твоим именем не смею...
   Но разве оттого,  что я  не произношу своей  молитвы, от тебя  укроется
самое страстное желание моего сердца?
   27 сентября
   Начиная  с  сегодняшнего утра  -- полное  успокоение.  Почти  всю  ночь
провела  в   благоговении  и   молитве.  Вдруг  мне   показалось,  что  меня
обволакивает, нисходит  на меня некое покойное сияние --  почти таким мне  в
детстве виделся Святой  Дух. Я немедленно легла, боясь, что этот мой восторг
вызван просто нервным переутомлением; заснула быстро, все в том же состоянии
блаженства. Оно и сегодня утром никуда не исчезло. Теперь я  твердо уверена,
что он придет.
   30 сентября
   Жером, друг мой!  Ты,  кого  я по-прежнему еще называю братом,  но кого
люблю  бесконечно сильнее брата...  Сколько раз выкрикивала  я  твое  имя  в
буковой роще!.. Каждый вечер, ближе к закату, я спускаюсь через огород к той
дверке и  выхожу через  нее  на темную уже  аллею... Вот-вот ты  отзовешься,
появишься  оттуда,  из-за  каменистого откоса, по которому я слишком  быстро
скользнула  взглядом, или я еще  издалека увижу, как  ты сидишь на скамейке,
ждешь меня -- у меня даже  сердце не замрет... Наоборот, я удивлена, что  не
встретила тебя.
   1 октября
   По-прежнему ничего. Солнце зашло при удивительно чистом и ясном небе. Я
еще жду.  Знаю, что  очень скоро,  на этой же  скамейке, буду сидеть рядом с
ним... Я уже слышу его голос. Мне так нравится, как он произносит мое имя...
Он  будет здесь!  Я положу свою ладонь на его  ладонь,  уткнусь  лбом в  его
плечо,  мы будем слышать  дыхание друг друга.  Уже  вчера я  брала  с  собой
некоторые его письма,  чтобы перечесть их,  но  так  на них и не  взглянула,
слишком погруженная в мысли о нем. Взяла я и аметистовый крестик, который он
очень любил и который, в одно из прошлых лет, я надевала каждый вечер все то
время, пока не хотела, чтобы он уезжал.
   Мне бы  хотелось возвратить ему этот  крестик. Когда-то  давно я видела
сон,  будто  он  женился,  а  я стала  крестной матерью  его первой дочери и
подарила  ей  это  украшение... Почему  у  меня  никогда не хватало смелости
рассказать ему об этом?
   2 октября
   Легко и радостно сегодня моей  душе -- словно она птица,  которая свила
гнездо на небесах.  Сегодня  он обязательно придет,  я  это  чувствую, я это
знаю,  я хочу всем об этом кричать, я не могу удержаться,  чтобы не написать
об этом здесь. Я больше не хочу прятать свою радость. Ее заметил даже Робер,
обычно такой  невнимательный и  безразличный ко мне. Его расспросы  повергли
меня  в замешательство,  я  не  знала,  что и  ответить.  Как  мне дождаться
вечера?..
   Повсюду  я  вижу перед собой  его лицо,  как-то  странно увеличенное  и
словно отделенное от меня почти прозрачным занавесом, от которого отражаются
лучи любви и, собираясь в пучок, направляются в одну сверкающую точку -- мое
сердце.
   О, как томит меня это ожидание!..
   Господи, приоткрой передо мной хоть на мгновение широкие врата счастья!
   3 октября
   Все погасло. Увы, он  ускользнул  из моих объятий, как бесплотная тень.
Он был здесь! Он был здесь!  Я еще чувствую его тепло, я зову его. Мои руки,
губы тщетно ищут его в ночной тьме...
   Не  могу ни молиться, ни уснуть. Снова  вышла  в темный  сад.  Мне было
страшно в моей комнате, во всем доме.  В  тоске я бросилась к той двери,  за
которой оставила его, распахнула эту дверь в отчаянной надежде -- а вдруг он
вернулся! Я звала, шла наощупь в темноте.  Возвратилась, чтобы написать ему.
Не могу смириться с тем, что потеряла его навсегда.
   Что же произошло?  Что  я  сказала  ему? что сделала? И зачем я вновь и
вновь  преувеличиваю   перед  ним  свою  добродетель?  Да  велика   ли  цена
добродетели, которую изо всех сил отвергает мое сердце? Я тайно переврала те
слова, которые  сам Господь вкладывал в мои уста... Ни звука не вырвалось из
моего переполненного сердца.  Жером, Жером, друг мой, боль  моя! Ты, рядом с
кем разрывается мое сердце и вдалеке от кого я умираю, из всего, что  я тебе
наговорила, не слушай ничего, кроме того, что сказала тебе моя любовь.
   Порвала  письмо;  написала  новое...  Вот  и  рассвет --  серый, омытый
слезами, тоскливый, как  мои мысли... Доносятся  первые звуки  с фермы;  все
уснувшее возвращается к жизни... "Вставайте же. Час пришел..."
   Я не отправлю свое письмо.
   5 октября
   Боже  завидущий,  лишивший  меня  всего, забирай же  мое сердце.  Ничто
больше не  теплится в  нем и  ничто его больше не увлечет. Помоги мне только
справиться с жалкими останками меня самой.  Этот  дом, этот сад придают моей
любви  новых сил,  что  недопустимо. Я хочу бежать  в такое место,  где буду
видеть лишь Тебя.
   Ты поможешь  мне распорядиться в пользу  твоих бедных  тем  имуществом,
которым  я владела; позволь  только оставить Роберу Фонгезмар -- я просто не
смогу быстро продать его. Завещание я написала, но не уверена, что по форме;
более  или менее подробной беседы  с нотариусом вчера  не получилось, потому
что я боялась,  как бы он не заподозрил чего-нибудь неладного в моем решении
и не дал знать Жюльетте или Роберу... Докончу все эти дела в Париже.
   10 октября
   Приехала сюда такой усталой, что два первых дня не  вставала с постели.
Врач,  которого  прислали  помимо  моей  воли,  долго  говорил  о  том,  что
необходима  какая-то  операция.  К  чему было  возражать?  Все-таки  мне  не
составило труда  убедить его,  что  эта  операция  меня очень пугает и что я
предпочла бы подождать, чтобы "немного прийти в себя".
   И  имя, и адрес  мне удалось  скрыть. При поступлении в эту лечебницу я
внесла достаточную сумму, чтобы меня без особых трудностей приняли и держали
здесь столько, сколько Господь сочтет еще необходимым.
   Комната   мне  понравилась.   Все  очень  скромно,   но  зато   чистота
безукоризненная. Я была немало удивлена, ощутив  даже нечто  вроде  радости.
Это значит, что  от  жизни  я  более не  жду  ничего. Отныне  один Бог будет
довлеть  мне, а любовь его ни с чем не сравнима лишь тогда,  когда заполняет
нас целиком, без остатка.
   Я не взяла с собой никаких книг, кроме Библии, но сегодня, громче даже,
чем  все,  что  я  в  ней читаю, эхом отзываются во мне исступленные рыдания
Паскаля:
   "Ничто,  кроме  Бога,  не   способно  наполнить  собой   пустоту  моего
ожидания".
   Слишком  человеческой  радости  возжелало  мое  неосторожное  сердце...
Неужели, Господи, ты лишил меня всякой надежды затем только,  чтобы добиться
от меня этого признания?
   12 октября
   Да  приидет царствие  Твое!  Да  снизойдет оно  на меня; чтобы Ты  один
царствовал надо мной, целиком и безраздельно. Я больше не хочу выторговывать
у Тебя свое сердце.
   Сама  устала, словно глубокая  старуха,  а  душа  продолжает  почему-то
сохранять детские привычки.  Я все та же маленькая девочка, какой была очень
давно, -- та, что не могла лечь спать, пока в  комнате все не будет на своем
месте, а на спинке кровати не будет висеть аккуратно сложенное платье...
   Точно так же я хотела бы приготовиться к смерти.
   13 октября
   Прежде, чем сжечь дневник, перечитала его. "Великим сердцам не пристало
делать  свои треволнения достоянием  других". Кажется,  эти прекрасные слова
принадлежат Клотильде де Во.
   Уже  собиралась бросить  дневник в огонь, но что-то удержало мою руку в
последний  момент.  Мне  вдруг  подумалось, что этот  дневник больше мне  не
принадлежит;  что я  не вправе  отбирать его у Жерома;  что я  и вела-то его
только  для него.  все  мои сомнения  и  тревоги кажутся мне  сегодня просто
смехотворными; я не придаю им значения и не думаю, чтобы они всерьез смутили
Жерома.  Господи, позволь  мне  донести  до него неумелую  исповедь  сердца,
забывшего  обо  всем на  свете,  кроме желания  подтолкнуть  его  к  вершине
добродетели, коей сама я отчаялась достичь.
   "Господи,  помоги мне взойти на  этот высокий утес, куда мне  одному не
подняться".
   15 октября
   "Радость, радость, радость, слезы радости..."
   Выше любой человеческой радости, по ту сторону любых страданий -- да, я
предчувствую  светлую эту радость. Тот  утес, на который мне не подняться, я
точно знаю теперь, что имя ему -- счастье. Я поняла: напрасна вся моя жизнь,
если в конце ее нет счастья...  Но  ведь ты обещал его, Господи, обещал душе
самоотверженной  и  чистой.   "Счастливы   отныне,  --   сказано   в  святых
наставлениях твоих, -- счастливы отныне  те, кто умирают в Господе". Значит,
и мне  нужно ждать смерти? Здесь-то  и  может пошатнуться моя вера. Господи!
Взываю  к тебе изо всех моих сил. Я во тьме ночи, я жду зарю.  Взываю к Тебе
из  последних сил.  Приди и  утоли  жажду  моего сердца.  Жажду немедленного
счастья...  Или я  сама должна убедить  себя в том, что  уже достигла его? И
словно  нетерпеливая птица,  подающая  голос  задолго  до зари,  не  столько
возвещая, сколько призывая наступление дня,  должна ли я тоже, не дожидаясь,
пока побледнеет ночная тьма, начать свою песнь?
   16 октября
   Жером, мне бы хотелось научить тебя высшей радости.
   Сегодня  утром  --  жесточайший  приступ  рвоты.  Сразу  же  после него
почувствовала такую слабость, что  мелькнула надежда сейчас же и умереть. Но
нет; сначала  я всем существом своим ощутила какое-то  великое  спокойствие;
затем и плоть, и душа точно затрепетали в невыразимой тоске, и вдруг вспышка
-- беспощадное  прояснение  всей  моей  жизни.  Я как будто впервые  увидела
нестерпимо-голые стены моей комнаты. Мне стало страшно. Я  и сейчас еще пишу
только для  того, чтобы прийти в себя, успокоиться. О господи! Только бы мне
дойти до конца, избежав богохульства.
   Все-таки смогла подняться. Встала на колени, как в детстве...
   Я  бы хотела умереть сейчас, как можно  быстрее,  чтобы не успеть вновь
понять, как я одинока.

   В  прошлом  году я  виделся с  Жюльеттой. Больше  десяти лет  прошло со
времени  ее последнего  письма, в котором  она сообщала мне  о смерти Алисы.
Поездка в Прованс предоставила мне  удобный  случай остановиться ненадолго в
Ниме. Дом,  в котором живут  Тессьеры, довольно приятный на вид, находится в
шумном центре города, на  улице Фешер. Хотя я и предупредил в письме  о том,
что заеду, все же, переступая порог, я изрядно волновался.
   Няня проводила меня в гостиную, куда очень вскоре поднялась и Жюльетта.
Передо мной точно  вновь  возникла  тетушка Плантье:  та же  походка, то  же
сложение, то же запыхавшееся радушие. Она тут же засыпала меня вопросами, не
ожидая  ответов:  о моей  карьере,  о том,  как я устроился в Париже,  чем я
занимаюсь, с кем поддерживаю отношения, что  привело меня на Юг, почему я не
собираюсь заехать в  Эг-Вив,  где  меня  так  счастлив будет видеть Эдуар...
Потом  она  сама  рассказала мне  обо всех: о своем муже,  о  детях, о своем
брате,  о  последнем урожае, об  ожидающихся убытках... Я  узнал, что  Робер
продал Фонгезмар  и  переехал насовсем в Эг-Вив; он стал теперь  компаньоном
Эдуара, что  позволяет  тому больше  ездить  и  заниматься  главным  образом
коммерческой стороной дела,  тогда как Робер остается при  землях, улучшая и
расширяя плантации.
   Слушая ее,  я с беспокойством искал глазами то, что могло напомнить мне
о былом. Сразу узнал я среди  новой  обстановки гостиной  несколько вещей из
Фонгезмара,  однако  то самое  прошлое, что будило  во  мне трепет,  похоже,
нимало  не  заботило  Жюльетту  --  или  она  нарочно  старалась  о  нем  не
заговаривать.
   На  лестнице играли  двое мальчиков,  двенадцати  и тринадцати лет; она
подозвала  их,  чтобы мне  представить.  Лиза,  самая  старшая  среди детей,
поехала вместе  с отцом в Эг-Вив.  Еще  один мальчик, десяти лет, должен был
вот-вот  вернуться  с  прогулки; это  о его  скором  рождении  сообщала  мне
Жюльетта вместе с той скорбной для нас вестью.  Для Жюльетты та беременность
оказалась весьма тяжелой, и она еще очень  долго оправлялась после нее, пока
в прошлом году, словно спохватившись, не произвела на свет еще одну малышку,
которой, судя по тому, как она о ней рассказывала, она отдавала предпочтение
перед остальными детьми.
   --  Она сейчас спит в  моей комнате, это рядом. Хочешь посмотреть? -- И
добавила, когда  я пошел за ней: --  Жером, я как-то  не осмелилась написать
тебе об этом... Ты бы не согласился стать для маленькой крестным отцом?
   -- Да, разумеется, я согласен, если тебе это  доставит удовольствие, --
ответил я, слегка удивленный, склоняясь над колыбелью. --  А как назвали мою
крестницу?
   --  Алиса... --  сказала Жюльетта очень  тихо. -- Она  чем-то похожа на
нее, тебе не кажется?
   Ничего не ответив, я только сжал ее руку. Маленькая Алиса, которую мать
уже подняла, открыла глазки; я взял ее на руки.
   -- Каким бы ты был любящим отцом! -- попыталась пошутить  Жюльетта.  --
Почему ты не женишься, чего ждешь?
   -- Пока  забудутся  многие  вещи,  --  ответил  я  и  увидел,  что  она
покраснела.
   -- Которые ты собираешься забыть уже вскоре?
   -- Которые я вообще не собираюсь забывать.
   --  Пойдем  со мной,  -- вдруг сказала  она, входя  первой  в небольшую
комнатку, одна дверь которой выходила в ее спальню, а другая в гостиную. Там
было  уже довольно  темно. -- Вот где  я скрываюсь, когда выпадает свободная
минутка. Это самая  тихая комната во всем доме. Придешь сюда -- и как  будто
спрячешься от жизни.
   Окна этой крошечной гостиной выходили не на шумную улицу, как  у других
комнат, а на укрытый за деревьями зеленый лужок.
   -- Посидим немножко, -- сказала она, почти  рухнув в кресло. --  Если я
тебя правильно поняла, ты хочешь хранить верность памяти Алисы.
   Я ответил не сразу.
   --  Скорее, видимо, тому представлению, которое у  нее  было обо мне...
Нет-нет, не  ставь мне это в заслугу. Думаю, я все равно не мог бы поступить
иначе. Если бы я женился на какой-то другой  женщине, я бы только делал вид,
что люблю ее.
   --  А...  --  протянула  она,  как  бы  безразлично,   потом  почему-то
отвернулась  и опустила лицо  вниз,  словно  что-то обронила. -- Значит,  ты
полагаешь, что возможно так долго носить в своем сердце безнадежную любовь?
   -- Да, Жюльетта.
   -- И что жизнь, даже  если будет дуть на  нее каждый день, не сможет ее
погасить?..
   Серым приливом  набухал вечер, захватывая и поглощая предметы, которые,
едва   погрузившись   в   тень,  точно  оживали  и  принимались   вполголоса
рассказывать о своем  прошлом.  Я  вновь попал  в комнату  Алисы -- Жюльетта
воссоздала до мелочей всю обстановку. Она вновь повернула  ко мне свое лицо,
черт которого я уже не мог различить и даже не мог бы сказать, открыты ли ее
глаза. Я лишь видел, что она очень красива. Там мы и седили молча.
   -- Ну-с, -- произнесла она наконец, -- пора просыпаться...
   Я  увидел,  как она встала,  сделала шаг и  вновь опустилась без сил на
стоявший рядом стул, закрыв лицо ладонями; мне показалось, что она плачет...
   Вошла служанка, держа в руках лампу.