, знаешь?
   - Спрошу, - пожал я плечами.
   Вахтерша засмеялась длительным смехом.
   - Ну, спроси, спроси! - сказала она.
   - А как туда пройти? - заволновался я.
   - Вот видишь! - торжествующе сказала вахтерша. - А я не знаю!  Давеча
ходили через подвал, а нынче там ремонт. Теперь через чердак  ходют,  но
там смотри в оба. Не то заблудишься.
   Я пошел по лестнице вверх. На чердаке размещалась лаборатория  1  17.
Там мне сказали, чтобы я спустился ниже, прошел  по  коридору,  отсчитав
восемь дверей, и вошел в девятую. Я так и поступил.
   За девятой дверью была десятая дверь. Потом я прекратил  их  считать.
Встречавшиеся люди хорошо знали лишь окрестности  своих  лабораторий,  а
дальше путались. Но общее направление они показывали одинаково. Мне сле-
довало идти все время вниз и на юго-запад. То и дело  встречались  рабо-
чие, которые перегораживали комнаты, воздвигали посреди коридоров  стены
и прорубали окна на улицу.
   Наконец мне попался человек, который час назад был у Тараса Карповича
и еще помнил дорогу. Он меня проводил. Дверь кабинета была рядом с  вре-
менной деревянной стенкой, перегораживающей коридор.
   - Когда будете уходить, - шепнул сотрудник, - отодвиньте эту доску  и
пролезайте. Так проще. Там сразу выход.
   Я поблагодарил и поинтересовался у него человеческими качествами  На-
ливайло. Хотя бы самое главное, конспективно. Это  мне  было  нужно  для
предстоящего разговора.
   - Как вам сказать? - задумался мой проводник. - Старый перпетуум... У
нас его называют так. Любя, конечно.
   - Это как же перевести? - вслух подумал я. - Перпетуум мобиле  -  это
вечный двигатель. Значит, перпетуум - просто вечный...
   - Ну да. Старый... Вечный... Так и переводится, -  сказал  сотрудник,
делая попытку уйти.
   - А двигатель?
   - При чем здесь двигатель? Как хотите, так и переводите! - рассердил-
ся мой проводник и удалился по коридору.
   Я вошел в приемную, где сидела секретарша. Она  сообщила,  что  Тарас
Карпович меня ждет. Я постучал, и перед моим носом  загорелась  табличка
"Войдите!". Здесь все было пропитано кибернетикой.
   Тарас Карпович сидел в кресле из какого-то  материала,  напоминавшего
мрамор. Только, вероятно, помягче. Наливайло был румяным стариком с  се-
дыми усами. Его розовые щечки болтались  по  обеим  сторонам  лица,  как
серьги. Возраст с трудом поддавался определению. Но мне показалось,  что
Перпетуум вполне мог быть участником русско-японской войны.
   Мы разговорились. Правда, это не то слово. После того, как  я  назвал
себя, Наливайло не дал мне произнести ни звука. Он открыл рот и принялся
без остановки скрипеть и хрипеть что-то про кибернетику. Из всего потока
слов я улавливал только несколько. "Милостивый государь",  "помилуйте-с"
и "обратная связь".
   Наконец мне удалось приспособиться к дикции Наливайло, и я установил,
что Перпетуум добрался уже до начала нашего века. Он обнаружил там корни
отечественной кибернетики. Потом он, кажется, спустился еще глубже,  по-
тому что в его речи стали мелькать  незнакомые  мне  церковно-славянские
обороты. Внезапно Тарас Карпович откинулся на спинку кресла и продребез-
жал старческим тенором:
   - А без меня, а без меня здесь ничего бы не стояло. Здесь  ничего  бы
не стояло, когда бы не было меня!..
   Песню я узнал. Ее пел когда-то Марк Бернес. Далее Наливайло задал мне
какой-то вопрос. Это я определил по интонации. Я на всякий  случай  кив-
нул. Тарас Карпович радостно заулыбался и вызвал секретаршу.  Он  сказал
ей несколько слов, и секретарша неприязненно на меня посмотрела.
   - Пойдемте, - сказала она.
   - Куда? - спросил я.
   - На полигон. Вы же сами хотели...
   - На какой полигон?
   Перпетуум обеспокоенно что-то прошамкал  и  сделал  знак  секретарше,
чтобы та его подняла. Секретарша подошла к Тарасу Карповичу и вынула его
из кресла. Я понял, что старик собрался идти с нами на полигон.  Поддер-
живая Наливайло, мы пошли по коридорам. Завидев наше  приближение,  сот-
рудники прятались по углам. "Неужели они его так боятся?" - подумал я  с
уважением.
   Мы дошли до двери, на которой висела табличка:  "Испытательный  поли-
гон. Посторонним вход воспрещен!" За дверью находились  лифты.  Их  было
три штуки. Все разные. Это были детища Старого Перпетуума.
   Старик подошел к первой двери, сложил губы трубочкой и свистнул. Вер-
нее, произнес шипящий звук. Лифт открылся.
   - Ну-с, милостивый государь, - сказал Наливайло,  делая  приглашающий
жест. Секретарша скривилась и побледнела. Мы втроем вошли в лифт.  Нали-
вайло произнес подряд семь шипящих, дверцы закрылись, и мы поехали.
   - Управляется голосом, - сказал Наливайло, показывая, что внутри  ка-
бины кнопок нет. - Стой! - воскликнул он.
   Лифт не подчинился приказу.
   - Тарас Карпович, это облагороженная модель, - напомнила секретарша.
   - Пардон, - сказал старик. - Будьте добры, остановитесь! -  обратился
он к лифту. Лифт остановился.
   - На каком принципе он работает? - спросил я.
   - Система человек - машина, - туманно объяснил Прометей.
   - Как это?
   - Поехали дальше, - скомандовал Наливайло.
   - Тарас Карпович, сейчас предохранитель сменю, - послышался голос  из
динамика.
   - Быстрее, быстрее! - сказал Наливайло. - Седьмой этаж!
   - Я помню, - сказал голос.
   Через минуту лифт дернулся, и мы поехали на  седьмой  этаж.  Прометей
вызвал соседний лифт, который приехал очень быстро. Он подкатил с ревом,
напоминающим шум реактивного двигателя. Секретарша  умоляюще  посмотрела
на Наливайло и сказала:
   - Тарас Карпович! Вам же врачи запретили!
   - Ничего, ничего... Скоростной лифт с  автоматическим  спасателем,  -
объявил Прометей, и мы вошли. Секретарша кусала губы и вздрагивала. Пер-
петуум нажал кнопку. Лифт взвыл и провалился под  нами  вниз.  Перпетуум
положил палец на другую кнопку с надписью "Обрыв троса".
   - Сейчас оборвется трос, - предупредил Наливайло и нажал кнопку. Трос
над крышей кабины лопнул с ужасающим треском. Мы полетели вниз. В  каби-
не, в полном соответствии с законами физики, наступило состояние невесо-
мости. Секретарша с перекошенным лицом ползла по  стенке  кабины  вверх.
Прометей мягко парил в десяти сантиметрах от пола.
   "Вот и все", - флегматично подумал я. В сущности, мне было уже напле-
вать. Внезапно что-то завыло, лифт стал притормаживать, и  почти  сейчас
же раздался всплеск. Судя по всему, кабина упала в бассейн с водой. Сла-
ва Богу, она была герметичной. Мы немного поплавали, а потом нас  подтя-
нули вверх и выпустили. Наливайло, сияя от гордости, объяснил мне  прин-
цип действия. Если обрывается трос, включаются тормозные реактивные  ус-
тановки, которые сдерживают падение. Демпфером служит небольшой  бассейн
в подвале, куда лифт падает.
   Вообще, если такой лифт установить в Парке культуры,  желающих  будет
хоть отбавляй. В жилых домах - не знаю. Дороговат он все же.
   Насладившись кибернетикой, мы пошли обратно в кабинет. Мне уже  хоте-
лось уйти, но Наливайло усадил меня напротив и говорил еще битых  четыре
часа. Можно было подумать, что у него в запасе вечность. Теперь я понял,
почему разбегались сотрудники. Они боялись  наткнуться  на  разговор  со
своим начальником.
   Я от нечего делать конспектировал. В результате получился почти гото-
вый сценарий. Его оставалось немного доработать в смысле уточнения  роли
Наливайло в становлении кибернетики. Старик немного переборщил.  По  его
словам выходило, что он даже и не дядя русской кибернетики, а прямо отец
родной. Это не соответствовало исторической правде.
   Наконец Перпетуум устал. Он периодически погружался в сон, а я погру-
жался в раздумья. Я думал, как мне незаметно уйти. Но только я поднимал-
ся с места и делал на цыпочках шаг к двери, Перпетуум просыпался и гово-
рил:
   - Так на чем же я остановился, милостивый государь?
   И я милостиво напоминал ему, в каком месте он кончил  бредить.  Когда
Перпетуум протянул мне руку на прощанье, я так тряхнул  ее,  что  вырвал
старика из кресла. Очень уж он был легкий. Наливайло  проводил  меня  до
стенки и даже сам приподнял доску, чтобы я пролез. Звал еще. Обещал мно-
гое рассказать. Я думал, что у меня голова не пролезет в  дырку,  потому
что она распухла от обилия информации. Но ничего, пролезла.
   Я ушел с твердой решимостью никогда больше не видеть Старого Перпету-
ума. И мне удалось это сделать. Я сдал сценарий и навел Дарова на  Нали-
вайло. Не знаю, как они там  столковались.  Передача  прошла  без  моего
участия. Я уехал за город, чтобы ее не смотреть.
   Нервишки у меня стали пошаливать. Слово "Прометей"  вызывало  гримасы
на моем лице. Кошек я боялся. В лифт входить более  не  осмеливался.  На
студию ездил с величайшей неохотой.
   Не так просто - отдавать себя людям. Особенно  таким,  как  Наливайло
или монстр Валентин Эдуардович. Даже гонорары уже не радовали.
   Микробы совести
   Измотан я был вполне достаточно. По ночам мне все чаще снился  Вален-
тин Эдуардович в виде большого орла. Он был, как всегда, в золоченых оч-
ках, но с крыльями. Валентин Эдуардович плавно подлетал  ко  мне,  делал
круг, а потом деловито начинал терзать мою печень. Тут я просыпался.
   Просыпался я со слабой надеждой, что меня выгонят или  вдруг  забудут
обо мне. Но нет, обо мне не забывали.
   Позвонила Морошкина и сказала, что серьезно заболел Даров. У  старика
предынфарктное состояние, и он в больнице. Это все из-за лифтов, на  ко-
торых его катал Перпетуум. Мы с Людмилой  Сергеевной  поехали  навестить
Дарова и получить ценные указания.
   - Люся, мне все это ужасно надоело! - признался я.
   - Что поделаешь, Петенька, - вздохнула Люся. - Мы с вами та самая пе-
чень Прометея, которую клюют. Надо терпеть.
   - Вот вы и терпите! - огрызнулся я. - У вас такая  должность  -  тер-
петь. А я не буду.
   Даров лежал в палате сморщенный, как спустившийся воздушный шарик. Он
выслушал наши новости и спросил, кого назначили режиссером.
   - Тишу, - сказала Морошкина.
   - Тишу?! - взметнулся Даров. Он начал быстро надуваться, морщины  ис-
чезли с лица, а само лицо окрасилось в багровый цвет. - Тишу! Этот  мер-
завец запорет весь цикл!
   - Он не мерзавец, Андрей Андреевич, - тихо сказала Морошкина.
   - Прекрасно! Он не мерзавец, а просто лодырь, каких  не  видел  свет.
Для него служение людям - такая же недоступная идея, как для меня  физи-
ческие изыскания этого юноши, - ткнул в меня пальцем Даров. Я  слушал  и
удивлялся такому предынфарктному состоянию. По моим понятиям, Даров  уже
наговорил на два инфаркта.
   - Тиша - это кто? - спросил я.
   - Тиша есть Тиша, - сказала Люся. - Вы еще будете иметь счастье.
   Я так и не понял, что это за Тиша. То ли звали его Тихон, то ли фами-
лия его была Тихонов.
   - Возьмите, юноша, иголку... Да-да, иголку! - сказал Даров. - И коли-
те этого Тишу в одно место, чтобы он не спал. Чтобы он хотя  бы  изредка
просыпался!
   Морошкина получила свои ЦУ и убежала, извинившись. Я нарочно остался.
Мне хотелось поговорить со стариком начистоту.
   - Андрей Андреевич, у меня чего-то муторно на  душе  от  Прометея,  -
признался я.
   Даров встрепенулся и метнул в меня настороженный взгляд.
   - Творческий кризис? - спросил он.
   - Понимаете, какая штука... - начал объяснять я, еще не зная,  как  я
буду это делать. - Люди, действительно, были могучие. Все  эти  Прометеи
науки. Может быть, они не думали о славе и почестях. Но потом объективно
получилось, что они служили человечеству. А человечество  постфактум  их
славит...
   - Ну-ну! - оживился Даров. - Это интересно.
   - Так вот. Я подумал о том, что говорить о Прометеях имеют  право  не
все. Далеко даже не все. Я, например, не имею такого права. Я не  сгораю
в этом огне и не отдаю себя людям. Я спекулянт.
   - Нонсенс! - закричал Даров таким фальцетом, что больной на  соседней
койке вздрогнул под одеялом. - Скажите, юноша, мне вот что. Вы преклоня-
етесь перед Прометеями, о которых пишете?
   - Перед старыми? - уточнил я.
   - Да.
   - Безусловно.
   - Значит, вы пишете о них честно. В меру своих способностей, но чест-
но. Нужно ли о них рассказывать? - продолжал вслух размышлять  Даров.  -
Да, нужно. Потому что необходимо иметь высокие критерии жизни. Вы  пони-
маете? Критерии человеческого существования.
   - Понимаю - сказал я. - А нынешние Прометеи?
   - Юноша! - воскликнул Даров. Ваше счастье, что вы пишете сценарии  об
исторических Прометеях. Вот и пишите о них,  не  жалейте  красок.  Дайте
зрителю понять, что это были за люди. А наш Прометей пусть потом  высту-
пает. Пусть выступает. Вам-то что?
   - В чем же тогда смысл передачи?
   - Умный поймет, - загадочно сказал Даров и скрестил на одеяле руки.
   - А дурак?
   - Дурак тоже поймет, но по-другому, - засмеялся Даров.
   Больной на соседней койке выполз из-под  одеяла  и  оказался  коротко
стриженным человеком с большими ушами. Он посмотрел  на  нас  немигающим
взглядом и сказал:
   - У нас один деятель тоже ушел с повышением. На двести сорок.
   Даров засмеялся еще громче. Я вопросительно посмотрел на большеухого.
Он перехватил мой взгляд и просигналил мимикой, что понял весь наш  под-
текст.
   - Материальное стимулирование, - сказал он, потом расхохотался  круп-
ным отрывистым хохотом и снова завернулся в одеяло, продолжая  похохаты-
вать уже внутри. Я ничего не понял.
   Даров внезапно прекратил смеяться и посмотрел на меня страдальчески.
   - Вот, - сказал он. - А вы говорите!
   Пришла медсестра и выгнала меня. Даров на прощанье подал мне  руку  и
еще раз напомнил, чтобы я не слезал с Тиши, иначе будет провал.
   Пришлось познакомиться с Тишей. Я его себе уже немного представлял, и
Тиша оправдал мои ожидания. Это был верзила с двойным подбородком и  бе-
лыми полуприкрытыми ресницами. Он был похож на сома. Глаза у  него  тоже
были белые, но это мне удалось установить не сразу. Тиша все  время  как
бы спал.
   - Какую берем темку? - спросил он, не просыпаясь.
   - Микробиология, - сказал я устало.
   - Пусть, - прошептал Тиша и прекратил общение.
   Я позвонил в институт микробиологии, и мне выдали  следующего  Проме-
тея. Он оказался женщиной. Это было для меня неожиданностью. И для глав-
ного редактора тоже. Как только Севро об этом узнал, он немедленно  меня
вызвал.
   - Петр Николаевич, не будет ли в данной  ситуации  элемента  комизма?
-спросил Севро довольно витиевато.
   - А что? - не понял я.
   - Мы создаем образ, Прометей нашего века. И вдруг женщина... Я совсем
не против женщин, но часть телезрителей может воспринять женщину  непра-
вильно.
   - Как это можно воспринять женщину неправильно? - удивился я.
   - Двусмыслица. Понимаете?.. Отдавание себя и тому подобные  иносказа-
ния...
   - Елки-палки! - не выдержал я. -  Мы  что,  таких  телезрителей  тоже
должны принимать во внимание?
   - Мы должны принимать во внимание всех, - скорбно сказал Севро.
   - Антонину Васильевну выдвинул ученый совет, - сказал я.
   - Ах вот как! - воскликнул Севро. - Это меняет дело. Тогда  постарай-
тесь в сценарии тактично обойти вопрос об отдавании. Вы поняли?
   Я все понял. Между прочим, с некоторых пор  я  уже  тактично  обходил
этот вопрос.
   Профессора звали Антонина Васильевна Рязанцева. Представьте себе  по-
жилую учительницу гимназии конца прошлого века. Очень подтянутую  и  ни-
когда не повышающую голоса. С первых же слов я понял, что у этой женщины
стальной характер. Особенно если учесть, что она вышла ко мне  из  своей
лаборатории, на дверях  которой  имелась  табличка:  "Лаборатория  особо
опасных инфекций". Неудивительно, что меня туда не пустили.
   - Ваша профессия? - спросила она, когда я изложил суть.
   - Физик, - сказал я.
   - Очень приятно. Значит, вы способны в какой-то степени  вникнуть.  У
меня только просьба. Не беспокойте меня  по  пустякам.  Мы  готовим  от-
ветственный опыт.
   В это время дверь особо опасных инфекций отворилась, и оттуда высуну-
лась симпатичная головка лаборантки.
   - Антонина Васильевна, они опять  расползаются!  -  плачущим  голосом
сказала она.
   - А вы им не давайте, - сказала Рязанцева.
   - Да как же? Они прямо как бешеные!
   - Извините, - сказала Рязанцева и ушла. А ко мне вышел ее заместитель
Павел Ильич Прямых. Кандидат биологических наук, участник трех  междуна-
родных конгрессов. Так он представился.
   Он мне многое рассказал про Рязанцеву. Упоминая ее имя,  Павел  Ильич
делал уважительную мину. Он сказал, что Рязанцева принадлежит  к  старой
школе микробиологов. Во главу угла она ставит  эксперимент.  И  главное,
старается, чтобы ее работы использовались на практике. То есть в  лечеб-
ной деятельности. Это мне показалось разумным.
   Рязанцева два года провела в Африке, где много особо  опасных  инфек-
ций. Павел Ильич сказал с теплой улыбкой, что  у  нее  такая  страсть  -
лезть со своими вакцинами в лапы чумы или оспы. Сам Прямых был  теорети-
ком. Он изобретал способы борьбы с микробами на бумаге. При этом пользо-
вался математикой. Вообще, он был передовым ученым. С едва уловимым  от-
тенком горечи Павел Ильич сообщил, что Рязанцева не верит в  математику.
Она предпочитает опыты, опыты и опыты.
   Тут из лаборатории снова вышла Антонина Васильевна.
   - Ах, вы еще здесь? - сказала она.
   Прямых едва заметно изогнулся в пояснице и устремил взгляд на  Рязан-
цеву. Та поморщилась. Прямых доложил о нашей беседе и  замолчал,  ожидая
дальнейших указаний.
   - А что мы будем показывать на экране? - спросил я.
   - И в самом деле? - сказала Антонина Васильевна.
   - Культуры, - предложил Прямых.
   - А кстати, что показали ваши расчеты по  культуре  семнадцать-ка-эс?
-спросила Рязанцева, хитро улыбаясь.
   Даже я заметил какой-то подвох в ее вопросе. А Прямых  не  заметил  и
беспечно начал:
   - Иммунологическая активность некоторых штаммов...
   Рязанцева улыбнулась еще хитрее, бросив заговорщицкий взгляд на меня.
"Не такой уж она синий чулок", - подумал я. А Антонина Васильевна сдела-
ла рукой какой-то нетерпеливый итальянский жест и перебила своего замес-
тителя:
   - Вы нам скажите, чтобы мы с молодым человеком поняли. Свинки  должны
дохнуть или нет?
   - Вероятность летального исхода ничтожна, - сказал Прямых.  -  Машина
дала две десятых процента.
   - А вот они дохнут! - торжествующе сказала Рязанцева. - Дохнут и  все
тут! И наплевать им на вероятность.
   - Не должны, - пожал плечами Прямых.
   - Пойдите и объясните это свинкам. Покажите им ваши перфокарты, -иро-
нически предложила Антонина Васильевна.
   Прямых опустил глаза, бормоча что-то по-латыни.
   - Впрочем, мы отвлеклись, - сказала Рязанцева. - Так что же мы  можем
вам показать?
   - Не мне, а телезрителям, - уточнил я.
   - Вы думаете, что кто-нибудь будет это смотреть? -  сказала  Антонина
Васильевна. - Вы идеалист, молодой человек. По телевизору  смотрят  хок-
кей, кино и молодых людей на мотоциклах, которые стреляют по детским ша-
рикам. Как это называется?
   - "А ну-ка, парни", - сказал я.
   - Вот именно... А ну-ка, физики! А ну-ка, микробиологи! - рассмеялась
Рязанцева.
   Антонина Васильевна, несомненно, обладала чувством юмора. От ее юмора
мне стало не по себе. Захотелось уйти далеко и надолго. Неприятно  поче-
му-то было выглядеть в глазах  Рязанцевой  спекулянтом.  А  Павел  Ильич
сдвинул брови, размышляя, и предложил показать  африканские  кадры.  Как
выяснилось, Рязанцева сняла в Африке любительский учебный фильм. Там по-
казывалась массовая вакцинация.
   - Так это же здорово! - обрадовался я.
   - Вы думаете? - холодно сказала Рязанцева. - Ничего особенного. Оспа,
холера, легочная чума...
   Ушел я от Рязанцевой страшно недовольный собой.  В  самом  деле,  ка-
кие-то славные люди честно делают свое дело, а потом прихожу я и начинаю
бить в барабан. Они вдруг оказываются Прометеями, а я  их  певцом.  Кому
это нужно?
   Я позвонил Морошкиной и сказал, что не буду делать  эту  передачу.  И
вообще, не буду больше пис