токую   лихорадку;   ваш   организм   должен   приспособиться;   similia
similibus*, Титир! Ешьте болотных  червей (lumbiriculi limosi) -- в них
сконцентрирована сила болот, к тому же это очень питательный продукт.
   _______________
   *  Similia similibus (curantur) --  подобное  подобным  (излечивается).
Принцип гомеопатии,  который ее  основоположник С. Ганеман взял  эпиграфом к
своему сочинению "Органон врачебного искусства". _______________
   -- Тьфу! -- произнес Юбер.
   -- Не так  ли? --  продолжал я, -- все это страшно  обманчиво; ты прав,
тут всего лишь  вопрос, как их наловить! Но самое удивительное -- в том, что
Титир их все-таки пробует; через несколько дней он  к ним привыкает; а потом
сочтет, что у них замечательный вкус. Скажи! он тебе неприятен, Титир?!
   -- Это счастливый человек, -- сказал Юбер.
   -- Тогда  поговорим о  другом! -- воскликнул я  в нетерпении.  И, вдруг
вспомнив, что я  же собирался обеспокоиться  отношениями Юбера  и Анжель,  я
попробовал вызвать его  на разговор:  "Какая монотонность! -- начал  я после
недолгого молчания. -- Никаких событий! Надо  бы хоть чуть-чуть встряхнуться
в  этой жизни. Но, конечно, чувства  нельзя выдумать. Впрочем, я знаю только
Анжель; мы с ней так и не смогли полюбить друг друга на всю жизнь: то, что я
скажу  ей  сегодня вечером, я вполне мог бы ей сказать и  накануне; никакого
развития нет...
   После  каждой  фразы  я  делал  небольшую паузу.  Он  молчал.  Тогда  я
машинально продолжил:
   --  Мне-то все  равно,  поскольку  я  пишу "Топи",  но  что для меня
невыносимо,  так это то,  что она этого состояния не понимает... Собственно,
это и натолкнуло меня на мысль написать "Топи".
   Наконец Юбер возбудился:
   -- Так зачем тебе ее волновать, раз она вполне счастлива?
   -- Но она не счастлива, дорогой друг; она лишь  думает, что  счастлива,
потому что не  отдает себе  отчета в своем  состоянии; когда  к  обыденности
добавляется слепота, подумай сам, это ведь еще печальней.
   -- Ну а если ты откроешь ей  глаза; если сумеешь сделать все, чтобы она
почувствовала себя несчастной?
   -- Это уже будет намного интересней;  по  крайней мере  она  перестанет
быть самодовольной; она будет к чему-то стремиться.
   Но  больше  я не  смог узнать ничего, так  как в этот момент Юбер пожал
плечами и замолчал.
   Через секунду он сказал:
   -- Я не знал, что ты знаком с Ришаром.
   Это был почти вопрос; я мог  бы ему сказать, что Ришар -- это Титир, но
так как я не признавал за Юбером никакого права презирать Ришара, то я всего
лишь сказал: "Это очень достойный малый". И я дал себе  обещание  в  порядке
компенсации вечером поговорить о нем с Анжель.
   -- Ну ладно, прощай, -- сказал Юбер, понимая,  что  разговор, по  сути,
окончен, --  я спешу, а  ты шагаешь недостаточно быстро. Кстати, я не  смогу
сегодня в шесть часов вечера заглянуть к тебе.
   -- Ладно, тем лучше, -- ответил я, -- хоть какое-то разнообразие.
   Он ушел. Я вошел в сад один; я медленно направился к растениям. Я люблю
эти места; я часто бываю здесь; все садовники меня знают; они показывают мне
потайные уголки и принимают  меня за ученого, так как,  дойдя до водоемов, я
располагаюсь тут недолго. Публике сюда доступа нет, и ухаживать за водоемами
нет надобности; проточная вода бесшумно питает их. Растения здесь живут сами
по себе; рои букашек плавают на воде. Я подолгу рассматриваю их; в  какой-то
мере именно  это  и побудило меня написать "Топи"; чувство бессмысленного
созерцания, волнение, которое рождает во мне эта тихая серая живность. В тот
день я написал от лица Титира:
   Меня больше  всего  привлекают  широкие ровные  ландшафты,  монотонные
равнины, и я охотно пустился бы в дальние  путешествия, лишь бы  найти края,
где  много  прудов,  но я  нашел их здесь,  совсем рядом.  Не верьте, что  я
печален; я не испытываю  никакой грусти;  я Титир и отшельник, и  я  так  же
люблю  природу,  как  книгу,  которая  не  отвлекает меня  от  дум.  Ибо они
печальны, мои думы; они серьезны, а другим кажется даже, что мрачны; я люблю
их  больше всего, вот почему и для  прогулок я выбираю прежде всего равнины,
заброшенные пруды, песчаные равнины. Там я прогуливаюсь с ними в тишине.
   Почему  мои  думы печальны?  Если бы  они доставляли  мне страдание,  я
задумался  бы об этом давно.  Если бы  вы не дали мне повода это заметить, я
бы,  наверное,  об  этом  даже  не узнал, потому  что  зачастую  они  заняты
множеством вещей, которые вас совершенно не интересуют. Они любят, например,
возвращаться к этим строчкам; самые мелкие занятия доставляют им радость, но
мне не имеет смысла  даже называть вам  эти занятия,  настолько вы далеки от
них...
   Дул почти теплый  ветерок; гибкие стебли трав  наклонялись к самой воде
под тяжестью облепивших их насекомых. С боков камни поросли чахлой  зеленью,
но и редких капель воды хватало, чтобы напоить ее корни влагой. Спускаясь до
самого  дна,  мхи   в  сочетании  с  тенью  создавали  впечатление  глубины:
сине-зеленые водоросли удерживали пузырьки воздуха, необходимые личинкам для
дыхания. Проплыл жук-плавунец. Я  не смог сдержать поэтического  вдохновения
и, вынув из кармана еще один листок, написал:
   Титир улыбнулся.
   После чего я почувствовал себя голодным  и, отложив изучение рдестов на
потом, отправился  на набережную, в ресторан, о котором мне  говорил Пьер. Я
надеялся  побыть  один.  Я встретил там  Леона,  с которым мы  поговорили об
Эдгаре. После  обеда я  посетил нескольких литераторов. В пятом часу  прошел
небольшой ливень; я  вернулся  домой; я выписал значения двадцати незнакомых
слов и подобрал около восьми новых эпитетов к слову бластодерма*.
   _______________
   * Зародышевая оболочка. _______________
   К  вечеру я  почувствовал себя немного уставшим и, поужинав, отправился
спать к Анжель. Я сказал -- к ней, а не с ней, у меня вообще ничего с ней не
было, кроме безобидных заигрываний.
   Она была одна. Когда я вошел, она прилежно разыгрывала сонатину Моцарта
на  своем только что  настроенном фортепьяно. Был уже поздний час,  и, кроме
аккордов,  ничто не нарушало тишину. Она  зажгла свечи во всех канделябрах и
надела платье в мелкую клетку.
   -- Анжель,  -- сказал я,  входя, -- нам  необходимо постараться сделать
наше существование хотя бы чуточку разнообразней! Не хотите ли вы узнать и о
том, как я провел этот день?
   Она  наверняка почти  не ощутила горечи в моих словах,  так  как тут же
спросила:
   -- В самом деле, что вы делали сегодня?
   Тогда я, сам того не желая, ответил:
   -- Я видел своего большого друга Юбера.
   -- Он только что отсюда ушел, -- сказала Анжель.
   -- Но неужели, милая Анжель, вы так никогда и не удосужитесь пригласить
нас вместе?! -- воскликнул я.
   -- Возможно, что он не придает этому большого значения, -- сказала она.
-- Но если для вас это важно, приходите ко мне ужинать в пятницу вечером, он
будет  здесь; вы  почитаете  нам стихи...  Кстати, на завтрашний  вечер я не
пригласила вас? Я  принимаю у себя несколько литераторов; приходите тоже. Мы
собираемся в девять часов.
   -- Я сегодня видел многих из них, -- сказал я, имея в виду литераторов.
-- Мне нравится их размеренная жизнь. Они вечно в трудах, да их никогда и не
беспокоят; стоит их  навестить, и  у вас остается чувство, что они  трудятся
исключительно  для  вас  и  предпочитают  общаться  только  с  вами.   Своей
любезностью они очаруют кого хочешь; они ею прямо-таки лучатся. Я люблю этих
людей, которые постоянно чем-то заняты, причем впечатление такое, что заняты
вами.  А поскольку  они не делают  ничего  стоящего, то вы  не испытываете и
угрызений совести, похищая у них время. Да, кстати, я видел Титира.
   -- Холостяка?
   -- Да, но в жизни он женат, отец четверых детей. Его зовут Ришар...  не
говорите мне, что он только что ушел отсюда, вы незнакомы с ним.
   На это Анжель ответила мне с легкой обидой:
   -- Вот вы и сами признаете, что вся ваша история неправдоподобна.
   -- Почему  неправдоподобна?  Да ведь их шесть  в одном лице!  Я  создал
одного  Титира, чтобы  сконцентрировать эту монотонность; это художественный
образ;  не хотите  же вы,  в  самом деле, чтобы  я заставил  их даже  удочку
держать вшестером?
   -- Я совершенно уверена, что в жизни они занимаются вещами разными!
   --  Если бы я их описал, они выглядели бы  очень  разными;  пересказать
события жизни каждого  из  них  еще не значит  передать то главное,  что  их
связывает. Вот правды ради и приходится обобщать. Главное -- это передать то
чувство, которое они у меня вызывают.
   -- Ну а если это чувство обманчиво?
   --  Чувство,  милый  друг, никогда не обманывает;  вам разве никогда не
доводилось читать,  что ошибки рождаются  из суждений? Но зачем рассказывать
шесть раз? Да затем, что в каждом случае вы испытываете одно и то же чувство
-- ровно шесть раз... Хотите ли вы знать, что они делают -- в жизни?
   -- Рассказывайте, -- сказала Анжель, -- вы вне себя.
   --  Ничуть! --  воскликнул я.  -- Отец сочиняет; мать ведет  хозяйство;
старший сын дает частные уроки; к другому приходят с уроками  на дом; первая
девочка хромая;  последняя, совсем еще малышка, не делает  ничего. Есть  еще
кухарка... Жену его  зовут  Урсула...  И, заметьте, все они, каждый  из них,
делают одно и то же, одно и тоже каждый день!!!
   -- Может быть, они бедны, -- сказала Анжель.
   -- Разумеется! Но понимаете ли  вы "Топи"?  У  Ришара жребий вдовий;
едва окончив школу,  он  потерял отца.  Пришлось  устроиться  на  работу; он
получил  лишь крохи из  наследства,  которое  досталось старшему  брату;  но
работать исключительно  из  нужды,  ради презренных  денег, подумайте  сами,
каково это; корпеть в канцеляриях, переписывая по множеству страниц!  Вместо
того  чтобы  путешествовать!  Он  ничего не  видел;  в  общении  он сделался
бесцветным;  он читал газеты,  чтобы  оставаться  в курсе событий -- когда у
него находилось  время, -- а времени у  него практически не было. Я  не хочу
сказать  этим, что он уже до самой смерти  ничего другого делать  не сможет.
Женился он на женщине, еще более бедной, чем сам, из сострадания, без любви.
Ее зовут Урсула.  А! Это я вам уже  говорил. Их сожительство стало понемногу
перерастать в любовь, которой они вдвоем учились; в конце концов  они крепко
полюбили друг друга, в чем признались мне. Они очень любят своих детей, дети
очень любят их... У них есть кухарка. Вечерами по воскресеньям  все играют в
лото... я забыл бабушку; она тоже играет, но, так как жетонов она не  видит,
все шопотом сговариваются не принимать ее в расчет. Ах! Анжель! Ришар! Все в
его жизни  было подчинено одному -- заткнуть дыры, заполнить слишком зияющие
пустоты.  Все! И семья в том числе. Он уже уродился вдовым; что ни день  все
те же тщедушные  усилия  и ненастоящие  радости. После  всего сказанного  не
подумайте  о нем  плохо  --  человек  он  весьма целомудренный. Впрочем,  он
считает себя счастливым.
   -- Что такое! Вы плачете? -- спросила Анжель.
   -- Не обращайте внимания -- это нервы. Анжель, душа моя, не находите ли
вы после всего, что в нашей жизни недостает настоящих происшествий?
   --  Что  с  этим  поделаешь?  --  тихо  откликнулась  она.  --  Хотите,
отправимся  вдвоем  в небольшое путешествие?  Давайте -- в субботу --  вы не
слишком заняты?
   -- Вы не подумали, Анжель, -- да ведь это послезавтра!
   -- Почему бы  и  нет! Мы отправились бы  чуть свет вдвоем;  накануне вы
можете  у меня  поужинать  --  вместе  с  Юбером; вы переночуете у меня... А
теперь прощайте, -- сказала Анжель, -- я иду спать; уже поздно, да и вы меня
немного утомили. Горничная приготовила вашу комнату.
   --  Нет, я  не  останусь, милый  друг,  --  извините  меня;  я  слишком
возбужден. Прежде  чем лечь,  я чувствую  потребность  о многом написать. До
завтра. Я иду домой.
   Мне хотелось заглянуть в свою записную книжку. Я почти бежал, тем более
что шел дождь,  а зонтика при мне не было. Войдя к себе, я тотчас записал на
одном  из  листочков следующей  недели эту  мысль,  связанную  не  только  с
Ришаром.
   "Добродетель  униженных --  покорность;  многим  из  них  она  подходит
настолько,  что начинаешь  думать, будто сама их жизнь  скроена по  мерке их
души.  Ни  в коем случае не выказывать  к ним  жалости:  они  довольны своей
судьбой;  прискорбно!  Они даже не замечают  никакой  посредственности, если
только это  не посредственность материальная.  То,  что я  говорил Анжель по
конкретным поводам, верно и в целом: с каждым происходят те события, которые
наиболее  соответствуют  его наклонностям.  Каждому  достается  то, что  его
устраивает. Удовлетворяться своей посредственностью означает, что это и есть
ваш  размер и  ничего другого ждать не  следует. Судьбы, скроенные по мерке.
Обреченность  носить  одежду, которая  трещит по швам, будто кора на платане
или эвкалипте по мере их роста".
   "Я пишу слишком длинно, -- сказал я себе, -- хватило бы и четырех слов.
Но я не люблю  формул. А теперь  поразмыслим  над  изумительным предложением
Анжель".
   Я  открыл  записную  книжку  на  предстоящей  субботе  и  на  листочке,
относящемся к этому дню, прочел:
   "Постараться встать в шесть часов. -- Разнообразить свои чувства.
   Написать Люсьену и Шарлю.
   Найти для Анжель эквивалент nigra sed formosa*.
   _______________
   * Черная, но прекрасная (лат.). _______________
   Надеяться, что я дочитаю Дарвина.
   Нанести   визиты  --  Лауре  (объяснить   "Топи"),  Ноэми,  Бернару;
взволновать Юбера (важно).
   Вечером постараться пройтись по мосту Сольферино.
   Найти эпитеты  к "грибовидным  наростам"". -- Это  было все. Я снова
взялся за перо; я зачеркнул все и вместо этого написал:
   "Совершить с Анжель небольшое приятное путешествие". Затем я отправился
спать.
БАНКЕТ
   Четверг
   Утром, проведя весьма беспокойную ночь,  я  ощущал легкое  недомогание;
вместо  стакана молока я  разнообразия ради выпил немного отвара из  трав. В
моей  записной  книжке  листок  этого  дня  оставался  чист;  это  означало:
"Топи".  Таким образом,  я оставляю себе для  работы дни, на  которые  не
намечено ничего другого. Я писал все утро. Я написал:
ДНЕВНИК ТИТИРА
   Я путешествовал по огромным ландам, по широким равнинам, по неоглядным
пространствам;   даже  на  еле  приметных  взгорках,  там,  где  земля  едва
приподнималась, она,  казалось, спит. Я люблю  бродить по  краю  торфяников;
тропинки  пролегают там, где потверже  зыбь под ногами.  Чуть в  сторону,  и
почва становится ненадежной, ноги проваливаются в холмиках мха; полные воды,
мхи пружинят;  потайная дренажная система местами высушивает  их; тогда  они
вымахивают повыше вереска и карликовой сосны; повсюду стелются плауны; тут и
там вода  собирается в коричневые  и  гниющие лужи. Я  живу в  низине  и  не
очень-то стремлюсь подниматься на холмы, откуда, я  знаю, ничего другого  не
увидеть. Я не заглядываю вдаль, как ни влечет взгляд тревожное небо.
   Иногда поверхность  стоячих вод отражает нереальное великолепие красок,
даже на  крыльях самых прекрасных бабочек таких цветов не увидишь; в пленке,
затянувшей  гниющую  воду,  играет  радуга.  С  наступлением  ночи  начинают
фосфоресцировать  пруды,   а  на  болотах  зажигаются  огни,   придающие  им
величавость.
   Болото! Кто же расскажет о твоем очаровании? Титир!
   Мы  не  покажем  этих  страниц  Анжель,  думаю  я:  Титир  здесь  может
показаться счастливым.
   Я сделал еще несколько записей:
   Титир  покупает  аквариум;  он устанавливает  его  посреди своей самой
зеленой комнаты  и  не нарадуется при  мысли  о  том, что  окружающий пейзаж
теперь всегда будет у него перед глазами. В аквариуме нет ничего, кроме тины
и воды; ему доставляет удовольствие смотреть, как в тине мечется неизвестный
народец;  в  этой  живой  воде, где можно увидеть  лишь  то,  что происходит
непосредственно за стеклянной стенкой, он любит игру солнца и тени --  свет,
проникающий сквозь щели закрытых  ставен,  кажется здесь желтее обычного,  а
тени серей. -- В воде всегда больше жизни, чем обычно думают...
   В этот момент  появился  Ришар; он пригласил меня  в субботу на обед. Я
рад был возможности ответить ему, что как раз в этот день у меня есть дела в
провинции. Кажется, он был крайне изумлен и ушел, ничего больше не сказав.
   Я  и  сам  вскоре ушел, тотчас после моего скудного  обеда.  Я навестил
Этьена, который правит корректуру своей пьесы. Он сказал мне, что я поступил
умно, взявшись  писать  "Топи",  так как, по его  мнению, я не рожден для
драм. Я ушел  от  него. На улице я встретил Ролана, который проводил меня  к
Абелю. Там оказались Клаудиус и  Урбен, поэты;  они как  раз сошлись на том,
что  писать  драмы больше нет  никакого  смысла; ни один не принимал доводов
друга друга, но оба сошлись на том, что  театр следует упразднить. И еще они
сказали  мне, что  я поступил  умно, перестав сочинять  стихи, ибо  они  мне
давались  с  трудом. Появился  Теодор, затем  Вальтер,  которого я  не  могу
выносить; я ушел, Ролан ушел со мной. На улице я сразу же начал:
   -- Какое невыносимое существование! Вы его терпите, дорогой друг?
   -- Довольно сносно, -- ответил он, -- однако почему невыносимое?
   --  Достаточно  уже  того, что  оно  могло  бы быть  иным, но  иным  не
делается. Все наши поступки настолько известны, что их мог  бы за нас делать
любой и, репетируя слова, сказанные  нами вчера, заготовить фразы на завтра.
Абель принимает у себя в следующий  четверг; он так же изумился бы,  если бы
не  пришли Урбен, Клаудиус, Вальтер и вы, как  изумились бы мы, не обнаружив
его дома!  О! Я  совсем не  жалуюсь; но  я больше не мог оставаться там -- я
уезжаю -- я отправляюсь в путешествие.
   -- Вы, -- сказал Ролан. -- Ба! Куда и когда?
   --  Послезавтра  --  а  куда? Я  не  знаю... Но,  дорогой друг,  вы  же
понимаете, если бы я знал, куда поеду и чем там займусь, моя тоска не прошла
бы.  Я уезжаю,  просто  чтобы уехать; сюрприз как  раз  и есть моя  цель  --
неизвестность -- понимаете? --  неизвестность! Я  не  предлагаю вам ехать со
мной, так как  пригласил Анжель, -- но  вы-то  почему не уезжаете,  вы сами,
неважно куда, оставив  сиднем  сидеть  на  месте  тех,  кто  в  этом  смысле
неисправим?
   -- Позвольте, -- сказал Ролан, -- я не таков, как вы: если я уезжаю, то
предпочитаю знать куда.
   -- Ну тогда  взяли да выбрали! Что бы я мог  вам предложить? -- Африку!
Знаете ли вы Бискру? Подумайте о солнце и песках! И о пальмах. Ролан! Ролан!
Одногорбые  верблюды! Подумайте,  что то  же  самое  солнце,  которое  здесь
выглядит таким бледным, среди этих крыш, в  этой городской  пыли, уже сияет,
уже  сияет там  и что все кругом  доступно! Вы  все еще ждете? Ах! Ролан. От
нехватки воздуха, равно как от скуки, здесь только зеваешь; так вы едете?
   -- Дорогой друг, -- сказал Ролан, --  вполне  может быть, что там  меня
ждут  весьма приятные сюрпризы; но слишком много дел удерживают  меня  --  я
предпочитаю не предаваться мечтам. Я не могу ехать в Бискру.
   -- Так затем и надо ехать, -- повторил я, -- чтобы встряхнуться от дел,
которые  вас держат. Неужели вы согласны вечно зависеть от них? Что до меня,
то мне все равно, поймите: я отправляюсь в другое путешествие; но подумайте,
что  живешь,  быть  может,  только  один раз, и  до чего же мал  круг вашего
манежа!
   --  Ах! Дорогой друг, -- сказал он, -- не  настаивайте больше -- у меня
очень  серьезные  причины,  и  ваши доводы утомляют меня. Я не  могу ехать в
Бискру.
   -- Тогда оставим все это,  -- сказал я ему, -- да к тому же  вот  и мой
дом --  ладно! Прощайте на некоторое время --  и, пожалуйста,  сделайте  мне
одолжение, проинформируйте о моем отъезде всех остальных.
   Я вернулся домой.
   В шесть часов пришел  мой большой друг  Юбер; он возвращался с собрания
какого-то комитета по страхованию. Он заявил:
   -- Мне рассказали о "Топях"!
   -- Кто же? -- спросил я взволнованно.
   -- Друзья... Т