ртики
и прочие штучки. Как бы между прочим. Однако с тайным смыслом. Они  шли,
будто бы не обращая на амбалов внимания.
   Амбалы уже прыгали по сену, проваливаясь в него по пояс.  Потому  что
были тонкие. Я забеспокоился, как бы они не потерялись  в  стогу.  Потом
они стали скидывать охапки сена девушкам. А девушки набивали мешки.
   Я тоже набил мешок. Он стал как аэростат. И дяди Федин как  аэростат.
В итоге два аэростата.
   - Девушки, будьте добры, зашейте матрацы, - попросил я. - У меня  ни-
ток нет.
   - У начальника нет ниток, - сказала Тата.
   - Надо помочь начальнику, - сказала Наташа-бис.
   И они принялись зашивать мои матрацы, отвратительно хихикая.  Барабы-
кина влезла на сеновал, отчего он сразу сплющился, и работала там. Амба-
лам надоело скидывать сено, и они начали заигрывать с девушками. Барабы-
кину они игнорировали. Она для них была женщина другой эпохи.
   - Девушки, что вечером делаем? - спросил Леша. Я насторожился.
   - А что вы можете предложить? - спросила Барабыкина сверху.
   - Приходите, тетя Лошадь, нашу детку покачать, - сказал Яша  меланхо-
лично.
   - Стихи Маршака.
   Все заржали. Я ничего не понял.
   - Готово! - сказала Тата, перекусив нитку. - Вам помочь донести?
   - Я сам, - сказал я и взвалил аэростат на спину. Он  был  не  слишком
тяжелый, но громоздкий. Ветер его сдувал со спины,  поэтому  я  качался,
удерживая равновесие.
   - Начальник у нас хилый, - услышал я сзади голос Таты. Она проговори-
ла это почти с нежностью. Я на секунду потерял бдительность, и проклятый
мешок сдуло. Он перекатился через голову и плюхнулся у меня перед носом.
А я плюхнулся на него. Я просто физически чувствовал, как  улетучивается
мой авторитет руководителя.
   Мимо прошла Барабыкина. Она играючи несла свой матрац на макушке, как
африканка. Я снова схватил аэростат за угол и дернул. На этот раз  вышло
еще хуже. Я ухватился не за тот конец, и зашитая сторона оказалась  вни-
зу. Нитки, естественно, лопнули, и все сено осталось на земле. А  я  ос-
тался с пустым мешком в руках.
   - Кто так зашивает? - закричал я.
   - А кто так носит? - ответила Тата.
   Я схватил матрац дяди Феди и поволок его по траве к нашему сараю. Там
я встретил самого дядю Федю. Вид у него был немного виноватый.
   - Очередь большая была, - сказал дядя Федя. - Припоздал.
   Мы взвалили мешок на нары, потом принесли  мой.  Девушки  успели  его
снова зашить. Рядом со мной постелил свой матрац Лисоцкий. Он  демократ,
решил спать в сарае. Правда, совхоз выдал ему ватный тюфячок как руково-
дителю. Наши мешки возвышались над ним примерно на метр.
   - Умнется, - сказал дядя Федя.
   Амбалы уже устроились и горячо что-то обсуждали в углу. Вид у них был
деловой. Потом они пошуршали рублями, и Юра побежал куда-то с  рюкзаком.
Лисоцкий понял, что назревает вечер встречи. И помешать этому  он  не  в
силах. Поэтому он отозвал меня в сторону и сказал:
   - Петр Николаевич, я пойду  пройдусь.  Посмотрю  поселок...  Следите,
чтобы знали меру. И к женщинам не заходите. Они могут перепугаться.
   - Да, как же! - сказал я.
   Лисоцкий ушел, а через полчаса в столовой под навесом  уже  все  было
готово. Дядя Федор открывал кильки в томате каким-то  солдатским  спосо-
бом. Амбалы принесли рислинг. К водке они относятся равнодушно. И  слава
Богу. А дядя Федя наоборот. Он достал то, из-за чего опоздал. Получилось
солидно.
   Мы разлили в алюминиевые кружки, я встал и сказал:
   - Парни! За то, чтобы нам здесь было хорошо. Чтобы хорошо  работалось
и отдыхалось.
   - Точно, сынки! - сказал патриарх дядя Федя.
   Мы выпили в лучах  заходящего  солнца.  Закусили  кильками  и  всякой
снедью, что привезли из дому. Солнце закатилось за лес.  Местные  жители
ходили поодаль и посматривали на нас с любовью.  Возле  стола  появилась
рыжая собака. Собака была доверчивая и  глупая.  Ее  назвали  Казимиром.
По-моему, этим выразили симпатию отсутствующему Лисоцкому.
   - Пойдем знакомиться с девушками! Они скучают, - сказал Леша.
   - Может быть, не стоит? - сказал я. - Девушки устали.
   - Пошли! Пошли! - загудел дядя Федя. - Нечего! Только я не  пойду.  Я
спать пойду.
   Некоторые последовали примеру дяди Феди. Кое-кто снова побежал в  ма-
газин. А к девушкам отправились несколько амбалов, собака Казимир и я. Я
решил быть на самом горячем участке.
   Девичий монастырь
   Между прочим, как вы уже догадываетесь, вся эта история происходила в
июле. А в июле ночи у нас уже не совсем белые, но еще светлые. И теплые.
Это обстоятельство тоже влияет на чувства.
 
Девушек мы нашли быстро. Их поселили в конторе 
управляющего отделением. Через дорогу магазин. Рядом клуб. В 
общем, очень культурное место. 
   Поселок уже спал. Только местная молодежь гоняла на мопедах по шоссе.
Мы заглянули в окошко к девушкам. Они сидели на нарах с каким-то ожидаю-
щим видом. Как на вокзале. Все были причесаны, глазки  подведены  и  так
далее.
   Мы постучали. За дверью возник маленький переполох, а потом голос Ба-
рабыкиной сказал:
   - Кто там?
   - Мы! - мужественными голосами сказали мы.
   Барабыкина нам открыла. Все девушки уже лежали на  своих  матрацах  с
таким видом, будто собирались вот-вот уснуть.
   - Мы в гости, - сказали мы.
   - Поздновато, - сухо сказала Барабыкина.
   - Мы спать хотим, - заявила Наташа-бис.
   - Ладно, тогда мы завтра, - сказал я.
   - Ну, уж если пришли... - сказала Барабыкина.
   - Что же с вами делать, - вздохнули Вера и Надя.
   Амбалы не ожидали такого приема. Это лишний раз доказывает их неопыт-
ность. Они, видите ли, полагали, что женщины будут кричать  "ура!"  и  в
воздух - как это там? - чепчики бросать. Совершенно не знают женщин.
   У девушек в комнатке было уютно. Удивительно, как это  женщины  умеют
из ничего создавать уют. И еще у них был стол. И печка, которая  торчала
из стены одним боком.
   Мы поставили на стол, что принесли. Девушки немного помялись, а потом
вытащили из-под матрацев три бутылки рислинга. Сказали, что это им пода-
рили в дорогу родители. А они так прямо не знали, что с ними  делать.  С
бутылками, имеется в виду.
   Через двадцать минут все уже были на "ты". Включая Барабыкину. Амбалы
расползлись по нарам, образовав с девушками живописные  группы.  Девушки
держались дружески, но не больше. Люба сидела, поджав коленки к груди, и
размещала правую руку так, чтобы всем было видно ее обручальное колечко.
Она полагала, что это ее обезопасит от амбалов.
   Яша взял гитару и стал перебирать струны. В дверь  кто-то  заскребся.
Девушки открыли, и в комнату вбежала радостная собака  Казимир.  Казимир
был вне себя от счастья, что его допустили в компанию. Девушки сразу  же
переключили все внимание на Казимира. Тому досталось  столько  нежности,
что я испугался, как бы пес не рехнулся с непривычки. И опять я и амбалы
расценили это по-разному. Амбалы немного обиделись, что Казимиру все,  а
им ничего. Но я-то понимал, что для девушек это единственный способ  из-
лить свои сдерживаемые эмоции. Не амбалов же гладить, в самом деле?
   Допили рислинг и стали петь. Песни были какие-то неизвестные мне,  но
знакомые им. Тут только я окончательно осознал,  что  мы  принадлежим  к
разным поколениям. А что я, виноват? По радио этих песен не поют, в тур-
походы я не хожу, на вечера менестрелей тоже.  Поэтому  я  подпевал  без
слов.
   Я подпевал, а про себя думал о трудностях руководства людьми.  Я  еще
никогда об этом не думал. Незачем было.
   Вот они сейчас ко мне запросто. Петя, Петь, а девушки даже Петечка. А
ведь завтра нужно вести их в поле. Не исключено, что придется заставлять
работать. Иначе будем голодать, правда ведь?
   С другой стороны, держаться на расстоянии тоже тоскливо. Хочется быть
с людьми. Не такой уж я старик. Двадцать девять лет.
   Пока я так размышлял, Юра с Верой ушли смотреть на луну. Так они ска-
зали. Чего они нашли особенного в луне, не понимаю. Хотя догадываюсь.  В
юности сам смотрел на луну. Знаю, к чему это приводит.
   Яша все перебирал струны, а Леша постепенно перемещался на нарах бли-
же к Тате. Подползал, как разведчик. Тата увлеченно пела песни, но заме-
чала эту тенденцию. Это было видно по безразличному выражению ее лица.
   Леша уже готовился открыть рот, чтобы пригласить Тату смотреть  луну.
Должно быть, он обдумывал окончание фразы. Но я его опередил.
   - Надо воды принести. Пить хочется, - сказал я. - Тата, ты не знаешь,
где тут колодец?
   - Ой, он далеко, - сказала Тата.
   - Ну, покажешь, - сказал я с легким оттенком приказа.
   Тата спрыгнула с нар, провожаемая взглядом Леши. Такой взгляд  бывает
у рыболова, когда рыбка срывается с крючка и шлепается обратно в водоем.
Я взял ведро, и мы с Татой выскользнули наружу.
   На крыльце Юра показывал Вере луну. Луна висела над крышей клуба, как
дорожный знак "Проезд запрещен". Юра уже держал Веру за руку, это я  за-
метил краем глаза. Темпы довольно большие, но не  безумные.  В  пределах
нормы.
   - Мы идем за водой, - объявила им Тата. Чтобы они не подумали, не дай
Бог, чего-нибудь другого.
   - Угу, - промычал амбал Юра. В лучах луны его копна  волос  светилась
электрическим светом.
   Позвякивая ведром, мы пошли по улице. Поселок досматривал первую  се-
рию сна. Собаки подбегали к заборам, мимо которых мы шли, и оттуда лаяли
изо всех сил. Потому что были в безопасности.
   Давно я не гулял с девушками при луне. Да еще с ведром. Сразу  нахлы-
нули какие-то романтические мысли. Я искоса взглянул на Тату. Она делала
вид, что у нее этих мыслей нет.
   - Вот за этим забором колодец, - сказала Тата.
   Я нашел калитку и убедился, что на ней имеется табличка  относительно
злой собаки. Света луны для этой цели хватало. Повернуть  назад  значило
навсегда потерять престиж руководителя и мужчины вообще. Я подумал,  что
если от собаки отбиваться ведром, проснется вся деревня. Больше я ничего
не подумал. Просунул руку сквозь калитку и приподнял крючок.
   Как только мы вошли во двор и калитка за нами закрылась, злая  собака
нехотя появилась из будки. Она потянулась и посмотрела на меня с удивле-
нием. Она, по-видимому, решила, что я не умею читать. Собаке очень хоте-
лось спать, но нужно было оправдывать табличку на калитке,
   - Р-р-р... - лениво начала собака.
   - Послушай, - сказал я рассудительно. - Мы тебя не видели, и  ты  нас
не видела. Договорились?
   - Р-р-р... - продолжала собака.
   - Ну, чего ты рычишь, как мотоцикл?
   Вопрос застал собаку врасплох. Она изумленно  приподняла  брови.  Так
мне показалось. И на минуту смешалась.
   - Спи, - сказал я. - Не теряй времени даром.
   Собака, видимо, подумала, что над нею издеваются. А у меня и в мыслях
не было. Обиженно тявкнув, она устремилась к моей ноге. Я  успел  повер-
нуть ведро внутренностью к собаке и попытался надеть ей на морду. Собака
уворачивалась. Произошла небольшая коррида.
   - Ну, не надо, Шарик, не надо, - сказала Тата. - Это свой.
   Она подошла к Шарику и потрепала его между ушей. Шарик  посмотрел  на
меня с презрением и заполз в будку. Я нацепил ведро на крючок и бросил в
колодец. Ручка ворота закрутилась, как пропеллер.  Крючок  вернулся  без
ведра.
   - Утопло, - сказал я.
   - Утонуло, - поправила Тата. - Пошли дурака Богу молиться!..
   Все! Никакой дистанции между нами уже не было. Меня разжаловали в ря-
довые. Я даже немного обрадовался, потому что теперь было проще.
   - Самой, между прочим, нужно мозгами шевелить, - сказал я. -  Знакома
ведь с этой системой.
   - Знакома, - согласилась Тата. - Это уже второе  ведро.  Первое  было
днем.
   - К концу нашей работы заполним весь колодец, - сказал я.
   - Нужно достать кошку, - сказала Тата.
   - Тебе собаки мало?
   - Крючок такой. Кошка называется, - сказала Тата. - Чтобы ведра  дос-
тавать.
   - Хорошая погода, - сказал я, пытаясь сменить тему разговора.
   - А можно багром.
   - Воздух-то какой! - сказал я.
   - Я хочу спать! - вдруг капризно заявила Тата.
   Мы вышли со двора, но пошли почему-то не в ту  сторону.  Улица  скоро
кончилась, и мы пошли по траве. Трава была  теплая.  Тихо  было  вокруг.
Где-то далеко блестело озеро. Посреди поля росло толстое дерево. Ветки у
него начинались почти от земли. Мы влезли на дерево и устроились  навер-
ху, как птички.
   - И что? - спросила Тата. Она находилась веткой ниже.
   - Тихо! - сказал я. И начал читать такие стихи: "Выхожу один я на до-
рогу. Сквозь туман кремнистый путь блестит..."
   - Лермонтов! - объявила Тата. - В школе проходили.
   Я посмотрел на нее со сдерживаемой ненавистью. Раз в школе проходили,
значит уже и не волнует?
   - "Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит..."  -
упрямо продолжал я.
   - Ты что, охмурить меня хочешь? - спросила Тата деловито.
   - Дура! - пропел я с верхней ветки. - Продукт эпохи.
   - Как-как? - заинтересовалась Тата. Видимо, так ее еще не называли. Я
имею в виду - "продукт эпохи".
   - Дитя века, - пояснил я, - бесчувственное дитя века.
   - Старый чемодан, - сказала Тата и спрыгнула с дерева. - Чао!
   И она исчезла в темноте. Господи, что за походка! В  каждом  движении
было столько презрения и чувства  интеллектуального  превосходства,  что
мне стало страшно за себя. Когда она ушла, я прочитал  стихотворение  до
конца. Это чтобы успокоиться.
   Потом я добрел в потемках до нашего сарая и  завалился  спать.  Рядом
храпел дядя Федя. Внизу, подо мной, спал на тюфячке  Лисоцкий.  Спали  и
амбалы, мирно светясь в темноте белыми пятками.
   Русское поле
   - Ну, что? - спросил утром Лисоцкий, заглядывая мне в глаза.
   - Ничего, - мрачно сказал я. - Любви не было. Победила дружба,
   - Слава Богу! - сказал Лисоцкий.
   Мы съели первый свой завтрак, который соорудили Вера  и  Надя.  Такая
каша цвета морской волны. Неизвестно, из чего. Но вкусная. И пошли в по-
ле.
   Поле было близко. Мы бы никогда не догадались, что это поле. Нам  это
объяснил управляющий. Мы думали, это джунгли. Трава была в  человеческий
рост. В основном, с колючками.
   - Там, внизу, посажен турнепс, - сказал управляющий. - Нужно дать ему
возможность вырасти, то есть выдернуть сорняки.
   - А как он выглядит, турнепс? - спросил Яша.
   - Сено-солома! Да вы увидите. Маленькие такие листочки у земли...
   Дядя Федя нырнул в траву и  несколько  минут  ползал  там  на  четве-
реньках. Потом он вернулся. В руке у него был бледно-зеленый листок.
   - Вот! - сказал дядя Федя. - Это турнепс.
   И снова уполз сажать его обратно.
   - На каждого одна грядка, сено-солома, - объявил управляющий.  Это  у
него такая присказка.
   Мы стали выяснять насчет расценок. Расценки были удивительные. Пропо-
лоть все поле стоило что-то около пяти рублей. А поле простиралось в од-
ну сторону до горизонта, а в две другие чуть ближе.
   - Занимайте грядки, - сказал я.
   Все заняли грядки и управляющий ушел. Народ тут же организовал вече.
   - Колючки колются, - сказала Тата.
   - Плотют плохо, - сказал дядя Федя.
   - Мы сено убирать приехали, а не полоть, - сказал Леша.
   - Пошел бы дождь! - мечтательно произнесла Люба.
   - Надо бы поработать, - неуверенно сказал я.
   Губит меня эта проклятая неуверенность! Нет у меня в голосе  металла,
необходимого руководителю. Люди это чувствуют и садятся на шею. И в дан-
ном случае все сразу же взгромоздились мне на шею. Они покинули грядки и
разлеглись в тени под деревом. А поле осталось лежать суровым укором ру-
ководителю.
   - Жрать хотите? Надо полоть! - сказал я.
   - Не! Жрать не хотим, - сказал дядя Федя. - У меня живот болит.
   Не ожидал я этого от дяди Феди,  потомственного  крестьянина.  Видно,
деятельность на нашей кафедре его испортила.
   - Что, Петечка? - игриво спросила Тата. - Между двух огней  оказался?
И вашим, и нашим?
   Она сидела на траве в своих брючках из эластика, опираясь на руку.  С
нее можно было делать рекламную фотографию: "Отдыхайте в  Карелии!"  Ос-
тальные просто напоминали лежбище котиков.
   - Я тебе не Петечка! - заорал я, белея.
   - Мужлан! - сказала Тата.
   - Ах, так? - закричал я. - Допустим!
   И я бросился на сорняки, как князь Игорь на половцев.  Я  крошил  их,
выдергивал с корнем, бил промеж глаз, клал на лопатки, выбрасывал за ка-
наты ринга, кажется, даже кусал. Земля сыпалась с корней, сорняки  ложи-
лись направо и налево. Хорошо, что поблизости не было моей мамы.  Я  так
ругался, что ей пришлось бы усомниться в правильности своего воспитания.
Ругань мне помогала.
   Я углубился в поле, оставляя за собою ровную просеку. Назад я не  ог-
лядывался и не разгибался. Колючки царапались зверски. Кое-где попадался
турнепс, но не слишком часто. Врагов было так много, что хотелось приме-
нить атомную бомбу.
   Наконец я достиг горизонта и вышел на пригорок по другую сторону  по-
ля. Поясница ныла, руки были исцарапаны до плеч,  глаза  слезились.  Вот
так выглядят победители.
   Я растянулся на пригорке и с удивлением заметил, что слева  и  справа
от моей просеки воюют наши люди. Просека незаметно растворялась в  общей
широкой полосе. Первым меня догнал Леша. Он смахнул пот с бровей и  рас-
тянулся рядом со мной.
   - Обалдеть можно, - сказал Леша. Амбалы любят это слово.
   Потом закончили грядки Наташа и Наташа-бис, затем Яша и другие.  Пос-
ледними выползли на пригорок Тата с дядей Федей. Я не  стал  распростра-
няться относительно их трудовой победы, а снова кинулся в сорняки.
   - Держите его, сено-солома! - закричал дядя Федя. - Этак нам на завт-
ра не останется!
   Но я уже летел в обратном направлении, как торпедный катер.  На  этот
раз первым прийти не удалось. Меня опередил Леша.  Я  посмотрел  на  его
грядку. Она была чистой, точно вспахана трактором. Ни одной травинки.
   - А где турнепс? - спросил я.
   - Увлекся, - сказал Леша. - Выдернул все под горячую руку.
   Я объяснил, что пользы от такой прополки мало. Леша согласился. Потом
я осмотрел остальные грядки. В основном, народ правильно разобрался, где
турнепс, а где сорняки. Только Яша вместо турнепся оставил какие-то цве-
точки. Но ему простительно. Он поэт, и ко всему подходит эстетически.
   - Хорошие у тебя брюки, - сказала мне Тата. - Далеко видно.
   Она имела в виду пятно белой масляной краски величиной с тарелку. Они
все ориентировались по нему. Ну, и черт с ними!
   Лишь бы работали.
   Тут пришел из конторы Лисоцкий. Он посмотрел на нашу работу и сказал:
   - Не густо.
   - Было густо, - сказал дядя Федя. - Пропололи уже.
   Лисоцкий взялся за одну травинку и выдернул ее.
   - Да... - сказал он глубокомысленно.
   И мы пошли обедать.
   Сначала искупались в озере, потом поели, потом поспали. Обеденный пе-
рерыв получился часа три. А потом пошли снова утюжить наше поле.  Я  уже
никого не уговаривал, а сразу бросался в  заросли.  Интересная  все-таки
штука - личный пример! По-моему, дело тут в том, что у людей просыпается
совесть. Неудобно им смотреть, как один надрывается. Нужно иметь большое
мужество, чтобы послать работающего руководителя ко всем чертям. В нашем
отряде таких людей не оказалось.
   Тата не переставала ехидничать по поводу моего рвения. Глазки ее  зло
сверкали, но траву она дергала. И даже обставила дядю Федю. Он  к  концу
дня как-то сник и стал жаловаться на печень. Я знаю, откуда у  него  эти
замашки. Он работает в лаборатории, где у начальника больная печень. По-
этому дядя Федя заимствовал всю терминологию у него. А он сам, я  думаю,
и не подозревает, где находится эта самая печень.
   Как-то незаметно пропололи половину поля. И тут же испугались  своего
энтузиазма. Энтузиазма теперь почему-то принято стыдиться. Никому не хо-
чется, чтобы на него показывали пальцем.
   На поле посматривали с любовью. Говорили уже: наше поле... Моя  гряд-
ка... Ходили друг к другу и тщательно проверяли качество.  Я  совсем  не
руководил, стараясь только делать быстрее и лучше. Это не так  просто  в
моем возрасте. Я даже о времени забыл.
   Тата пошепталась о чем-то с амбалами и подо