таточно плотно. И  мы  стали
топтаться на месте, слившись в экстазе. Я чувствовал, как у меня  из-под
мышек текут струйки пота. Это было неприятно, потому что разрушало  экс-
таз.
   - Петя, пойдем на воздух, - сказала Инна Ивановна,  коснувшись  моего
уха губами.
   - Зачем? - спросил я.
   - Жарко, - прошептала Инна, вкладывая в это слово много эмоций.
   - Пойдем, - сказал я. - Только ненадолго. Мне нужно следить за поряд-
ком.
   Мы вышли на улицу и сели на скамеечку под деревом.  Мимо  прошел  ка-
кой-то тип, который нас внимательно осмотрел. Я подумал, что сейчас меня
примут за кого-нибудь другого. Меня часто принимают за кого-то  другого.
От этого одни неприятности.
   - Дети... - вздохнула Барабыкина.
   - Кто? - спросил я.
   - Все, - сказала  Инна  Ивановна.  -  У  них  совершенно  не  развиты
чувства. Как-то все примитивно просто...
   Я молчал, соображая, куда она клонит.
   - Все-таки в наше время было не так... Правда?
   Я не стал уточнять, какое время она имеет в виду. Поэтому  на  всякий
случай кивнул. Инна Ивановна взяла мою ладонь и стала всматриваться.  Не
знаю, чего она там увидела в темноте.
   - Много увлечений, - читала она по ладони. - Но серьезен.  Энергичен.
Сильная линия любви...
   И она сделала многозначительную паузу. Не отпуская моей ладошки.
   - Мне нравятся застенчивые мужчины, - сказала она.
   С чего она взяла, что я застенчив? Что я не полез с нею  сразу  цело-
ваться, что ли? А мне не хочется. Если бы хотелось, я бы полез.
   Инна Ивановна готовилась продолжить наступление, но тут из клуба выс-
кочил одуванчик Юра.
   - Наших бьют! - крикнул он и помчался за подкреплением к  нашему  са-
раю.
   Пришлось вернуться в зал. Хотя туда не очень хотелось.
   Юра немного преувеличил. Наших еще не били. Просто  человека  три  из
местных стояли напротив Леши с глубокомысленным выражением на лице. Бить
или не бить? Между ними и Лешей происходили какие-то дебаты. Обычно  это
тянется от двух до десяти минут, пока кто-нибудь, устав  от  бесперспек-
тивности разговора, не съездит оппоненту по уху. Нужно четко  почувство-
вать этот момент. И бить первым. Иначе можно уже не успеть.
   Я протолкался в круг вместе с Барабыкиной.
   - Ну, чего? - спросил я.
   - А ничего! - ответил один из оппонентов.
   - Ты чего? - сказал я.
   - А ты чего?
   - А ничего! - сказал я.
   Все это на полутонах. Разговор зашел в тупик. Никто ничего. Самый мо-
мент бить по уху. А танцы, между  прочим,  шли  своим  чередом.  Публика
только освободила место для возможной драки. Ринг, так сказать.
   Барабыкина надвинулась на меня грудью и умоляюще произнесла:
   - Петр Николаевич! Не надо! Не бейте их, я вас прошу. Они извинятся.
   Оппоненты были озадачены. Во-первых, тем, что не они будут бить, а их
будут бить. А во-вторых, они никак не могли взять в толк, за  что  нужно
извиняться.
   - Это за что же извиняться? - недоуменно спросили они.
   - За бестактность! - заявила Барабыкина.
   Местные хулиганы совсем завяли от такого интеллигентного разговора.
   - Пошли, Генка, - сказал один. - Чего с  ними  связываться?  Чокнутые
какие-то.
   В этот момент в зале появился Лисоцкий с красной повязкой дружинника.
В сопровождении дяди Феди и кое-кого из наших. Дядя  Федя  шел,  заметно
покачиваясь.
   - Для работников охраны общественного порядка  мы  исполняем  "Йеллоу
ривер",
   - провозгласил мальчик со сцены.
   И они завыли "Йеллоу ривер". Желтая река, в переводе.
   Мордобоя не получилось. Хулиганы отвалили в недоумении. Лисоцкий про-
шелся по залу в повязке, очень довольный собой. Потом Лисоцкий снял  по-
вязку и пригласил Барабыкину. Он закружил ее, держа руку на отлете.
   Я приглашал наших девушек в строгой очередности.  Чтобы  не  дать  им
привыкнуть к амбалам. Каждой я шептал что-то нежное.  Для  профилактики.
Только Тате я почему-то не мог шептать нежного. Стеснялся, что ли?
   Все наши дружинники плясали. Только дядя Федя пристроился на стуле  у
стены и совершенно внезапно заснул.  Под  адский  рев  динамика.  Видно,
очень хотел спать.
   Наплясавшись, мы разбудили дядю Федю и  проводили  девушек.  Лисоцкий
еще раньше исчез куда-то с Барабыкиной. Леша исчез в Элеонорой. Все-таки
он достукается! Дядя Федя просто исчез.
   Было три часа ночи. Фактически, уже утро.
   Воскресные разговорчики
   На следующий день, в воскресенье, мы отходили от танцев. За завтраком
Лисоцкий был какой-то вялый. Он долго смотрел в кашу, шевеля ее  ложкой,
будто хотел там чего-то найти. Леша загадочно улыбался по поводу Элеоно-
ры. Барабыкина смотрела на меня укоризненно. Тата была  почему-то  злая.
Один дядя Федя был добрый. Он рассказывал, как мы вчера победили местных
хулиганов.
   После завтрака народ двинулся загорать и купаться. Кроме Леши с дядей
Федей. Леша заступил дежурным на кухню. И они с  дядей  Федей  принялись
пилить дрова. Там же вертелся и Юра, который продолжал обхаживать  пова-
риху Веру.
   Лисоцкий предложил мне сыграть в шахматы. Мы начали.
   - Загадочный народ эти женщины, - сказал Лисоцкий, передвигая пешку.
   - По-моему, не очень, - сказал я, передвигая свою.
   - Вы еще не все понимаете. Простите, - сказал Лисоцкий, выводя слона.
   - А что вы имеете в виду? - осторожно поинтересовался я,  толкая  еще
одну пешку.
   - Как вы относитесь к Инне Ивановне? - спросил  Лисоцкий,  делая  ход
конем.
   - Как к старшему товарищу, - ответил я.
   - А она, между прочим, вас любит, -  сказал  Лисоцкий,  объявляя  мне
шах.
   - Вы преувеличиваете, - парировал я, защищаясь слоном.
   - Да, любит. Она мне сама вчера призналась, - сказал Лисоцкий, усили-
вая давление.
   - Этого нам только не хватало, - пробормотал я.
   - Вы с этим не шутите, - предупредил Лисоцкий.
   - Какие уж тут шутки... - задумался я. - А как же ваша  тактика?  Как
же борьба с влюбляемостью?
   - Инна Ивановна - особая статья. Она взрослая женщина и  отвечает  за
себя... Вы будете ходить или нет?
   - Нет, - сказал я. - Я сдаюсь.
   - У вас же хорошая позиция! - закричал Лисоцкий.
   - Все равно сдаюсь, - сказал я. - С Барабыкиной мне не справиться.
   - Будьте мужчиной, - предложил Лисоцкий.
   - Как это?
   - Проявите твердость, - посоветовал он.
   - Спасибо, - поблагодарил я и ушел проявлять твердость. Я пошел  про-
являть твердость на озеро. Необходимо было срочно охладиться. Но  судьба
приготовила мне жестокое испытание.
   Я спустился к озеру и зашел в кусты натянуть плавки. В кустах  стояла
Инна Ивановна. Она тоже чего-то натягивала. Ее сиреневый халатик валялся
на траве. Инна Ивановна напоминала "Русскую Венеру" художника  Кустодие-
ва. Кто видел, тот поймет.
   - Ах! - сказала Инна Ивановна.
   - Елки-палки! - сказал я. - Простите...
   Барабыкина не спеша продолжала натягивать  купальник.  При  этом  она
смотрела мне в глаза гипнотически. Я застыл, как кролик, проявляя чудеса
твердости. Инна подошла ко мне и прошептала:
   - Петя, я тебя не волную?
   - Почему же... - пробормотал я.
   - Пойдем купаться, - сказала она, дотрагиваясь до меня чем-то теплым.
   - Плавки, - пискнул я.
   - Надень, я отвернусь.
   Дрожащими руками я натянул плавки, не попадая в дырку для ноги. "Тоже
мне, Тарзан! - думал я. - Супермен чахоточный!" Это я про себя.
   Мы вышли из кустов и плюхнулись в озеро. На берегу  сидела  и  лежала
наша публика. Все, конечно, обратили на нас внимание. Яша сидел на камне
с гитарой и пел только что сочиненную им песню о вчерашних танцах:
   Танцы в сельском клубе.
   Пятеро на сцене.
   Я прижался к Любе,
   Позабыв о сене.
   Кто-то дышит сзади
   Шумно, как корова.
   Я прижался к Наде,
   А она ни слова.
   Знаю, в прошлой эре
   Так не разрешалось.
   Я прижался к Вере,
   И она прижалась.
   В этакой малине
   Я совсем смешался.
   Я прижался к Инне...
   Тут я и попался!
   Все дружно посмотрели на нас с Барабыкиной и заржали.  Инна  Ивановна
чуть не потонула от возмущения. Она повернула голову к берегу и сказала:
   - Дурачье!
   - Яша, я с тобой потом поговорю, - пообещал я.
   Все заржали еще пуще. А Тата подошла к Яше и демонстративно его поце-
ловала в лобик. Яша закатил  глаза  и  рухнул  на  траву,  вне  себя  от
счастья.
   - Бывают же такие любвеобильные начальники, - сказала Тата.
   Я выпустил фонтан воды. Как кит. И у меня свело ногу. Я зашлепал  ру-
ками по воде, поднимая массу брызг. Инна Ивановна плыла рядом, удивленно
на меня поглядывая.
   - Тону, - сказал я не очень уверенно.
   Барабыкина будто этого ждала. Двумя мощными гребками она приблизилась
ко мне, схватила меня за руку и забросила к себе на спину.
   - Не надо, - сказал я. - Лучше я утону.
   - Молчи, глупыш, - нежно сказала Инна и поволокла меня  к  берегу.  Я
лег на траву и принялся растирать ногу.  Барабыкина  попыталась  сделать
мне искусственное дыхание. Изо рта в рот. Я отказался. Тата смеялась  до
слез. Настроение у меня совсем упало. Я лежал под солнцем и мысленно по-
сылал всех к чертям. Себя в первую очередь.
   Слух о том, как меня спасла Барабыкина, разнесся быстро. Все ее позд-
равляли. И меня тоже. Дядя Федя после обеда отозвал  меня  в  сторону  и
сказал:
   - Казимир нервничает.
   - Собака? - спросил я.
   - Лисоцкий, - сказал дядя Федя. - Я его давно знаю. Ему такие женщины
страсть как нравятся. А тут ты встрял.
   - Да я не хотел вовсе...
   - Крути лучше с этой пигалицей, с Таткой. Она тоже по тебе сохнет.
   - Не хочу я ни с кем крутить! - заорал я. - И никто по мне не сохнет.
Я задание выполняю, чтобы они не влюблялись!
   - Ну, смотри, - сказал дядя Федя. - Не перевыполни его, задание.
   Вечером произошло ЧП. Леша растопил плиту, а потом неосторожно на нее
упал. Падая, он оперся на плиту рукой и поджарил ладошку. Она стала  как
ватрушка. Я повел его к девушкам, потому  что  у  них  были  всякие  ле-
карства.
   Мы с Татой намазали ладошку мылом. Не помогло.  Потом  вазелином.  Не
помогло. Потом питательным кремом для лица. То же самое. Леша  лежал  на
нарах весь белый от боли. Держался он мужественно.
   - Сейчас я умру, - сказал он сквозь зубы.
   Тата наклонилась к нему и поцеловала.  Настоящая  сестра  милосердия.
Как ни странно, это помогло. Леша затих и закрыл глаза. Тата нежно  гла-
дила его и приговаривала:
   - Ну, потерпи, потерпи... Скоро пройдет.
   Почему это дядя Федя решил, что Тата по мне сохнет? Вот по  кому  она
сохнет. Это было как на ладони.
   Я незаметно ретировался и пошел домой. По дороге мне  встретился  Ли-
соцкий. Он прошел мимо без единого слова, гордо неся голову.  Глаза  его
блуждали. Его сжигал огонь ревности.
   "Сено-солома! Как все сложно!" - в тоске подумал я.
   Памятник
   В понедельник обнаружилось, что наш дед, который кладет скирды, забо-
лел. Или запил. Мы не выясняли. Не было его, одним словом. И наша брига-
да осталась без специалиста.
   - Я сам сложу скирду, - сказал я управляющему.
   - Спасибо, - сказал он. - Чтобы ее осенью ветром сдуло? Да?
   - Я умею, - сказал я.
   - На словах все мастера, - сказал управляющий.
   - Спросите у деда, - предложил я.
   Мы с управляющим пошли к деду. Дед лежал на кровати  в  валенках.  Он
постанывал и поматывал головой.
   - Погоди трястись, Нилыч, - сказал управляющий. - Говорили тебе  вче-
ра, сено-солома, - не пей шампанского! Не привычен ты к шампанскому.
   - И то правда, - промычал дед.
   - Ты лучше скажи, этот  парень  сможет  скирду  поставить?  Или  нет?
Только так, чтобы она до весны простояла.
   Дед оторвал голову от подушки и посмотрел на меня, с трудом узнавая.
   - Могет, - прохрипел он. - Этот могет.
   - Лады, - сказал управляющий. - Под твою ответственность, Нилыч. Бери
трактор и валяй, - сказал он мне.
   Мы выехали в поле, я встал посередине и сказал, как дед:
   - Здесь будем ставить.
   Потом я отсчитал восемь шагов в длину и четыре в ширину. Это я разме-
чал основание. Амбалы в это время нагружали волокушу. Тата с Барабыкиной
потихоньку копнили.
   Приехало сено, и я стал махать вилами. Миша, тракторист,  скептически
хмыкал, но сено возил. Я размахивал вилами до обеда и за это время  сло-
жил прямоугольный параллелепипед. Размерами восемь, на  четыре,  на  два
метра. Правда, он был не совсем прямоугольный. Чуть-чуть  косоватый  па-
раллелепипед.
   - После обеда начинай затягивать, - сказал Миша. - А то нам до темно-
ты не управиться. И сена не хватит на верхушку.
   Затягивать - это значит понемногу скашивать  углы.  Чтобы  получилось
похоже на домик с крышей. Тут вся штука в том, чтобы  правильно  выбрать
угол. Если сильно затянешь - сено останется. А если слабо - его не  хва-
тит. И скирда выйдет высокая, вилами не достать.
   Я стал затягивать, видимо, слабо. Затягиваю, затягивая, а до верхушки
далеко. Снизу мне все подавали советы. Особенно Тата  и  Инна  Ивановна.
Они обе очень болели за меня, чтобы скирда получилась нормальная. Как  у
людей.
   Миша привез волокушу и сказал:
   - Все. На этом поле сена больше нет.
   - А сколько еще до верхушки? - спросил я сверху.
   - Волокуши две, - оценил Миша. - Ну, поехали у соседей тянуть. Может,
у них еще осталось.
   Он усадил амбалов на волокушу и уехал с ними куда-то. А я разлегся на
скирде в плавочках и оттуда вел беседу с женщинами.
   - Соскучился по дому. По жене, - сказал я, как бы между прочим.
   - Это понятно, - вздохнула Инна Ивановна.
   - Что-то не видно, - сказала Тата.
   - У тебя молодая жена? - спросила Барабыкина.
   - Молодая, - ответил я. - Моего возраста.
   Тата прыснула. Для нее женщина старше двадцати пяти была уже древняя,
как русско-турецкая война.
   - Хочется теперь постарше? - спросила она дерзко, косясь на Барабыки-
ну.
   - Нет, помладше, - спокойно ответил я, глядя ей прямо в лицо.
   Тата неожиданно покраснела. Оказывается, она умеет краснеть.  А  Инна
Ивановна холодно на нее взглянула и заметила:
   - Нынешние девушки довольно испорчены.
   - А нынешние бабушки большие зануды, -  сказала  Тата,  выгибаясь  на
траве, как кошка.
   Я испугался, что они сейчас начнут фехтовать на вилах. Учитывая  раз-
ницу весовых категорий, Тата вела себя бесстрашно. Я никогда еще не при-
сутствовал на рыцарских турнирах женщин и просто не знал, как себя  вес-
ти. К счастью, приехали амбалы с волокушей. Они принялись  снова  кидать
мне сено, а я рос и рос вместе со скирдой.
   Отсюда хорошо было видно вокруг. Продувал ветерок. Поля желтели между
лесами, как кусочки печенья. По полям ползали тракторы, выпуская из  ко-
ротких труб синеватые столбики дыма. Люди заготовляли корма. А зимой они
будут использовать эти корма и готовиться к следующей заготовке.  И  так
каждый год. Можно сказать, вечно.
   В этом было что-то непреходящее. Это выходило за  рамки  человеческой
жизни. Причем, в обе стороны. В самом деле, мы могли решить  только  ло-
кальную задачу. Заготовить корма на зиму. И так во всем. Мы всегда реша-
ем только локальные задачи. Закончить институт. Жениться. Написать  дис-
сертацию. Получить квартиру. Еще чего-нибудь получить. А что-то,  наобо-
рот, отдать.
   Тоже, кстати, задача непростая - что-то отдать, что имеешь. Даже если
хочешь. Иногда просто не берут. Но я отвлекся.
   Так вот. Никто никогда не решит такой задачи: заготовить корма  вооб-
ще. Заготовить их раз и навсегда, чтобы больше этим делом не заниматься.
И не трепать себе нервы.
   Потому что заготовка кормов - это всеобщая и вечная задача. Как  рож-
дение детей. Нельзя народить всех детей и  больше  к  этому  вопросу  не
возвращаться. Рано или поздно их потребуется родить еще.
   Вот что такое заготовка кормов. Это если в философском плане.
   Я философствовал попутно с самой заготовкой. Откуда у меня силы  бра-
лись, ума не приложу. Неужели Тата  на  меня  действовала?  Очень  может
быть. Я смутно начинал чувствовать, что влюбился. Признаться себе откры-
то я не мог. Господи, было бы в кого!
   Площадка, по которой я ходил, стала совсем узенькой.  Я  был  уже  на
гребне. Теперь только двухметровый Яша мог достать до меня длинным  шес-
том. Он аккуратно доставлял мне копнушки, которые я столь  же  аккуратно
укладывал себе под ноги. Дело близилось к блистательной победе.  У  меня
внутри уже звенели фанфары.
   Прикатил на мотоцикле управляющий. На заднем сиденье он привез Лисоц-
кого. Они задрали головы и смотрели на меня, как на  акробата  в  цирке.
Между прочим, не зря. Свалиться оттуда - пара пустяков. А высота  скирды
получилась метров шесть. Если снизу считать. А сверху казалось в два ра-
за выше.
   - Ай, молодец, сено-солома! - кричал управляющий.  -  Давно  я  такой
скирды не видал!
   - Очень способный товарищ. Мастер на все  руки,  -  сказал  Лисоцкий,
тепло посмотрев на меня.
   Тракторист Миша изготовил из длинных веток перекидки. Они кладутся на
гребень, чтобы верхний слой не сдувало. Или для красоты, я  не  знаю.  Я
положил перекидки, сбросил вилы вниз и гордо выпрямился на самом верху.
   - Все! - закричал я. - Как получилось?
   - Памятник! - завопили амбалы. - Ты похож на памятник!
   - Мемориальную доску нужно прибить, - сказала Тата.
   Лисоцкий с управляющим замерили скирду и тут же составили наряд.
   - Хорошо заработали, - сказал управляющий.
   - Молодцы! - похвалил Лисоцкий. - Ну, пошли ужинать.
   И они направились ужинать.
   - Эй! - закричал я. - А меня забыли? Как я отсюда слезу?
   - В самом деле, - сказал управляющий. - Не годится так его оставлять.
   И они стали меня снимать. Яша протянул вилы. Вероятно, он хотел наса-
дить меня на них, как жука. И таким образом спасти. Я надоумил  его  по-
дать вилы другим концом. Внизу соорудили копну, чтобы я не очень разбил-
ся, когда упаду. Я ухватился за конец шеста и поехал по  склону  скирды,
как на санках. Шест вырвался у меня из рук, я закрыл глаза  и  грохнулся
мимо спасательной копны.
   Амбалы несли меня домой на шестах. Как в катафалке. Впереди процессии
шла Тата со скорбным лицом. Она пела траурный марш Шопена. У живота  она
несла подушечку, изготовленную  из  собственного  платка.  На  подушечке
вместо ордена лежал наряд, подписанный управляющим.
   - Это Петя, - объясняла Тата встречным людям. - Он только что  соору-
дил себе памятник.
   Разрушитель сердец
   Я не умер. Слухи о моей смерти оказались сильно преувеличенными.  Как
сказал Марк Твен. Я даже ничего не сломал. Только ушиб локоть. И на сле-
дующее утро наша бригада явилась к конторе в полном составе.  На  дверях
конторы висела "молния":  "Привет  бригаде  П.  Верлухина,  заготовившей
шесть тонн высококачественного сена". Почему они решили, что шесть, а не
десять, я не знаю. И насчет высококачественного - это тоже для  красного
словца. Сено как сено.
   Со мною здоровались за руку. Прихромал больной Нилыч и  ходил  рядом,
гордился. Управляющий предложил мне переходить к ним на постоянную рабо-
ту. Ввиду острой нехватки молодых специалистов.
   Мы вышли в поле с маршем. Его опять сочинил Яша.  На  мотив  песни  о
трех танкистах. У нас был очень бравый вид. Текст там такой:
   Я иду поселком Соловьевка,
   Напеваю песню ни о чем.
   Я доволен. Вилы, как винтовка,
   На плече покоятся моем.
   А вокруг такая уйма сена,
   Для коров такая благодать,
   Что признаюсь, братцы, откровенно:
   Захотелось мне коровой стать.
   Чтоб меня кормили и поили,
   Попусту скотинку не браня,
   Чтобы руки женские доили
   Горячо и трепетно меня.
   В самом деле, это было б славно!
   А за все - такие пустяки! -
   Я давал бы молоко исправно
   И мычал могучие стихи.
   В этот день я опять поставил скирду. А на следующий день мы поставили
две скирды и установили тем самым местный рекорд. Думаю, что он  никогда
не будет побит.
   Тата уже не отпускала в мой адрес шпилек. Она  посматривала  на  меня
как-то жалобно. Доконал я ее своей работой. А Инна Ивановна смотрела  на
меня с восхищением. Теперь я знаю, за что  любят  мужчин.  Их  любят  за
ударный труд.
   Не думайте, что поставить две скирды так же