одно. Вот  ты  мне  давеча  про
Эйнштейна толковал. А я думаю - поверил он в свою придумку так, что  она
и воплотилась. А если бы для денег или еще для чего - никакой твоей  от-
носительности и не было бы.
   - Другой бы открыл, - сказал я.
   - Это кто другой? Ну я, может быть, и открыл бы. Или ты, - раздобрил-
ся Фомич. - А этот Лисоцкий - нипочем. Даже если бы у него голова с  си-
лосную башню была.
   Я живо представил себе Лисоцкого с силосной башней на плечах. Получи-
лось внушительно.
   - Или возьми Брумма, - продолжал Фомич. - Тоже был хороший мужик.  Не
лез в телевизор.
   Мы попили чаю и стали собирать Фомича. Собственно, собирать было  не-
чего. Вся аппаратура осталась у Лисоцкого. Был только осциллограф, кото-
рый мы подарили Фомичу. Как я и обещал.
   Мы поехали по ночному городу. Фомич задумался. Я решил  его  расшеве-
лить.
   - А Лисоцкий не ожидал все-таки такого фиаско, - сказал я.
   - Фигаско, - сказал Фомич.
   Я не понял, шутит он или нет.
   - С него как с гуся вода, - сказал я.
   - То-то и оно, - вздохнул Фомич. - Ну, Бог его простит.
   На платформе мы обнялись. Фомич был добрым человеком. Он  меня  пожа-
лел.
   - Поехали, Петя, со мной, - предложил он. -  А  то  пропадешь  здесь.
Ей-Богу, пропадешь.
   - А семья? - спросил я.
   - А наука? - сказал Фомич. - Если любит, приедет.
   Последние слова относились к моей жене.  Но  все-таки  я  не  поехал.
Сдержался.
   Поезд свистнул, ухнул, зашевелил колесами и  унес  Фомича  в  деревню
Верхние Петушки. Красный огонек последнего вагона еще долго  болтался  в
пространстве, пока я стоял на платформе.
   Получаю письмо
   - Поздравляю, - сказал шеф на следующее утро. - Наверное, гора с плеч
свалилась?
   У меня не было такого ощущения. Я все  вспоминал  бескорыстные  глаза
Фомича.
   - Ладно, Петя, - сказал шеф. - Побаловались подковами и хватит. Нужно
думать о диссертации.
   А мне совсем не хотелось думать о диссертации. Мне хотелось думать  о
том, как бегают по кристаллической решетке электроны,  как  они  друг  с
другом сталкиваются, перемигиваются и бегут дальше, взявшись за  руки  и
образуя электрический ток. Мне хотелось понять их намерения и залезть им
в душу, как сказал бы Фомич. Я понял, что если не залезешь к ним в душу,
ученого из тебя не выйдет.
   С Бруммом было почти покончено. Только Лисоцкий взял его на  вооруже-
ние и срочно вставлял в свою диссертацию. Он все подковы извел, но ника-
кого толка не добился. Пробовал ко мне подъезжать, выяснял, не было ли у
Фомича какого секрета.
   - Был, - сказал я. - Бескорыстная преданность науке.
   Лисоцкий обиделся и больше меня не беспокоил.  Тем  не  менее  сделал
несколько докладов по Брумму в разных организациях и, кажется, даже зак-
лючил с кем-то договор.
   А я стал спокойно обдумывать свой опыт по анизотропии. Я всю зиму ду-
мал. Смотрел, как падает снег. Слушал, как шумит ветер. Это мне  здорово
помогало. К весне я придумал. Я уже знал, что будет, когда я все присое-
диню и включу приборы. По-другому быть не могло. Конечно, это не  эффект
Брумма, но все-таки.
   Со мною все как-то стали по-другому обходиться. Уже не пихали во вся-
кие дырки. Зауважали, что ли?
   Даже Рыбаков однажды сказал:
   - Слушай, Петя, а ведь ты начинаешь прорезаться.
   С чего он взял?
   Наконец наступила весна, и я собрал схему.  Когда  я  все  включил  и
вставил образец в держатель, стрелки приборов исполнили  тихий  танец  и
застыли там, где я хотел.
   Потому что я очень этого хотел.
   Я не заметил, что собрался народ. Все стояли молча,  как  тогда,  при
опытах Фомича. И не все еще верили в результат.
   - Удивительно, - сказал шеф.
   - Мистика! - сказал Лисоцкий. - Фомич номер два.
   - Кстати, о Фомиче, - сказал шеф. - Он снова нам написал.
   - Ха-ха-ха! - сказал Лисоцкий и ушел. Наверное, разволновался.
   - Это не нам, а только мне, - сказал я, открыв письмо.
   Там было написано:
   "Здравствуй, Петр Николаевич! Спешу поделиться радостью. Плазма у ме-
ня пошла. Бился всю зиму. Пошла, родимая! Вчера растопил печь березовыми
полешками, угольку добавил и выскочил на крыльцо. Смотрю, а над трубой в
магнитной ловушке
   - голубой шарик! Висит, стервец, как звездочка или планета, и потрес-
кивает чуток. Я чуть не заплакал от радости. Долго висел. Я снежок  сле-
пил и запустил в него. Тут он и взорвался. Полное небо искр. Как салют в
честь Дня Победы. Напиши, как идут исследования. И приезжай летом отдох-
нуть. Разберемся с твоей анизотропией. До скорого свидания. Остаюсь твой
Василий Смирный".
   И я тоже чуть не заплакал, представив себе, как чуть не заплакал  Фо-
мич.
   Пишу диссертацию
   В конце концов мне все-таки пришлось писать диссертацию. А в  диссер-
тации следовало указать, как это у меня получился такой удивительный для
науки результат. Я сел и написал честно. То есть по  сути  честно,  а  в
подробностях немного приукрашивал. Чтобы диссертацию интересно было  чи-
тать.
 
Там все было по порядку. Как я получил от Фомича 
письмо, как поехал в Петушки, как вернулся обратно и что из 
этого вышло. В результате у меня получилась первая глава 
диссертации. Я назвал ее "Введение в историю проблемы". 
   Шеф прочитал мое "Введение", как детектив, не отрываясь. Я никогда не
видел, чтобы он с таким интересом читал научные работы. При этом он  хо-
хотал, вытирая лоб платком. Тем самым, о котором я уже упоминал.
   Шеф прочитал, откинулся на стуле, и лицо его стало серьезным.
   - Петя, что это такое? - спросил он, указывая на диссертацию.
   - Диссертация. Первая глава, - сказал я. - Там же написано.
   - Петя, вы когда-нибудь видели диссертации? - спросил шеф.
   - Видел, - ответил я. - Они все скучные. А у меня нет.
   - Еще бы! - закричал шеф. - Я и не подозревал, что у вас фантазия пя-
тилетнего ребенка. Где вы это все взяли? Подковы, плазма в печке... Это-
го же ничего не было!
   - А Фомич был? - спросил я.
   - Ну, Фомич был, - согласился шеф. - Но ведь плазму в печке он не по-
лучил! И вообще никаких особенных результатов не добился.
   И тут я сказал, что это не главное. Для меня главное - это его  отно-
шение к делу. Я сказал, что науку нужно делать с интересом. И  с  душой.
И, кроме того, чистыми руками.
   Примерно так, как делает ее Фомич.
   - Все это прекрасно, - заявил шеф. - Но это  не  диссертация.  Ученые
будут смеяться.
   - И пускай смеются! - сказал я. - Разве это плохо?
   - Для диссертации плохо. Назовите это по-другому.
   И я назвал это по-другому. А диссертации писать так и не стал, потому
что у меня, как выяснилось, нет способностей к диссертациям.
 
 
   * Часть 6
   Страсти по прометею *
   Как все получилось
 
   Не имею ни времени, ни желания объяснять, как все получилось с самого
начала. Для этого мне пришлось бы начинать с тех пор, как я себя  помню.
А может быть, еще раньше. Об этом я, кстати, уже  писал.  Здесь  я  хочу
объяснить, как я влип в эту историю с Прометеями. Слава Богу, теперь все
уже кончилось. Можно осмыслить, если есть чем.
   А все из-за стремления упрочить жизненное благосостояние!  Деньги  до
добра не доводят. Это мне бабушка говорила. В качестве примера она  при-
водила какую-то денежную реформу. Может быть, еще  дореволюционную.  Ба-
бушка не хранила деньги в сберегательной кассе и  в  результате  в  один
прекрасный день извлекла из капронового чулка кучу бумажек, которые  еще
вчера были рублями. А теперь ими можно было оклеивать стены чулана,  что
она и сделала. Очень старая история. В то время ни сберегательных  касс,
ни капроновых чулок не было. Я просто не знаю, что было взамен,  поэтому
так и говорю.
   Однако, ближе к делу. Когда у нас в семье появился второй ребенок, мы
с женой обрадовались. Она радовалась там, в родильном доме, а я на  сво-
боде. Потом мы радовались вместе до моей  зарплаты.  А  когда  я  принес
зарплату домой, жена мне в первый раз намекнула, что теперь нужно думать
о том, как зарабатывать больше. Нас уже, видите ли, четверо.
   Ну, считать я умею. Я сел за стол и стал думать, чего я еще умею  та-
кого, за что платят деньги. Только так, чтобы все законно. Разных  махи-
наций я не люблю. Я, по-моему, честный.
   - Ночным сторожем, - придумал я.
   - Конечно, - сказала жена. - Когда в доме появился  грудной  ребенок,
он хочет сматываться на ночь. Очень на него похоже.
   - Куда это ребенок хочет сматываться? - не понял я.
   - Это ты ребенок, - сказала жена.
   Я стал думать дальше. Идею давать уроки абитуриентам я отверг. Мне не
хотелось наводнять наши институты недоброкачественными студентами. Кроме
того, я один раз пробовал. Знаю, что из этого  получается.  Заработанные
таким путем деньги у меня лично нервных затрат не компенсировали.
   Можно было попытаться переводить с какого-нибудь языка на свой.  Если
это кому-нибудь нужно. Но для этого предстояло сначала выучить  язык.  И
чужой, и свой заодно тоже. Вы сами уже убедились, что со своим языком  я
еле-еле справляюсь.
   - В дворники тебя не возьмут, - сказала жена,  следя  за  ходом  моей
мысли.
   - У тебя высшее образование.
   - А что, туда только с аспирантурой берут? - обиделся я.
   - Жалко, что оно у тебя есть, - продолжала жена. - Толку от него  все
равно мало. Сейчас бы ты устроился слесарем, и мы бы горя не знали.
   - Слесарь - это что? - поинтересовался я. - У станка, что ли? Кстати,
есть такой слесарный станок или нет?
   - Кажется, нет, - вздохнула жена.
   Я стал рассказывать ей для примера,  какие  еще  существуют  способы.
Один мой знакомый ездил каждое лето куда-то далеко строить. Он  сколачи-
вал бригаду научных сотрудников, и они отправлялись в Сибирь. Или на Са-
халин. В общем, чем дальше, тем лучше. Там они строили разные штуки кол-
хозам. Будто бы они студенческий строительный отряд. Колхозам, как я по-
нял, было наплевать, кто они на самом деле. Лишь бы они построили  клуб.
Или свинарник. Или детские ясли. Мой знакомый строил им эти самые ясли в
кратчайший возможный срок. Вкалывали они там, как негры, а  зарабатывали
значительно больше. Три кандидата наук, один архитектор, чтобы свинарник
не завалился, и четверо на подхвате. Круглое катать, плоское таскать. Но
к ним было не устроиться, конкурс большой. Если бы я был бульдозеристом,
они бы взяли. Им бульдозериста как раз не хватало. Но я  бульдозер  знал
только внешне и немного принцип действия.
   Другой мой знакомый стучал на барабане. Он состоял  в  эстрадном  ан-
самбле. Этот ансамбль сохранился со студенческих лет. Все уже повзросле-
ли, опять же стали кандидатами, но все равно продолжали с увлечением мо-
таться по пригородам и играть на танцевальных вечерах. Им нужен  был  не
бульдозерист, а певец, чтобы умел петь. Певец  из  меня  такой  же,  как
бульдозерист. Дальше можно не продолжать, все ясно.
   Я вдруг с тоской осознал, что ничего не умею делать в этой жизни  по-
лезного людям.
   Да, чуть не забыл! Один вообще уникально подрабатывал. Он красил шпи-
ли. У нас много шпилей в городе, и платят, наверное, здорово. По  специ-
альности он был микробиолог. Вдобавок, альпинист. Он залезал на шпиль  и
красил его часами. А другой микробиолог подавал на  веревочке  краску  в
ведре. Он получал меньше. Потом он упал  -  тот,  что  наверху  работал.
Деньги до добра не доводят. Правильно бабушка говорила.
   Жена выслушала печальную повесть про микробиолога и спросила:
   - Может быть, тебя повысят на работе?
   Я ей объяснил, что она плохо представляет себе механизм  повышения  в
нашем институте. Для того, чтобы повысили меня, нужно, чтобы сначала по-
высили ректора. Или чтобы с ним, не дай Бог, что-нибудь случилось. Тогда
на освободившееся место ректора назначается его  заместитель.  На  место
заместителя назначается наш декан. И так далее, пока не дойдут до ассис-
тентов. Кого-то из них двинут в доценты, а меня сделают ассистентом. Это
напоминает игру в "пятнадцать". Строгая очередность номеров и терпение.
   - Защищай диссертацию, - сказала жена.
   Наконец-то она произнесла это слово! Я его, между  прочим,  с  самого
начала ждал. Мне с этой диссертацией давно покоя не дают. А я ее принци-
пиально не защищаю, потому что науке от этого никакой пользы не будет, а
государству только вред. Оно будет вынуждено кормить еще одного кандида-
та. Их и так развелось, как сусликов. Давно пора произвести отлов и сор-
тировку.
   Нет, я хотел зарабатывать деньги честно. Я уже об этом говорил. А тут
какие-то фокусы с этим званием... В самом деле, был я вчера младшим  на-
учным сотрудником. А сегодня, допустим, защитил диссертацию. Так что  же
- у меня в голове что-нибудь переключилось на повышенные обороты? Или  я
сразу поумнел на пятьдесят процентов? Или аппетит у меня возрос?
   За что, спрашивается, мне вдруг начинают платить как водителю автобу-
са первого класса?
   И главное, платили бы, когда я работу делал. Пот проливал. Точечки на
график наносил. За рецензентами бегал. Так нет.
   Деньги начинают платить, когда ты после защиты переходишь  на  отдых.
Теперь можно до пенсии стирать пыль с ушей,  собирать  марки,  разводить
рыбок, играть на ксилофоне, ездить в капиталистические страны, спать  на
ученом совете, меняться квартирами и лечить гастрит.
   Зарплата будет идти аккуратно, как часы "Полет" на двадцати трех  ру-
биновых камнях.
   Жена наконец поняла, что попала в мое больное место.
   - Пеленки мокрые, - сказала она. - Пойди постирай.
   Я отправился в ванную с мокрыми тряпочками подмышкой, все еще бормоча
филиппики против кандидатов. В общем, ничего я в тот вечер не  придумал.
Сплошные филиппики и ни одной разумной идеи.
   Тогда я стал спрашивать народ на кафедре, нет ли где  какой  халтуры.
Мне все сочувствовали, предлагали денег взаймы, но я отказывался. Я  ду-
мал о будущем, когда придется эти деньги  отдавать  своими  руками.  Эта
мысль вызывала повышенное уныние.
   Дня через три меня вызвал заведующий кафедрой. Наш  отец  и  благоде-
тель. Он весело посмотрел на меня и усадил мягким жестом.
   - Петр Николаевич, - начал он осторожно, чтобы не ущемлять мое  само-
любие.
   - Я читал вашу статью в стенгазете относительно  перспектив  лазерной
техники. Дельно, увлекательно... У меня есть к вам предложение.
   Я сразу успокоился. Предложение - это не втык. Это приятно.
   - Один мой знакомый попросил меня подобрать кандидатуру молодого  фи-
зика. Энергичного. С широким кругозором. С воображением...
   "Да не тяните вы кота за хвост" - дерзко и уважительно подумал я. Ме-
ня очень заинтересовало, кому это нужен молодой физик с широким и  энер-
гичным воображением? И зачем?
   Как вскоре выяснилось, требовался специалист для консультаций.  Некий
журналист со странной фамилией Симаковский-Грудзь  намеревался  осущест-
вить на студии телевидения цикл научно-популярных передач по физике. Од-
нако, насколько я понял, он в этом деле не очень петрил. Зато  непринуж-
денно владел пером. А я непринужденно владел  физикой.  Получалось,  что
вместе мы можем написать грамотный и увлекательный сценарий.
   - Хорошо, - сказал я. - Я попробую.
   - Попробуйте, попробуйте, - сказал  завкафедрой,  будто  угощал  меня
кексом собственного приготовления.
   На следующий день мне позвонил Симаковский-Грудзь.
   - Говорит Симаковский, - сказал он. - Мне Верлухина.
   - Я Верлухин, - сказал я.
   - Очень приятно, - сказал Грудзь. - Надо встретиться, старик.
   - Давай, старик, встретимся, - согласился я. Я решил с самого  начала
держаться на равных.
   Мы встретились вечером у памятника Пушкину. Так почему-то  захотелось
Симаковскому. Чтобы Симаковский меня узнал,  я  держал  в  руках  журнал
"Иностранная литература".
   Симаковский подошел вместе с каким-то стариком в  берете.  Старик  на
ходу размахивал руками, задирал лицо к небу и что-то говорил Симаковско-
му. Сам Симаковский был небольшого роста  человеком  с  желтым  лицом  и
аристократическими пальцами. Когда он улыбался, обнажалась уйма крупных,
как патроны, коричневых зубов.
   - А вот и коллега, - сказал Грудзь, протягивая мне узкую  ладошку.  -
Юрий,
   - сказал он. - Андрей Андреевич Даров, наш режиссер, - представил  он
старика.
   - Очень рад, - приветливо сказал старик, помахивая седыми бровями.
   - Андрей Андреевич - автор идеи, - сказал Симаковский.
   - Ну-с, с чего начнем, друзья мои? - приподнято спросил Даров.
   - С идеи, - предложил я. - Я ничего про идею не знаю.
   - В таком случае, простите. Может быть, я буду повторяться. Многое  я
уже говорил Юрию Павловичу, - обратился Даров сначала к Симаковскому,  а
потом ко мне. - Пойдемте прогуляемся.
   И мы пошли прогуливаться, окружив Дарова с двух сторон вниманием. Да-
ров говорил, поворачиваясь то ко мне, то к Симаковскому, дергая  руками,
а иногда на полном ходу останавливаясь, когда его поражала  какая-нибудь
мысль. Мы с Симаковским по инерции проскакивали вперед, но тут же  заме-
чали отсутствие старика и оборачивались. Даров стоял посреди улицы, хло-
пая себя ладонью по лбу, и повторял:
   - Какой поворот! Какой замечательный поворот!
   Он имел в виду поворот темы. И мы шли дальше, обсасывая  идею.  Даров
оказался чрезвычайно увлекающимся человеком. Слава Богу, что дело проис-
ходило летом. А то бы мы замерзли, наверное, насмерть, потому что гуляли
до полуночи. Даров незаметно перешел на стихи и читал  нам  Пушкина.  Он
читал громко и выразительно. Симаковский воспитанно прикрывал  рот,  зе-
вая. Ему хотелось спать. Я трепетал, соприкоснувшись с миром  творческих
работников.
   В голове у меня скакали мысли о Прометее.
   Профессионал пера
   Несколько слов о Прометее. Я буду пересказывать своими  словами  миф,
который поведал нам Даров. Не думайте, что вы все знаете о  Прометее.  Я
тоже так думал, а зря. Прометей! Любимец богов!.. Никакой он не любимец.
Совсем даже наоборот.
   Еще раз подтвердилось, что невежество не знает границ.  Поэтому  я  и
расскажу миф о Прометее, чтобы не возникало потом путаницы.
   Так вот. Прометей не был человеком. Он был титаном, а  следовательно,
бессмертным. В свое время он оказал какие-то услуги Зевсу, а потом  ото-
шел от политики и стал заниматься наукой. Люди в то время были совершен-
но дикие. Впрочем, как и сейчас. У них даже огня не было. Прометей очень
полюбил обыкновенных смертных. Таких, как я.  Совершенно  непонятно,  за
что. Наверное, из сострадания.
   Он выкрал у богов огонь и подарил его людям.  Это  первое.  Возможно,
это сошло бы ему с рук, если бы он не пошел дальше. Но  Прометей  научил
людей ремеслам и наукам. Это второе.  Ввел  понятие  медицины.  Построил
первый корабль и дал людям искусство. Это, кажется, последнее.
   Про искусство я не совсем четко представляю. Как он его дал? В какой,
так сказать, форме? Но это, к счастью, не важно.
   Конечно, Прометей работал на пустом месте, поэтому  успел  так  много
сделать. Кроме того, он имел кучу времени, поскольку был бессмертен.  Но
в конце концов его деятельностью заинтересовался Зевс. Люди к тому  вре-
мени немного обнаглели, получив столько знаний. Знания в этом смысле от-
рицательно сказываются на характере.
   Зевс приказал прибить Прометея к скале. Его прибили. Умереть он физи-
чески не мог, а мучиться - сколько угодно. Он лежал на скале,  и  каждое
утро прилетал орел, который терзал ему печень.  Продолжалось  так  я  не
знаю сколько, но долго. Потом Прометея освободил Геракл, но  это  уже  к
моей истории не относится.
   В результате всего вышеизложенного Прометей стал собирательным типом.
А огонь Прометея стал символом служения людям.
   Кстати, цикл наших передач так и должен был называться: "Огонь Проме-
тея". Схема была такая: мы с Грудзем пишем сценарий на 45 минут  из  ка-
кой-нибудь области физики. Рассказываем, кто ее двигал с самого  начала,
а потом дальше. Останавливаемся на Прометеях:  Ньютон,  Эйнштейн,  Мария
Кюри и прочие. А в конце передачи выступает наш Прометей из той  же  об-
ласти физики и рассказывает, как он сейчас двигае