Типичный представитель
   Я думаю, что пора заканчивать рассказ о детстве и юности. К  двадцати
годам человек накапливает почти все, необходимое для  выживания.  Дальше
он начинает понемногу терять. О некоторых потерях я уже говорил.
   В сущности, достаточно иметь очень немногое. Одну мать, одного  отца,
одного брата, одного друга, одну любовь,  одну  жену,  одно  дело,  одну
страну, один язык.
   Обо всем этом я и рассказал.
   И множество обстоятельств жизни, из которых получаются взгляды и сом-
нения.
   Меня берет сомнение - кому нужна моя биография? Не злоупотребил ли  я
вниманием? Я не космонавт, не олимпийский чемпион, не  народный  артист,
не академик и не Герой Социалистического Труда. Я вообще не герой. Геро-
ического крайне мало во мне.
   У каждого хватает своих забот. У многих жизнь складывается  так,  что
им не достает даже того малого, что есть у меня. Так зачем,  спрашивает-
ся, я лезу со своей биографией, если точно такая же есть  у  вас,  вашей
жены и друзей? Не лучше ли было сочинить что-либо необыкновенное и поте-
шить публику исключительным и неповторимым?
   Этак каждый начнет писать свои биографии!
   Я отвечу - и прекрасно! Пускай каждый напишет о себе  правду  и  даст
почитать другому. Мне кажется, что это будет способствовать  взаимопони-
манию. Кроме того, пишущий автобиографию убедится, что  ничего  исключи-
тельного в нем нет, что все мы похожи в главных чертах и каждый является
типичным представителем своего поколения и социальной группы.
   Как убедился в этом я.
   Все мы в школе писали сочинения о типичных представителях. Могло соз-
даться мнение, что типичный представитель - это нечто  вроде  унифициро-
ванного блока телевизора. Он построен из стандартных  деталей  по  стан-
дартной схеме. Между тем, каждый типичный представитель у классиков имел
свой дом, свою бабушку и маму, свои приключения и находки. Что же делало
его типичным представителем?
   Образ мыслей.
   Удивительное дело - мысли у всех разные, а образ мыслей один. Я долго
сопротивлялся тому, чтобы признать себя типичным представителем. Мне ка-
залось, что во мне есть что-то неординарное, и мысли иной раз  приходили
в голову дерзкие и решительные. Я смотрел передачи, читал книги про тру-
жеников наших полей и заводов и думал, что мое лицо не такое. Вот они  и
есть типичные представители, а я нетипичный, особый, ищущий и размышляю-
щий.
   Мне казалось, что я все понимаю. А иногда казалось, что я  ничего  не
понимаю. Я не понимал, почему мы сами себя хвалим, почему  черное  то  и
дело называют белым и почему мой образ мыслей - как  бы  это  выразиться
поточней? - мало соответствует общепринятому  образу  мыслей  советского
человека. Последнее меня огорчало. Я уже готов был поверить  в  то,  что
мои глаза устроены как-то иначе. Они устроены негативно  и  видят  белое
черным, в то время как нормальные люди видят правильно. Белое - белым, а
черное - тоже белым.
   В таких условиях я не мог себя считать типичным представителем.
   Чтобы не выделяться, я  начал  прикидываться  дурачком.  Стал  валять
ваньку, как говорится. Оказалось - это удобно. С дурачка какой спрос? Он
даже если что и ляпнет невпопад, и назовет черное черным -  так  это  по
дурости. Над ним можно посмеяться.
   Мне не нравилась моя двойственность, потому что в душе я считал  себя
человеком серьезным, даже печальным, и сердце у меня  болело  по  поводу
глупостей и лжи.
   Я склонен был винить себя. Мне очень хотелось пристроиться и шагать в
ногу, с песнями, с большой и широкой гордостью за себя и других людей.
   Но присмотревшись повнимательнее, я увидел, что  напрасно  приписываю
себе оригинальность. Оказалось, что большинство людей видят то  же,  что
вижу я. И вовсе не прикидываются при этом дурачками. Они  просто  делают
свое дело, а сердце болит у них не меньше моего.
   Написав автобиографию, я окончательно убедился в том, что являюсь ти-
пичным представителем. Ничего не было в моей жизни такого,  чего  бы  не
было ни у кого. Различия характеров не имеют значения. Все или почти все
размышляют о жизни и приходят к невеселым выводам.
   Я же пришел все-таки к одному веселому выводу.  Нас  много,  типичных
представителей. Мы сумели, оставаясь типичными представителями, не озло-
биться, не потерять веры в людей и не позволить себе стать циниками.
   И это самая громкая фраза, какую я могу себе позволить.
 
 
   * Часть 2
   Глагол "инженер" *
   Без пяти минут
 
   В один прекрасный день я осознал, что заканчиваю институт.
   Это было в начале сентября, когда нас собрали на кафедре, в лаборато-
рии измерительной техники,  и  объявили,  что  начинается  преддипломная
практика.
   Все обставили очень торжественно. Принесли откуда-то доску и водрузи-
ли ее на звуковой генератор. Профессору сделали возвышение. Преподавате-
ли стояли неровным строем, заложив руки за спину. Они испытующе смотрели
на нас. А мы победоносно смотрели на них, потому что знали,  что  теперь
поделать с нами ничего невозможно. Они просто обязаны  нас  выпустить  с
дипломами.
   Профессор вскарабкался на возвышение и сказал:
   - Немного вас осталось, друзья мои...
   - Вашими заботами, Юрий Тимофеевич, - пробормотал  Сметанин,  который
сидел рядом со мной. Сметанина пытались выгнать дважды, но  он  каким-то
чудом удержался. Вместе с ним удержались еще семнадцать человек из  пер-
воначальных двадцати пяти. Институт у нас, надо сказать, крепкий.
   - Но ничего. Мал золотник, да дорог, - продолжал профессор. - Я позд-
равляю вас с началом шестого, последнего, дипломного курса. Вы  уже  без
пяти минут инженеры...
   Я посмотрел на часы. Было десять минут первого. Следовательно, в две-
надцать пятнадцать мы должны  были  превратиться  в  инженеров.  Я  стал
ждать.
   Профессор проговорил еще минут пять, и я почувствовал,  что  действи-
тельно что-то во мне произошло. Мне показалось, что нас  собираются  вы-
вести за ворота и бросить на произвол судьбы. И книжечка  диплома  явля-
лась маленьким фиговым листком, чтобы им мы могли прикрыть свою наготу.
   Прошу понять меня правильно. Не фигувым, а фиговым. Это дерево  такое
в Греции.
   Мне стало страшно. До сих пор нас вели из класса в класс, с курса  на
курс, и создалось впечатление, что вся жизнь разграфлена  на  классы  до
самой пенсии, и остается только в нужный момент сдать экзамен,  посидеть
пару ночей - и привет! Ты уже на следующей ступеньке.
   Профессор в течение двадцати минут разрушил это представление.
   Он сказал, что кончилось наше безмятежное счастье. Теперь  оно  будет
трудным, мятежным и беспокойным. Если вообще будет, в чем профессор  был
как-то не очень уверен.
   Кончилось тем, что он предложил нам выбрать темы дипломных  работ,  а
заодно и руководителей. Каждый доцент, аспирант или ассистент выходил  к
доске, писал свою фамилию, а рядом тему. Если он находил нужным, он  по-
яснял, что это за тема.
   Первым вышел к доске Михаил Михайлович,  доцент,  который  нам  читал
квантовую электронику. Он, как всегда, был в кожаном пиджаке и с  усика-
ми, которые он отпустил летом. Ходили слухи, что он  невероятно  талант-
лив, поэтому позволяет себе такие молодежные штучки. Он написал на доске
десять слов, из которых понятными мне были только три: "измерение", "па-
раметров" и "концентрация".
   - Ну, это просто... - сказал он и написал еще одно название:  "Тепло-
обмен в слоистых структурах".
   - А вот здесь нужна голова, - сказал он.
   Голова в нашей группе была одна. Она принадлежала Славке  Крылову,  и
все об этом прекрасно знали. Поэтому мы повернули головы, которые на са-
мом деле таковыми не являлись, к голове Славки.
   - Спасай, - прошептал Сметанин. - Мих-Миху нужна голова.
   Славка почесал эту голову и безнадежно махнул  рукой.  Мы  облегченно
вздохнули. потребуется еще одна голова, которой группа  не  располагала.
Нет, конечно, все чего-то там соображали, но  настоящая  светлая  голова
была только у Крылова. И он один это отрицал, проявляя повышенную скром-
ность.
   Постепенно доска заполнилась названиями и фамилиями. Началось  что-то
вроде небольшого торга. Девочки уже менялись  темами  и  руководителями.
Охотнее всего они пошли бы  к  Мих-Миху  в  силу  его  элегантности,  но
Мих-Мих презирал умственные способности женщин, о чем неоднократно заяв-
лял на лекциях.
   Я всматривался в лица руководителей, пытаясь найти  то  единственное,
которое не подведет. Все лица были достаточно симпатичны. Все темы  были
достаточно непонятны. Я решил пустить дело на самотек.
   И вдруг профессор Юрий Тимофеевич, который все еще  дремал  на  своем
возвышении, проснулся, поискал кого-то глазами  и  остановил  взгляд  на
мне.
   - Верлухин! Подойдите-ка сюда... Я чуть было не забыл.
   Я подошел к профессору, испытывая легкое недоумение. Во-первых,  было
лестно и тревожно, что профессор помнит мою фамилию. Во-вторых, было не-
понятно, зачем я ему понадобился. Группа замерла в предвкушении.
   - Не хотите ли писать дипломную работу по моей теме? -  спросил  про-
фессор.
   Тишина стала жуткой. Что тут ответить? Вообще, имеется ли в  подобной
ситуации хоть какой-нибудь выбор? Неужели профессор полагал, что я  могу
отказаться?
   - Хочу, - пролепетал я, испытывая тягостное желание припасть  к  руке
профессора.
   - Ну вот и прекрасно, - сказал Юрий Тимофеевич,  снова  погружаясь  в
дремоту.
   - А... Какая... Тема? - выдавил я совершенно бестактно.
   - Что? - встрепенулся профессор. Он недовольно посмотрел на меня, по-
ерзал на возвышении и сказал:
   - Тема... Ну тема как тема!.. Не помню, какая тема! - рассердился он.
-Приходите завтра, поговорим.
   Я мгновенно растворился в группе, съежился, спрятался и затих.  Мысли
стучали во мне, как колесики в будильнике. Я не  знал,  как  расценивать
только что случившееся со мной. Требовалось мыслить твердо и логично.  И
я стал мыслить.
   Почему именно я? Я не отличник, не  именной  стипендиат,  не  обладаю
оригинальным умом, и получил у профессора на экзамене  устойчивую  "чет-
верку", заработанную усидчивостью и терпением. Таким образом, творческие
причины отпадали.
   Мои родители не работают в торговле и сфере обслуживания. Они не  за-
нимаются распределением жилплощади, не оформляют  туристические  путевки
за границу и не устанавливают телефоны. Отец у меня военный, а мать  до-
мохозяйка. Следовательно, профессора нельзя было обвинить и в  корыстных
интересах тоже.
   Может быть, у него есть дочь, которой пора замуж? Но тогда я тоже  не
представляю интереса по причине всего вышеизложенного. Кроме того, я же-
нат. Я женился после второго курса, у меня уже дочка. Правда,  профессор
может всего этого не знать.
   Так что же, он меня за красивые глаза выбрал?
   - Как пить дать, оставит в аспирантуре... Как пить дать! -  убежденно
прошептал Сметанин. - Везет же олухам!
   - Сам ты олух! - сказал я.
   Раздача слонов и материализация духов на этом закончилась. Все разош-
лись во главе с профессором, который даже на меня не  посмотрел.  Группа
отчужденно молчала. Я почувствовал, что меня отгородили прочной стенкой.
Я был приближен к начальству по непонятным причинам,  меня  возвысили  и
навсегда лишили доверия коллектива.
   Я побрел домой, чтобы рассказать обо всем жене.
   "В пять минут, в пять минут можно сделать очень много..." - пел я про
себя старую бодрую песенку из кинофильма "Карнавальная ночь".
   Грузинские фамилии
   На следующий день я пришел на кафедру и справился, где будет мое  ра-
бочее место.
   Зоя Давыдовна, секретарь кафедры, повела меня по коридору. Мы  прошли
мимо всех лабораторий и остановились у двери с номером 347.  Дверь  была
серая, неопрятного вида.
   - Юрий Тимофеевич обещал быть к двенадцати, - сказала Зоя Давыдовна и
ушла.
   Я вошел в комнату. Справа стояли два пустых стола, а слева, перегора-
живая комнату пополам, громоздилось что-то черное,  непонятное,  с  мно-
жеством круглых ручек. Оно было похоже на мебельную стенку  производства
ГДР, на которую мои родители стояли в очереди. Вся передняя панель стен-
ки была густо усеяна рядами ручек с указателями. Внизу была узкая  гори-
зонтальная панель с кучей проводов. Я подошел к стенке и  покрутил  одну
из ручек. Указатель защелкал, перепрыгивая с деления на деление.
   - Не трожь! - сказала стенка человеческим голосом.
   Я отскочил от стенки к столу и сделал вид, что раскладываю на нем бу-
маги.
   - Выставь потенциометр на прежнее деление, - продолжала стенка ровным
голосом.
   Теперь я уже знал, что крутил ручку потенциометра. Но какую? Их  было
штук триста, и я не успел запомнить, какую я трогал. Я снова приблизился
к стенке и начал шарить глазами по указателям.
   - Ну, чего ты там? - лениво поинтересовалась стенка.
   Я схватился за первую попавшуюся ручку и повернул ее  против  часовой
стрелки. Снова раздался треск указателя.
   - Ну ты, брат, даешь! - сказал тот же голос, потом за стенкой  послы-
шилось шевеление, и из-за нее вышел худой мужчина в черном  свитере.  Он
был мрачен. Подойдя к стенке, он, почти не глядя, нашел  сдвинутые  мною
ручки и восстановил первоначальное положение.
   - Чемогуров, - сказал он, протягивая руку. - А это электроинтегратор,
-представил он стенку. - Ты его больше не трогай.
   - Петя... - сказал я. - Верлухин. Я буду здесь диплом писать.
   - У кого? - спросил Чемогуров.
   - У Юрия Тимофеевича.
   Чемогуров оценивающе посмотрел на меня. Он рассмотрел мое лицо, воло-
сы, пиджак, брюки и ботинки. Мне стало не по себе.
   - Годидзе, - сказал он.
   - Чего? - не понял я.
   - Грузинская фамилия, - мрачно пояснил Чемогуров. - Годидзе.
   - При чем тут грузинская фамилия?
   - Скоро поймешь, - сказал он и стал разминать своими длинными пальца-
ми папиросу.
   Чемогурову было лет под сорок. Он был небрит и нестрижен. Под глазами
фиолетовые мешки. Свитер висел на нем, как на распялке. Было видно,  что
Чемогуров холост, любит выпить и пофилософствовать.
   Он дунул в папиросу и закурил. Потом, еще раз взглянув на меня,  ушел
за электроинтегратор.
   Я выбрал себе стол, застелил его листом миллиметровки, который  отор-
вал от рулона, и прикнопил. На стол я выложил из портфеля большую  толс-
тую тетрадь, стаканчик для карандашей, стирательную резинку, три разноц-
ветных шариковых ручки, пачку белой бумаги и угольник. Все это я  разло-
жил в идеальном порядке. Я люблю аккуратность.
   После этого я сел за стол и стал ждать. Была половина двенадцатого.
   За интегратором что-то тихонько запищало, потом затюкало и  зашипело.
Чемогуров пробормотал три слова. Первые два я не расслышал, а  последнее
было "мать".
   Тут распахнулась дверь, и в комнату быстрым шагом вошел  Мих-Мих,  за
которым почти бежал Славка Крылов. Мих-Мих поздоровался со мной,  окинул
беглым взглядом столы и воскликнул:
   - Ага! Так я и предполагал. Стол еще не  занят...  Располагайтесь!  -
приказал он Славке.
   Славка молча взял с моего стола лист бумаги, подошел к своему  столу,
написал на листе "Занято" и положил лист на стол.
   - Расположился, - сказал он.
   - Вот и прекрасно, - сказал Мих-Мих. - Женя, ты не возражаешь? -крик-
нул он в сторону интегратора.
   Чемогуров снова появился, посмотрел на Славку и пожал плечами.
   - Что мне, жалко? - сказал он. - А ты, Мишка, большая скотина,  -про-
должал он, обращаясь к Мих-Миху.
   Наш доцент сразу подобрался. Он кинул взгляд на нас, и глаза его ста-
ли непроницаемыми. Мы со Славкой сделали вид, что мы глухие от рождения.
   - Ты же мне обещал заказать вэтэ семнадцатые. Я без них тут  кувырка-
юсь, -сказал Чемогуров.
   - Ты не горячись, - сказал доцент и, обняв Чемогурова за плечи,  увел
его за интегратор.
   - А я не горячусь, - сказал Чемогуров. - Но ты свинья.
   Мих-Мих что-то ему зашептал, сначала сердитым голосом, а потом умоля-
ющим.
   - А иди ты! - проворчал Чемогуров.
   Мих-Мих показался из-за стенки с наигранно-бодрой  улыбкой  на  лице.
Они с Крыловым уселись за его стол и принялись обсуждать  тему  диплома.
При этом они то и дело хватали чистые листы из моей пачки  и  писали  на
них какие-то формулы. Мне стало жалко своей бумаги,  потому  что  многие
листы они тут же комкали и кидали в корзину. Это было обидно.
   Постепенно они увлеклись и стали кричать  друг  на  друга,  пользуясь
разными терминами.
   - Дэ фи по дэ икс равно нулю! - кричал Мих-Мих.
   - Пускай! - кричал Крылов. - А частное решение? Поток идет сюда.
   - Сомневаюсь. Надо проверить.
   - Да это же и так видно! - кричал Крылов.
   - Вам видно, а мне не видно... Стоп! - воскликнул Мих-Мих. - Мне пора
на лекцию. К следующему разу прочитайте вот это.
   И он написал на листке список литературы. Потом доцент поправил галс-
тук и ушел. Славка еще немного побегал по  комнате,  переваривая  мысли,
сел к подоконнику и застыл, уставившись на улицу.
   - Нужно делать железо, - внятно произнес Чемогуров за стенкой.
   Славка встрепенулся, засунул листок с литературой в карман и убежал в
библиотеку. На его столе остался ворох исписанной им и доцентом  бумаги.
Я вздохнул, сложил листки в стопку и придвинул их на край стола.
   Потом я на цыпочках подкрался к интегратору и заглянул за  него.  Там
был закуток, заставленный приборами от пола до потолка, опутанный прово-
дами и погруженный в синеватый канифольный дым. Чемогуров настраивал ка-
кую-то схему. На экране осциллографа  стоял  зеленый  прямоугольный  им-
пульс. Чемогуров недовольно смотрел на импульс и дотрагивался  щупом  до
ножки транзистора, отчего импульс подпрыгивал.
   Стена над столом была облеплена цветными проспектами  с  изображением
цифровых вольтметров, счетных машин, лазеров и  прочих  штук.  Проспекты
были наклеены любовно, точно зарубежные красавицы.
   - Вот зараза! - сказал Чемогуров и погрузил жало  паяльника  в  кани-
фоль. Брызнула струйка дыма, канифоль зашипела, и Чемогуров  прикоснулся
паяльником к ножке транзистора. Импульс на  экране  провалился  куда-то,
потом всплыл в увеличенном виде.
   - Ага! - сказал Чемогуров и откинулся на спинку стула. Тут он заметил
меня.
   - А-а... Ты еще здесь? - протянул он. - Тоже теоретик? - спросил  Че-
могуров сурово.
   - Почему тоже? Почему теоретик? - слегка обиделся я.
   - Ну, этот парнишка у Майкла будет теорией заниматься. Верно?
   Я сообразил, что Майкл - это Михаил Михайлович. На  всякий  случай  я
пожал плечами.
   - А ты будешь теоретизировать у шефа, - объяснил Чемогуров.
   - Я еще темы не знаю, - сказал я.
   - Зато я знаю, - отрезал Чемогуров и снова склонился над импульсом.
   Я не успел расспросить его про тему, как в коридоре послышались голо-
са и щелкнул фиксатор двери. Я вышел из закутка и увидел церемонию, про-
исходящую в дверях. В коридоре перед дверью интеллигентно толкались  три
человека: Юрий Тимофеевич и два неизвестных. Они пропускали  друг  друга
вперед. Это было удивительно красиво. Жесты их были  предупредительны  и
настойчивы. Юрий Тимофеевич загребал незнакомцев обеими руками, а  те  в
свою очередь пытались пропихнуть его в дверь. Жесты сопровождались соот-
ветствующими восклицаниями. Я подумал, что если они таким образом входят
в каждую дверь, то уже потеряли много сил и времени.
   Наконец им удалось войти.  Они  протиснулись  все  сразу,  облегченно
вздохнули и рассмеялись.
   - Разрешите вам представить нашего молодого сотрудника, ответственно-
го исполнителя темы Петра Николаевича Верлухина, - сказал профессор, де-
лая в мою сторону жест раскрытой ладонью.
   За интегратором у Чемогурова что-то со стуком упало на пол. А у  меня
внутри что-то оборвалось, когда смысл сказанных профессором  слов  дошел
до моего сознания.
   - Харахадзе, - сказал первый незнакомец, протягивая руку.
   - Меглишвили, - сказал второй, делая то же самое.
   Тут я их разглядел. Несомненно, это были грузины. Тот, что назвал се-
бя Харахадзе, был высок, сед и красив той красотой, которая сводит с ума
некоторых женщин. Меглиш