложности; она увела каноника в маленький будуар, сообщавшийся только с гостиной, заперла дверь: -- Здесь мы в безопасности, -- сказала она. -- Можете говорить свободно. Но вместо того, чтобы заговорить, аббат, усевшись против графини на пуф, вынул из кармана большой платок и судорожно в него разрыдался. Графиня, смутясь, поднесла руку к стоявшей возле нее на столике рабочей корзинке, достала оттуда пузырек с солями, хотела было предложить его гостю, но в конце концов принялась нюхать сама. -- Извините меня, -- сказал, наконец, аббат, отнимая платок от раскрасневшегося лица. -- Я знаю, графиня, вы хорошая католичка и легко поймете и разделите мое волнение. Графиня терпеть не могла излияний; она оградила свою сдержанность лорнетом. Аббат тотчас же оправился и, пододвинув пуф: -- Для того, чтобы решиться приехать поговорить с вами,графиня, мне потребовалось торжественное ручательство кардинала; да, его ручательство в том, что ваша вера -- не из тех светских вер, простых личин равнодушия... -- Ближе к делу, господин аббат. -- Итак, кардинал меня уверил, что я могу вполне положиться на ваше молчание; молчание духовника, если я смею так выразиться... -- Но простите, господин аббат; если речь идет о каком-нибудь секрете, известном кардиналу, о секрете такой важности, то почему же он не сообщил мне об этом сам? Уже по одной улыбке аббата графиня могла бы понять всю нелепость своего вопроса. -- Письмо! Но, сударыня, в наши дни все кардинальские письма на почте вскрывают. -- Он мог передать это письмо через вас. -- Да, сударыня; но кто знает, что может статься с листком бумаги? За нами так следят! Скажу вам больше, кардинал предпочитает даже не знать того, что я собираюсь вам сказать, он хочет быть здесь совершенно не при чем... Ах, сударыня, в последнюю минуту я теряю мужество и не знаю, смогу ли... -- Господин аббат, вы меня не знаете, и поэтому я не в праве считать себя оскорбленной тем, что вы мне оказываете так мало доверия, -- тихо произнесла графиня, глядя в сторону и роняя лорнет. -- Я свято храню те тайны, которые мне поверяют. Бог свидетель, выдала ли я когда-нибудь хотя бы малейшую из них. Но я никогда не напрашивалась на откровенность... Она сделала легкое движение, как бы собираясь встать; аббат протянул к ней руку. -- Сударыня, вы меня извините, если соблаговолите принять во внимание, что вы -- первая женщина, первая, говорю я, которую сочли достойной, -- те, кто возложил на меня ужасную обязанность вас осведомить, -- достойной узнать и хранить эту тайну. И мне страшно, я признаюсь, когда я думаю о том, насколько эта тайна тяжка, насколько она обременительна для женского ума. -- Часто очень ошибаются, недооценивая женский ум, -- почти сухо отвечала графиня и, слегка приподняв руки, скрыла свое любопытство под рассеянным, покорным и немного экстатическим выражением лица, казавшимся ей наиболее подходящим для того, чтобы выслушать важное признание церкви. Аббат снова пододвинул пуф. Но тайна, которую аббат Салюс готовился поведать графине, представляется мне еще и сейчас настолько удивительной, настолько необычайной, что я не решаюсь передать ее здесь без некоторых предварительных замечаний. Одно дело роман, другое дело -- история. Некоторые тонкие критики определяли роман как историю, которая могла бы быть, а историю как роман, который имел место в действительности. В самом деле, приходится признать, что искусство романиста нередко заставляет нас верить, тогда как иному событию мы верить отказываемся. Увы, бывают скептические умы, которые отрицают все то, что хоть сколько-нибудь необычно. Я пишу не для них. Мог ли быть наместник божий на земле удален со святейшего престола и, стараниями Квиринала, как бы украден у всего христианского мира, -- это очень щекотливый вопрос, поднимать который я не решаюсь. Но исторически несомненно, что в конце 1893 года такой слух распространился; известно, что это смутило немало благочестивых душ. Некоторые газеты робко заговорили об этом; их заставили замолчать. В Сен-Мало появилась на эту тему брошюра;* ее изъяли из обращения. Дело в том, что как масонская партия не желала допускать толков о столь гнусном обмане, так и католическая партия не решалась ни поддерживать, ни прикрывать те чрезвычайные денежные сборы, которые в связи с этим немедленно начались. По-видимому, немало набожных душ тряхнуло мошной (собранные, или же израсходованные, по этому случаю суммы исчисляются без малого в полмиллиона), но оставалось сомнительным, были ли все те, к кому поступали пожертвования, действительно верующие люди и не было ли среди них также и мошенников. Во всяком случае, для того, чтобы успешно производить эти сборы, требовались если не религиозные убеждения, то такая смелость, ловкость, такт, красноречие, знание людей и обстановки и такое здоровье, какими могли похвалиться лишь немногие молодцы, вроде Протоса, школьного товарища Лафкадио. Я честно предупреждаю читателя: это его мы видим во образе и под заимствованным именем вирмонтальского каноника. ___________ * Отчет об освобождении его святейшества Льва ХII, заточенного в темницы Ватикана (Сен-Мало, типография Биллуа, улица д'Орм, 4), 1893. ___________ Графиня, решив не раскрывать рта и не менять ни позы, ни даже выражения лица впредь до полного исчерпания тайны, невозмутимо внимала мнимому священнику, чья уверенность постепенно возрастала. Он встал и принялся расхаживать взад и вперед. Для большей ясности он решил начать если не с изложения всей истории дела (ведь коренной конфликт между Ложей и Церковью существовал всегда), то во всяком случае с напоминания о некоторых фактах, уже свидетельствовавших об открытой вражде. Прежде всего он пригласил графиню вспомнить два письма, обращенных папою в декабре 1892 года, одно -- к итальянскому народу, другое -- преимущественно к епископам, в которых тот предостерегал католиков против деяний франк-масонов; затем, так как графине память изменяла, он вынужден был еще более углубиться в прошлое, напомнить о сооружении памятника Джордано Бруно, по мысли и под руководством Криспи, за которым до тех пор скрывалась Ложа. Он говорил о той злобе, которую Криспи затаил против папы, когда тот отклонил его предложения и отказался вступить с ним в переговоры (а под "вступить в переговоры" не разумелось ли "подчиниться"!). Он изобразил этот трагический день: как оба стана расположились друг против друга; как франк-масоны скинули, наконец, личину, и в то время как дипломатические представители при святейшем престоле съезжались в Ватикан, выражая этим и свое пренебрежение к Криспи, и свое уважение уязвленному первосвященнику, как Ложа, с развернутыми знаменами, на Кампо деи Фиори, где высилось дерзостное изваяние, приветствовала криками прославленного богохульника. -- В состоявшемся вслед затем заседании консистории, 30 июня 1889 года, -- продолжал он (по-прежнему стоя, он теперь опирался обеими руками о столик и наклонялся к графине), Лев ХIII дал исход своему бурному негодованию. Его протест был услышан по всей земле; и христианский мир дрогнул, услыхав, что папа грозит покинуть Рим!.. Да, покинуть Рим!.. Все это графиня, вам известно, вы это пережили и помните не хуже, чем я. Он снова зашагал: -- Наконец, Криспи пал. Казалось, церковь вздохнет свободно. И вот в декабре 1892 года папа написал эти два письма, сударыня... Он снова сел, резким движением пододвинул кресло к дивану и, хватая графиню за руку: -- Месяц спустя папа был в тюрьме. Так как графиня упорствовала в своем молчании, каноник опустил ее руку и продолжал уже более спокойным голосом: -- Я не буду стараться, сударыня, разжалобить вас страданиями узника; женское сердце легко трогается зрелищем несчастий. Я обращаюсь к вашему разуму, графиня, и приглашаю вас подумать о том, в какое смятение ввергло нас, христиан, исчезновение нашего духовного главы. На бледное чело графини легла легкая складка. -- Лишиться папы -- ужасно, сударыня. Но это что: лже-папа -- еще ужаснее. Ибо, чтобы скрыть свое злодеяние, мало того, чтобы принудить церковь разоружиться и сдаться добровольно, Ложа водворила на папском престоле, вместо Льва ХIII, какого-то клеврета Квиринала, какую-то куклу, похожую на их святую жертву, какого-то самозванца, которому из страха повредить истинному папе, мы должны притворно подчиняться, перед которым, о позор! в дни юбилея склонился весь христианский мир. При этих словах платок, который он крутил в руках, разорвался. -- Первым актом лже-папы явилась эта пресловутая энциклика, энциклика Франции, от которой сердце всякого француза, достойного носить это имя, доныне обливается кровью. Да, да, я знаю, сударыня, что испытало ваше благородное сердце, сердце графини, слыша, как святая церковь отрекается от святого дела монархии; как Ватикан, говорю я, рукоплещет республике. Увы, сударыня, успокойтесь; ваше изумление было законно. Успокойтесь, графиня, но подумайте о том, что должен был пережить святой отец, слыша из темницы, как этот самозванный клеврет объявляет его республиканцем! И, откидываясь назад, с рыдающим смехом: -- А как вы отнеслись, графиня де Сен-При, а как вы отнеслись к тому, что послужило завершением этой жестокой энциклики, -- к аудиенции, данной нашим святым отцом редактору "Пти Журналь"? Да, графиня, редактору "Пти Журналь"! Лев ХIII и "Пти Журналь"! Вы же чувствуете, что это невозможно. Ваше благородное сердце само вам подсказало, что это ложь! -- Но, -- воскликнула графиня, не в силах больше выдержать, -- ведь об этом надо кричать всему миру! -- Нет, сударыня! об этом надо молчать! -- грозно прогремел аббат. -- Об этом прежде всего надо молчать; об этом мы должны молчать, чтобы действовать. Затем, извиняясь, со слезами в голосе: -- Вы видите, я с вами говорю, как с мужчиной. -- Вы правы, господин аббат. Вы говорите -- действовать. Скорее: что же вы решили? -- О, я знал, что встречу в вас это благородное, мужественное нетерпение, достойное крови Баральулей! Но в данном случае ничто так не опасно, увы, как излишнее рвение. Если немногие избранные сейчас осведомлены об этих ужасных злодеяниях, то мы должны, сударыня, рассчитывать на их ненарушимое молчание, на их полнейшее и безраздельное подчинение тем указаниям, которые им будут преподаны в нужное время. Действовать без нас -- это значит действовать против нас. И, не говоря уже о церковном осуждении, могущем повлечь за собой... за этим дело не станет: отлучение, -- всякая личная инициатива натолкнется на категорическое и формальное отрицание со стороны нашей партии. Здесь, сударыня, крестовый поход; да, но крестовый поход тайный. Простите, что я к этому возвращаюсь, но предупредить вас об этом мне особо поручено кардиналом, который ничего не желает знать обо всей этой истории и даже не поймет, если нам придется еще раз встретиться, мы с вами уславливается, что никогда не разговаривали друг с другом. Наш святой отец вскоре и сам воздаст своим истинным слугам. Слегка разочарованная, графиня заметила робко: -- Но в таком случае? -- Дело делается, графиня; дело делается, на бойтесь. И я даже уполномочен частично открыть вам наш план кампании. Он устроился поудобнее в кресле, прямо против графини; а та, поднеся руки к лицу, сидела, склонясь вперед, опершись локтями о колени и зажав подбородок ладонями. Он начал рассказывать о том, что папа заточен не в Ватикане, а, по-видимому: в замке Святого Ангела, который, как, должно быть, графине известно, сообщается в Ватиканом подземным ходом; что было бы, вероятно, не так уж трудно освободить его из этой тюрьмы, если бы не почти суеверный страх, который все служители питают к франк-масонам, хотя сердцем они и с церковью. На это-то Ложа и рассчитывает; пример заточенного папы держит души в трепете. Никто из служителей не соглашается помочь, пока ему не будет обеспечена возможность уехать в далекие страны и жить там, не боясь преследований. Благочестивые лица, на которых вполне можно положиться, отпустили на этот предмет крупные суммы. Остается устранить еще только одно препятствие, но преодолеть его труднее, чем все другие, вместе взятые. Ибо этим препятствием является один принц, главный тюремщик Льва ХIII. -- Вы помните, графиня, какой таинственностью осталась окружена совместная смерть эрцгерцога Рудольфа, наследного принца Астро-Венгрии, племянницы княгини Грациоли? Говорили -- самоубийство! Пистолет служил только для того, чтобы ввести в заблуждение общественное мнение: на самом деле оба они были отравлены. Безумно влюбленный, увы, в Марию Ветчера, кузен эрцгерцога, ее мужа, тоже эрцгерцог, не вынес того, что она стала принадлежать другому... После этого ужасного преступления Иоанн-Сальватор Лотарингский, сын Марии-Антуанетты, великой герцогини Тосканской, покинул двор своего родственника, императора Франца-Иосифа. Зная, что в Вене он разоблачен, он явился с повинной к папе, умолял его и смягчил. Он получил прощение. Но под видом покаяния Монако -- кардинал Монако-Ла-Валетт -- запер его в замок святого Ангела, где он томится вот уже три года. Каноник изложил все это, почти не повышая голоса, он помолчал, затем, слегка топнув ногой: -- Это его Монако назначил главным тюремщиком Льва ХIII. -- Как? Кардинал! -- воскликнула графиня. -- Разве кардинал может быть франк-масоном? -- Увы, -- задумчиво отвечал каноник, -- Ложа сильно въелась в церковь. Вы поймете, что, если бы церковь сама могла лучше защищаться, ничего бы этого не случилось. Ложе удалось завладеть особой нашего святого отца только при участии некоторых весьма высокопоставленных сообщников. -- Но это же ужасно! -- Что я вам могу сказать другого, графиня! Иоанн-Сальватор думал, что он в плену у церкви, а он был в плену у франк-масонов. Теперь он согласен содействовать освобождению нашего святого отца, только если ему помогут в то же время бежать самому; бежать он может только очень далеко, в такую страну, откуда не может быть выдачи. Он требует двести тысяч франков. При этих словах Валентина де Сен-При, которая начала уже отодвигаться, опустив руки, вдруг закинула голову, издала слабый стон и лишилась чувств. Каноник бросился к ней: -- Успокойтесь, графиня, -- он похлопал ее по ладоням, -- Что вы! -- он поднес ей к ноздрям пузырек с солями: -- из этих двухсот тысяч франков у нас уже есть сто сорок, -- и, видя, что графиня приоткрыла один глаз: -- Герцогиня де Лектур дала только пятьдесят; остается внести шестьдесят. -- Вы их получите, -- едва слышно прошептала графиня. -- Графиня, церковь в вас не сомневалась. Он встал, строго, почти торжественно; потом помолчал. -- Графиня де Сен-При, -- на ваше великодушное слово я полагаюсь вполне; но подумайте о том, какими неимоверными трудностями будет сопровождена, затруднена, быть может преграждена передача этой суммы, говорю я, о вручении которой мне вы сами должны будете забыть, получение которой я сам должен быть готов отрицать, в которой я даже не в праве буду выдать вам расписку... Осторожности ради, я могу получить ее от вас только из рук в руки, из ваших рук в мои. За нами следят. Мое присутствие в замке может подать повод к разговорам. Разве мы можем быть уверены в прислуге? Подумайте о кандидатуре графа Баральуля! Возвращаться сюда мне нельзя. И так как, произнося эти слова, он остался стоять среди комнаты, не двигаясь и не раскрывая рта, графиня поняла: -- Но, господин аббат, вы же сами понимаете, что у меня нет при себе такой огромной суммы. И я даже... Аббат выражал нетерпение; поэтому она не решилась добавить, что ей, вероятно, потребовалось бы некоторое время, чтобы ее собрать (ибо она надеялась, что ей не придется платить все самой). Она прошептала: -- Как же быть? И так как брови каноника становились все грознее: -- Правда, у меня здесь есть кое-какие драгоценности... -- Полноте, сударыня! Драгоценности, это -- воспоминания. Вы себе представляете меня в роли старьевщика? И осторожно было бы, по-вашему, если бы я старался выручить за них возможно больше? Я рисковал бы скомпрометировать и вас лично, и все наше дело. Его строгий голос мало-по-малу становился суровым и резким. Голос графини слегка дрожал. -- Подождите, господин каноник: я посмотрю, что у меня найдется. Немного погодя, она вернулась. Ее рука сжимала голубые ассигнации. -- К счастью, я недавно получила арендную плату. Я могу вам передать теперь же шесть с половиною тысяч франков. Каноник пожал плечами: -- На что они мне? -- И, с грустным пренебрежением, он благородным жестом отстранил от себя графиню: -- Нет, сударыня, нет! Этих денег я не возьму. Я возьму их только вместе с остальными. Цельные люди не размениваются. Когда вы можете вручить мне всю сумму? -- Сколько вы мне даете времени?... Неделю?.. -- спросила графиня, имея в виду произвести сбор. -- Как! На вашу долю выпала несравненная честь держать в своих руках его избавление, и вы медлите! Берегитесь, сударыня, берегитесь, как бы создатель в день вашего избавления не заставил также ждать и томиться вашу слабую душу у порога рая! Он становился грозен, ужасен; потом вдруг поднес к губам распятие своих четок и погрузился в короткую молитву. -- Но ведь я же должна написать в Париж! -- в отчаянии простонала графиня. -- Телеграфируйте! Пусть ваш банкир переведет эти шестьдесят тысяч франков Поземельному кредиту в Париже, а тот телеграфирует Поземельному кредиту в По, чтобы вам немедленно выплатили деньки. Это детская игра. -- У меня в По лежат деньги, -- нерешительно заметила она. -- В банке? -- Как раз в Поземельном кредите. Тот уже совсем возмутился. -- Ах, сударыня, почему вам было не сказать мне этого прямо? Так вот каково ваше рвение! А что, если бы я теперь отверг вашу помощь?.. Затем, шагая по комнате, заложив руки за спину и как бы заранее предубежденный против всего, что он может услышать: -- Здесь больше, чем нерадивость, -- и он тихонько причмокивал, как бы выражая этим отвращение, -- здесь почти двоедушие. -- Господин аббат, умоляю вас... Аббат продолжал шагать, нахмурив лоб, неумолимый. Наконец: -- Вы знакомы, я знаю, с с аббатом Буденом, у которого я как раз сегодня завтракаю, -- он вынул часы, -- и к которому уже опаздываю. Выпишите чек на его имя: он получит для меня эти шестьдесят тысяч и сразу же мне их передаст. Когда вы его увидите, скажите ему просто, что это было для "искупительной часовни"; это человек деликатный, корректный, и он ни о чем не будет спрашивать. Ну-с, чего вы еще ждете? Графиня, простертая на диване, встала, изнеможденно подошла к письменному столу, раскрыла его, достала продолговатую, оливкового цвета книжку и покрыла один из листков своим длинным почерком. -- Простите, если я был немного резок с вами, графиня, --

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору