и в
особенности   опыт,  связанный   с   лестницей,   давали   ему   несомненное
преимущество.
     -- Видите ли, молодой  человек... Есть много  различных способов  выйти
отсюда. Можно, например, спуститься сейчас по лестнице -- и вы  на улице. Вы
пробовали, этот способ вам не подходит, не так ли?
     Пирошников уже почти с ненавистью смотрел на бывшего Наденькиного мужа.
     -- Можно прыгнуть из окна, но, сами понимаете,  это не выход. Вот между
этими, так сказать, крайними случаями лежат все другие возможности.
     Георгий Романович скрестил руки на груди,  откинувшись на спинку стула.
По всей вероятности, он наслаждался и растерянностью  молодого  человека,  и
своей информированностью,  если можно  так выразиться, и,  наконец, тем, что
сам он уже покинул пределы этого дома. А Пирошников, встав с дивана, подошел
к окну, как бы заново оценивая высоту над тротуаром.
     --  Ну а как же все-таки вы сами решили вопрос? -- спросил он как можно
более спокойно и даже небрежным тоном.
     -- Мой  способ  вам  вряд  ли  подойдет. Кроме того, я не могу вам  его
рассказать по причинам чисто этического порядка, вы уж простите!
     -- Хорошо, -- сказал Пирошников.
     Он как-то сразу потерял интерес к собеседнику,  испытывая настоятельное
желание погрузиться в себя и все обдумать, а Георгий Романович  взвалил узел
на спину и удалился, сказав на прощанье, что встреча их не последняя, как он
полагает.
     Впрочем, через несколько минут он вернулся, застав Пирошникова в той же
позе  у  окна. Как  выяснилось,  Георгий Романович  забыл захватить собрание
сочинений Достоевского, которое принадлежало ему и было в свое время, наряду
с его одеждой, доставлено Наденькой из его дома. Хозяйственный Наденькин муж
принялся увязывать стопку  коричневых томиков, а Пирошников, вперив взгляд в
стенку, молчал и дожидался.
     Может  быть, Старицкому захотелось  напоследок сделать  что-то приятное
молодому  человеку,  потому что  приготовив связку, он  обратился  к нему со
словами:
     -- Если хотите, я  покажу вам квартиру.  Как знать, сколько времени вам
придется здесь оставаться!
     Пирошников пожал плечами, но не отказался. Они вышли в  тот же коридор,
где сразу на пути  им встретилась старушка, которая бесшумно, как на  лыжах,
передвигалась в шлепанцах по крашеному, изрядно потертому полу.
     --   Доброго   здоровьица,   Георгий  Романович!   --   пропела,   чуть
поклонившись, старушка, но названный Георгий Романович, не обращая на нее ни
малейшего внимания, повлек Пирошникова в кухню.
     В кухне, которая оказалась еще просторнее, чем комната Наденьки, шипела
на газовой  плите  черная  сковородка,  на  коей  жарились  какие-то  мелкие
рыбешки. Вдоль стен располагались три стола  с кухонной утварью, указывающей
на различный достаток владельцев; возле самого нового, покрытого  рисунчатым
пластиком, возвышался  холодильник.  В  дальнем  темном  углу стоял какой-то
сундук,  покрытый  тряпками.  Георгий  Романович  указал  на  стол  среднего
достатка и сказал:
     -- Это стол Надежды Юрьевны. Вот это (тут он повел рукой к пластиковому
столу с холодильником)  принадлежит Ларисе  Павловне. Именно она открыла мне
тогда дверь, я вам рассказывал. Интересная женщина!
     На  этом  месте  Георгий Романович  тонко и вспоминающе, если можно так
сказать,  улыбнулся.  Какая-то  недосказанность мелькнула  в  его  словах, и
Пирошников это заметил.  Затем, небрежно  махнув  в сторону беднейшего стола
рядом  с сундуком, кандидат  наук заметил,  что  это хозяйство мымры, как он
выразился, встреченной ими в коридоре.
     -- А где она живет? -- поинтересовался Пирошников.
     --  Да нигде она  не живет! Она вообще  не живет, путается  только  под
ногами! -- с озлоблением отвечал Старицкий.
     В  этот  момент,  легкая  на  помине, появилась  и мымра,  скользнув  к
сковородке, чтобы снять с  нее золотистого цвета рыбешек  и  положить новых,
вывалянных в муке. Пирошникову  показалось,  что старушка, занимаясь всецело
своим делом, тем  не менее подглядывает за  ними,  и вообще  ушки у нее, как
говорится, на макушке.
     -- Лариса Павловна дома? -- приблизившись к  ней, прокричал  почти ей в
ухо Старицкий.
     -- Да  это  уж вам лучше  знать! --  обидевшись,  произнесла мымра,  но
спохватилась и добавила: -- На службе она, на службе, батюшка!
     -- Жаль, -- протянул Старицкий. -- Ну да ладно. Пойдемте! -- И он повел
Пирошникова  обратно  в коридор,  шепча  ему:  --  Притворяется  глухой,  но
заметьте, слух у нее дай Бог каждому, да и зрение тоже. Так что учтите!
     Указав по пути на  места общего пользования и кладовую, дверь в которую
он  открыл и, заглянув, зачем-то потянул  носом  воздух,  Георгий  Романович
остановил нашего  героя у  комода и объяснил,  что Лариса Павловна со  своим
мужем, кстати торговым моряком, проживает по левую от Наденьки сторону, а по
правую сейчас  никто не живет. Комод же принадлежит старушке, но неизвестно,
что он  содержит; поскольку Георгий Романович  не припомнит случая, чтобы та
когда-либо его открывала.
     На этом осмотр  квартиры закончился, и Старицкий, захватив свои пожитки
и книги, отбыл на сей раз окончательно.
     Пирошникову  сделалось  скучно,  он   побродил  по   комнате,  прочитал
телеграмму  на  бюро, которая сообщала:  "Выезжаю  17, поезд  27,  вагон  9,
встречайте, дядя  Миша", исследовал от  нечего делать  содержимое нескольких
ящичков бюро, а потом снова улегся на диван. Ему никак  не удавалось собрать
свои мысли. За  этим занятием, а именно -- за собиранием собственных мыслей,
его и  нашла упомянутая выше  мымра,  которая, приоткрыв дверь,  просунула в
образовавшуюся щель  аккуратненькую свою головку с редкими седыми волосками,
мигом осмотрела всю комнату и обратилась весьма ласково к Пирошникову:
     -- Рыбки не хотите ль? Не знаю, как вас величать...
     При  этих словах  под  ногами старухи  появилась кошка Маугли, которая,
изогнув  свое  тело,  проникла  в  комнату   и  заняла  место   под  шкафом.
Раздосадованный Пирошников привстал с дивана.
-==Глава 5. Старуха==-
     "Что же это? Они  так и  будут ходить? То один,  то другой... И чего им
нужно?"  --  мрачно  подумал  про  себя  Владимир, увидав  незваную старуху.
Впрочем, он тут же сообразил, что при умелом  подходе можно будет, вероятно,
и  от  старухи  получить   кое-какие  интересующие   его  сведения.  Поэтому
Пирошников слегка потянулся  и даже зевнул, изображая пробуждение, а  затем,
доброжелательно улыбнувшись, на что старушка ответила еще более  приветливой
улыбкой, объявил о своей готовности откушать предложенной рыбки.
     Старухина голова  исчезла,  и через минуту  в  комнату  вплыла тарелка,
наполненная  источающими   аромат   жареными   рыбешками,   которые  бережно
транспортировались   старухой.   Выказав   крайнюю   степень  благодарности,
Пирошников схватил за  хвост верхнюю рыбку  и  в мгновение ока  обглодал ее,
оставив хрупкий хребетик. Старуха же, присев на краешек стула и положив руки
на колени, умильно глядела на молодого человека.  Эта  идиллия  продолжалась
несколько  минут, после  чего,  как и предполагал  Пирошников, ему  пришлось
расплачиваться информацией о себе, своих отношениях с Наденькой и прочем.
     Надо  сказать, что  Пирошников  не говорил  всей  правды, то  есть,  по
существу, лгал, когда разговор коснулся его лично и Наденьки. Ему еще неясна
была степень  осведомленности бывшей мымры, а теперь Анны Кондратьевны,  или
бабушки Нюры, как она предложила себя называть. Рассказывать  ей о  причудах
лестницы он не  считал пока возможным, чтобы не  перепугать бедную бабку,  и
поэтому тонко перевел разговор на  Георгия Романовича, надеясь разведать как
можно больше о квартире и ее жильцах.
     -- Умный человек и хитрый, не в обиду будь сказано, а Наденька, уж и не
знаю, что  да почему, одним словом, жили, --  чуть покачиваясь, завела  свою
шарманку бабка Нюра. -- Жили и жили, а  мне  что за дело? Наденьке хозяин, а
нам в квартиру сторож безвыездный, все спокойней, мужчина ведь...
     -- Почему это безвыездный? -- не утерпел Пирошников.
     -- А не выезжал никуда, -- простодушно вздохнула старушка, в первый раз
и осторожно дотрагиваясь до принесенной рыбки.
     Судя по всему, Анна Кондратьевна была совсем не в курсе истинных причин
привязанности Наденькиного  мужа  к своему  местожительству. И ладно,  решил
Пирошников, не стоит забивать голову старухе всякой ерундой, не поймет.
     -- Долго он жил-то? -- как бы невзначай спросил Владимир.
     -- Да он и посейчас живет, чай, не помер, -- отвечала старуха.
     -- Я не про то. Безвыездно он долго жил? Ну, не выходил никуда?
     --  А  кто  его знает? Я за ним не  присматривала -- зачем  они мне? --
насторожившись,  заявила старуха.  --  Уж  год  будет,  как  съехал.  Сперва
захаживал чуть не каждый день. То к одной, то к другой...
     -- К кому это -- другой?
     --  А  я что,  знаю?  Ничего  не видела и не  знаю! --  отрезала  вдруг
старуха.
     Она  подхватила с тарелки пару  рыбешек  и поднесла  их кошке, которая,
лежа  на  боку, сладко  потянулась, обнажая  когти,  а  затем, не  торопясь,
принялась есть старухино угощенье. Вернувшись к столу, бабка Нюра всплеснула
руками и охнула:
     -- Батюшки! Хлеб-то я и забыла! Как же без хлеба-то есть?
     "И она исчезла в двери, оставив  Пирошникова с тарелкой, на которой, по
правде сказать,  осталось рыб  раз,  два  --  и  обчелся.  Так  что  никакой
особенной необходимости  в хлебе уже и не было. Подумав об этом,  Пирошников
поплелся  вслед  за старухой  в  кухню. Он  застал ее в углу  над  раскрытым
сундуком  и что-то  в  нем  ищущей.  Анна  Кондратьевна  так  была  увлечена
поисками,  что  не заметила появления Пирошникова, а когда  он  приблизился,
оторвалась от сундука, поспешно его захлопнув, и запричитала:
     -- Кончился  хлеб, вот какая жалость! Вчера вечером совсем запамятовала
купить. Что же делать? Ох, кабы  не ноги -- булочная вот она, за углом!.. Уж
вы не сходите ли за хлебцем? -- спросила она Пирошникова, быстро при этом не
него взглянув, но сразу же отвела глаза. -- Я и денег дам...
     к для хлеба  и проводила до дверей. Если бы  Владимир оглянулся назад в
тот момент,  когда  переступал порог, он  увидел бы, что  старуха  тщательно
осеняет  его  спину крестным  знамением, а лицо ее далеко не так простовато,
каким казалось до сих пор.
     Дверь  за  Пирошниковым  захлопнулась,   и  он,  подождав,  пока  глаза
привыкнут к темноте, осмотрелся. Что-то изменилось  на лестнице, и это сразу
насторожило Владимира.
     Пирошников,  внутренне  подобравшись,  начал  новый спуск. Пройдя всего
лишь три пролета,  он  уткнулся  в  дверь,  которая, однако, совсем не  была
похожа на наружную, а скорее напоминала дверь в подвал, поскольку находилась
в  тупике; никаких квартирных дверей рядом  не  было, а  присутствовали лишь
батарея  отопления,  какая-то  лужа на полу и  довольно-таки мерзкий  запах.
Молодой человек, преодолевая отвращение к  этому запаху, приблизился к двери
и ощупал ее. Она была  сколочена из грубых, по всей вероятности,  необычайно
толстых  досок и  оказалась запертой.  Пирошников почувствовал  нечто  вроде
страха, но, испытывая последний шанс, все-таки постучал. За дверью раздались
тяжелые шаги, и грубый голос спросил:
     -- Ты, что ли, лошак?
     Пирошников сжался  и затих. За дверью послышались невнятные бормотанья,
кажется  даже  ругань  какая-то,  но  когда  молодой  человек  услыхал  лязг
отодвигаемого засова  -- отодвигаемого  с кряхтеньем  и посапываньем, сердце
его  остановилось, чтобы через  секунду  забиться с  удвоенной частотой.  Он
сделал осторожный, но  быстрый шаг назад, потом  еще  один, затем повернулся
спиной  к двери и побежал  наверх, подгоняемый смертельным страхом. На одном
дыхании Пирошников пронесся  этажа  до  четвертого,  считая, разумеется,  от
зловещего подвала. Лишь здесь он остановился и огляделся.
     Вокруг было уже гораздо чище и светлее, чем внизу. Пирошников посмотрел
себе под ноги  и  обнаружил, что ступени лестницы  белые, как в  Эрмитаже, и
тоже, вероятно,  из мрамора. Сверху до него донеслась  музыкальная фраза, но
довольно неотчетливо, так  что он не  смог определить --  что это и на каком
инструменте  играется.  Во   всяком  случае,   Владимиру  после   пережитого
потрясения сделалось легко на душе и  до  крайности любопытно -- что  же это
может  быть  наверху? Он зашагал  на  звуки  музыки, которые становились все
разборчивее. Пройдя  вверх  не  так  уж  много  времени,  Пирошников  увидел
площадку последнего этажа, весьма нарядную,  с дорогими дубовыми дверями, от
которой  наверх тянулся еще  один  короткий  лестничный марш,  упиравшийся в
чердачную дверь. На  двери бросился в глаза огромный висячий замок,  а  сама
она  была  обита  железом  и  выкрашена  в голубой цвет.  Главным же во всей
картине  был  человек в  спортивном  поношенном  костюме,  расположившийся с
баяном под этой дверью  и  наигрывающий на  нем хоралы  композитора  Иоганна
Баха. Он с неудовольствием  посмотрел  на Пирошникова, но ничего не  сказал.
Перед ним стояли ноты в виде раскрытой тетрадки, прислоненной к стене.
     -- Извините, я вам не помешал? -- вежливо осведомился Пирошников.
     --  Нет,  ничего,   --  сказал  мужчина,  продолжая  растягивать   свой
инструмент.  Он  был  небрит,  лицо  его было не слишком  одухотворенным, во
всяком  случае,  не  настолько,  чтобы   играть  хоралы.  Пирошников  ощутил
мучительную  робость человека, не знающего, куда себя  деть. Как часто с ним
бывало, он расправился с нею дерзким  и неожиданным  вопросом,  обращенным к
небритому музыканту:
     -- У вас не найдется булки? Анна Кондратьевна меня  послала спросить. У
нее гости, а хлеба нет.
     -- А... бабка Нюра, -- протянул исполнитель  и три раза стукнул кулаком
в стену. На стук из двери, расположенной по этой же стене, как  раз напротив
Пирошникова, вышла женщина  лет двадцати пяти,  которая, удивленно улыбаясь,
уставилась на нашего молодого человека. Тот слегка покраснел и смешался.
     -- Бабка Нюра хлеба просит,  -- возвестил сверху баянист. --  Нет там у
тебя чего?
     Женщина, еще  более удивленно распахнув глаза,  тут же скрылась.  Через
минуту она  возникла  снова  с  булкой в  руках. Это  была румяная городская
стоимостью  семь  копеек.   Пирошников  поблагодарил  и  принялся  шарить  в
карманах, отыскивая кошелек.  Обнаружив  его, он щелкнул замочком и увидал в
кошельке нечто похожее на маленькую фотографию  в железной рамке. Пирошников
вынул  ее  и  обследовал пальцами  внутренность кошелька.  Кошелек был пуст.
Тогда  молодой  человек  взглянул  на  вынутую фотографию и  определил,  что
никакая это не фотография, а иконка, изображающая Николая Чудотворца. Иконка
была  выполнена,  по  всей  видимости, на картоне, сверху покрыта прозрачным
целлулоидом и стиснута в жестяной окладец.
     Это уж  было слишком! Пирошников почувствовал  необычайное раздражение.
Пробормотав  что-то  вроде:  "Извините,  мелочи  нет",  на  что  добрые люди
отвечали:  "Да ладно,  после  отдаст", Владимир, прижимая булочку и иконку к
груди, кинулся вниз очертя  голову и бежал, пока не почуял, что достиг двери
Наденькиной  квартиры.  Он  позвонил, кляня  в душе проклятую мымру, чертову
лестницу и весь этот омерзительный дом.
     -- Вот! И вот! -- прокричал он в  лицо открывшей ему дверь старухе, суя
булочку и  кошелек с иконкой ей в руки, а сам  бросился в Наденькину комнату
успокаиваться.  Бабка  Нюра  прошаркала  позади него  в  кухню,  крестясь от
испуга, и там притихла. А Пирошников, отдышавшись и придя в  себя, насколько
это было возможным, решил тут  же, не откладывая дела в долгий ящик, принять
самые решительные меры. Он вышел из комнаты и направился  в  кухню.  Старуха
сидела на своем сундуке, читая какой-то журнал.  Она подняла на  Пирошникова
глаза, на этот раз усиленные очками, и посмотрела на него  с  явной горечью,
но без злобы.
     -- Анна Кондратьевна, -- как можно спокойней начал Пирошников. -- У вас
веревка бельевая есть?
     --  Господь с  тобой!  Да  неужто  ж так  надо? И  думать  не смей!  --
закричала  старуха,  поднимаясь  с  сундука  и грозно наступая  на  молодого
человека. -- Ты что это задумал?
     -- Сядьте! -- довольно резко оборвал ее Владимир. -- я спрашиваю: у вас
веревка есть? Мне нужно веревка. Поверьте, никаких таких дурных  мыслей я не
имею.
     Старуха покорно  потащилась  к кладовой и  вынула оттуда моток бельевой
веревки,  который и вручила Пирошникову.  Молодой  человек,  сказав старухе,
чтобы она сидела здесь и не возникала, как он выразился,  вернулся в комнату
и  первым   делом  обмерил  веревку,  пользуясь  распространенным  способом,
согласно которому за метр считается расстояние от кончиков пальцев вытянутой
руки до  противоположного  леча.  В веревке  оказалось  около сорока метров.
Пирошников сложил ее вдвое и тщательнейшим образом привязал  конец к батарее
отопления  под окном. После этого, действуя  быстро  и обдуманно,  схватил с
книжной  полки синий карандаш  и первую попавшуюся  открытку  с репродукцией
Рафаэля,  на обороте которой размашисто написал несколько  слов. Открытку он
оставил на  столе.  Затем  он  надел и  на  все  пуговицы застегнул  пальто.
Ухватившись за  веревку  в  части  ее,  близкой к  узлу, он с  силою потянул
веревку на  себя, пробуя крепость привязи и батареи  отопления.  На ладонях,
естественно,  после   такого  опыта  остались  красные   следы;  Пирошников,
недовольный  этим  обстоятельством, подошел  к  шкафу и,  порывшись  в  нем,
обнаружил кожаные Наденькины  перчатки, которые и  натянул -- правда не  без
труда, -- на руки.
     Он вздохнул глубоко и осмотрелся, как бы припоминая что-то. Потом убрал
с  подоконника на стол  пару  кастрюль, стопку тетрадей и  книг  и несколько
закрытых банок  с какими-то соленьями или маринадами.  Пирошников  отодвинул
оконные  щеколды  и раскрыл  обе рамы, причем полосы бумаги,  которыми  были
заклеены щели, оторвались с жутким треском. Но молодой человек уже ни на что
не обращал внимания. Он поглядел из  окна вниз и отшатнулся, но тут же, взяв
себя в руки, собрал с пола размотанную веревку, прикрепленную одним концом к
трубе, и  сбросил ее вниз.  Веревка, виясь, исчезла в холодном провале окна.
Посмотрев  на улицу еще раз, Пирошников убедился,  что конец веревки, хотя и
не  достиг  тротуара,  болтается  от него  метрах  в полутора. На  улице  из
прохожих, по счастью, никого не было; не было и милиционера. Выругавшись про
себя для храбрости,  Пирошников вспрыгнул  на  подоконник, затем сел, свесив
ноги наружу, крепко ухватился  за веревку и осторожно  спустил  свое тело по
карнизу в пропасть.
-==Глава 6. Неудавшийся побег==-
     Споем  же  гимн безрассудству! Ему,  безрассудству действия, сметающему
все доводы  "pro" и "contra" ради одной цели, достижимой, как  кажется, лишь
слепым и дерзким напором, перед  которым рушатся  (иногда)  стены и который,
разумеется,  гораздо  привлекательнее,   чем   трезвый  и  глубокий  анализ,
приводящий  к  бесполезной  трате   времени  в   тот  момент,  когда   нужно
действовать, действовать, действовать!
     Пирошников  преодолел страх и, свершив несколько прерывистых перехватов
руками вниз,  вдруг  почувствовал,  что  его  мускулы одеревенели.  Возникла
срочная потребность в  передышке, и он, находившийся как раз  на уровне окна
следующего, нижнего этажа, судорожно уцепился  за оконную раму и  подтянулся
поближе к  карнизу,  чтобы поставить не  него ногу. Приобретя таким  образом
точку опоры, Пирошников перевел дух. Карниз был покрыт коркою льда, и стоять
на нем надо было с большой осторожностью, но  это все же не то что висеть на
руках!   Пирошников  скосил  глаза  вниз  и  увидел,  что  земля  почти   не
приблизилась. Он почувствовал, что оторваться от спасительного карниза будет
достаточно трудно, и ощутил внутри некую невесомость