е
большинства, что позволяло остальным учить ее  жизни.  Одевалась  она  в
разные иностранные тряпки - в "фирму", как принято  теперь  говорить,  и
даже удостоилась прозвища "Яна - фирма".
   Я вводил Яну в курс обязанностей, слегка посмеиваясь над ее  нерасто-
ропностью и способностью запутать любое дело. Со мною она была тише воды
и ниже травы. Я приписывал это моей холодности и слабому  знанию  специ-
альности с ее стороны. Объяснив очередную задачу я спрашивал:
   - Все понятно?
   - Да, быстро говорила она, не глядя на меня.
   Меня раздражали ее импортные наряды, золотые украшения  и  косметика,
которой она надо отдать ей должное, пользовалась очень  умело.  Я  сразу
зачислил ее в разряд "золотой молодежи", которая ни черта не умеет и  не
хочет делать, пердпочитая жить за счет родителей. Мать  Яны  уже  долгое
время работала за границей, откуда присылала альбомы  репродукций.  Сот-
рудницы восхощенно рассматривали их и в тайне завидовали Яне. Год  назад
она успела выскочить замуж, у мужа были деньги и машина. В круглых серых
глазах Яны я не видел никаких проблем, за исключением скуки.
   Для меня полной неожиданностью было, когда  однажды  Татьяна  шепнула
мне:
   - Снюсь, ты еще Янке-фирме не снился?
   - Вот еще! - сказал я. - Зачем это?
   - А она ждет, - сказала Татьяна и многозначительно хихикнула.
   - Не дождется! - сказал я.
   Оказывается, они успели ей растрезвонить о моих  подвигах!  Сообщение
произвело на Яну большое впечатление. Ее непосредственный начальник  был
отмечен печатью неординарности!
   Несколько дней я ходил гордый, как петух, поглядывая на  свою  подчи-
ненную свысока. Мне было приятно, что эта молодая и цветущая  особа,  за
которой ходил хвост поклонников, клюнула на удочку моих снов. Как я  по-
нял потом, вела она себя абсолютно правильно, ничем не выдавая своих же-
ланий. Она покорно выполняла все мои поручения и ждала, когда зерно, за-
роненное Татьяной, прорастет.
   И оно проросло, черт меня дери!
   Однажды вечером, после какого-то очень бестолкового дня и  еще  более
бестолковой ссоры с женой, я лег спать. Сон не шел ко мне, я поднялся  с
постели и побрел к аптечке за таблеткой. В зеркале на стене прихожей от-
разилась моя фигура в трусах. Я приблизил лицо к зеркалу и с отвращением
вгляделся в себя. Лицо было мятым, опухшим, волосы сбились в  клочья,  а
тело выглядело белым и бесформенным, как кусок теста. Я увидел, что пос-
тарел.
   Проглотив таблетку, я снова упал на диван и завернулся  в  одеяло.  В
темноте тикал будильник, напоминая одновременно о вечности  и  печальной
необходимости вставать в семь утра. Настроение было мерзейшее.  Требова-
лись срочные меры, чтобы его поднять.
   "Присниться, присниться... - бормотал я. - Кому угодно, только не ле-
жать здесь, как в могиле. Но кому?"
   И тут перед моими глазами, как принято говорить,  всплыл  образ  Яны.
"Чушь! - мысленно воскликнул я, сердясь на  себя  все  больше.  -  Этого
только не хватало!" - продолжал я, в то время  как  предательская  мысль
уже бежала по окольным тропкам, перебирая варианты  сновидений.  Пока  я
боролся с собою, все было кончено. Я вздохнул и погрузился в сон.
   То, что последовало далее, иначе как гусарством не назовешь. Конечно,
я приснился ей на коне в сопровождении  целой  дивизии  цыган,  которрые
галдели, орали, ударяли по струнам и потряхивали плечами. Яну тоже  уса-
дил на коня, нарядив ее в шляпу  с  плюмажем.  Мы  наслаждались  бешеной
скачкой, а потом я для вящего эффекта дрался с двумя кавалергардами, за-
щищая ее честь.
   Под утро честь была защищена, цыгане охрипли, я проснулся и отправил-
ся на работу.
   Я вошел в лабораторию важный, как генерал. На Яну я не посмотрел. Сел
на шагом, ехали над морем.
   - Почему  ты  мне не снился? - спросила она.  - Я все ждала,  думала,
вот-вот приснишься. А ты почему-то все не снился и не снился, и меня это
начало немножко  злить. Отвечай,  почему ты мне не снился?  Разве трудно
было присниться хоть разок? Ведь я тебе снилась?
   - Да, и я благодарен тебе за это.
   - Вот, видишь! Я тебе старательно, добросовестно снилась, а ты мне  -
нет! И какие же были сны? Светлые, радостные?  Или  мрачные,  тревожные?
Или они были так себе, ни то и ни се?
   - Сны были разные. Один был радостным, другой - мрачным, а два  -  ни
то и ни се.
   - Что же было в мрачном сне?
   - О, это было страшно! Рассказывать даже неохота.
   - Ну расскажи, расскажи, миленький! Расскажи, я тебя прошу!
   - Пожалуйста, если так просишь. Ты превратилась в дерево. В сосну.  В
высокую стройную сосну. Ты росла на песке у самого моря. Кажется, где-то
у Куоккала или у Келломяк. Твои корни торчали из песка.  По  твоей  коре
бегали муравьи. На твои ветки садились птицы. Твою пышную крону раскачи-
вал ветер. Я пришел к морю, сел рядом с тобою на песок  и  стал  гладить
руками твои корни. Ты шумела под ветром и что-то мне говорила, но я  ни-
чего не понимал, и мне было очень горько. "Вот несчастье! - думал  я.  -
Как же мне теперь быть-то? Что же мне теперь делать? Не превратиться  ли
мне тоже в сосну и расти рядом с нею на песке у моря? Тогда я стану  по-
нимать, что она говорит мне, шумя под ветром". Я глядел снизу  вверх  на
твою хвою, и мне чудилось в ней твое лицо. И море шумело почти  так  же,
как сейчас. Только это было другое море.
   - Какой красивый, какой трогательный, какой поэтичный сон! -  сказала
Ксения. - Чего же в нем страшного?
   - Но разве не страшно, что ты превратилась в дерево?
   - Нет, ни капельки не страшно. В своей следующей жизни  я  бы  с  ра-
достью стала такой сосной. Как хорошо, наверное, расти у самого моря!  А
если бы ты и впрямь рос рядом со мною, большего счастья я бы не желала.
   Дорога шла вдоль обрыва.
   - Останови, любезный! - сказала Ксения извозчику.
   Вылезли из коляски. По сухой, пряно и горько пахнувшей колючей  траве
подошли к самому обрыву. Шум прибоя усилился. Далеко внизу огромные  зе-
леные волны с мрачным упорством бились о берег, пытаясь  его  расшатать,
расколоть, искромсать и раскрошить. Они разбивались  о  каменные  глыбы,
подымая тучи белых брызг, откатывались назад и снова кидались на мощную,
неколебимую отвесную стену, и снова разбивались,  превращаясь  в  мелкую
водяную пыль. Море сверкало под солнцем. Вблизи будто кипело расплавлен-
ное олово. Но, может быть, это было и серебро. А дальше, ближе  к  гори-
зонту, кипящий металл превращался в непереносимо яркую,  слепящую  белую
полосу.
   - Глазам больно! Невозможно смотреть! - сказала Ксения.
   Мы целовались, стоя над обрывом, на виду у моря и чаек, которые, про-
летая мимо, поглядывали на нас с интересом. Неподалеку сбегала вниз  вы-
рубленная в каменной стене лестница.
   - Я хочу вниз! - крикнула Ксения и бросилась к ступеням.
   Долго и осторожно спускались. Ксения то и дело вскрикивала от  страха
и прижималась ко мне, и нервно смеялась, и старалась не глядеть  в  про-
пасть. Внизу был крохотный, уютный галечный пляжик, окруженный  камнями.
На камнях неподвижно сидели чайки, повернув головы в одну сторону - про-
тив ветра. Вода бурлила, забираясь в  щели  между  камнями.  Выброшенный
волной маленький краб быстро-быстро, боком спешил к воде.  Острый  запах
водорослей ударял в нос.
   Ксения сбросила туфли и, приподняв юбку, стала бегать у  самой  воды,
играя с волнами. Откатывающуюся волну она преследовала, а от  набегающей
пускалась наутек, оглядываясь - не настигает ли?
   Я сидел на камне, следил за этой игрой и глядел, как мелькали розовые
пятки, как блестела влажная галька, как пузырилась стекавшая  по  гальке
вода. Ксения нагнулась, подобрала камушек и бросила его в меня. Он  уда-
рился о мое колено.
   - Ишь какой важный! - сказала она. - Сидит, молчит, наблюдает! Разул-
ся бы лучше и поиграл вместе со мною!
   В этот момент огромная волна обрушилась на пляж и окатила ноги Ксении
выше колен. Она с визгом кинулась ко мне и шлепнулась рядом со  мною  на
камень. Мокрый подол прилип к ее ногам, по ступням струилась вода.
   - Доигралась! - сказал я смеясь. - Теперь ты выглядишь чудесно!
   - Подумаешь! - сказала Ксения, отжимая подол руками. -  Платье  быст-
ренько высохнет. Зато я насладилась игрой с грозной морской  стихией.  А
что толку, что ты сухой?
   Тут она спихнула меня с камня и с хохотом повалила на гальку. Я  при-
тянул ее к себе. Соленые брызги долетали до нас. Любопытные чайки кружи-
лись над нами.
   - Ты с ума сошел! - шепнула Ксения, крепко сжав мою руку. - С  обрыва
нас могут увидеть!
   Она села и принялась поправлять волосы. Я тоже сел. Рядом с нами  ва-
лялись помятая шляпа и туфли, а зонтика не было.
   - Ну вот, - вздохнула Ксения, - мы наказаны за наше бесстыдство. Пока
мы обнимались, ветер унес зонтик в море. Следовало вести себя приличнее.
   Я встал и полез на камни искать зонтик. Он быстро нашелся. Слава  бо-
гу, ветер не унес его в море. Ветер спрятал его среди камней.
   - Поехали дальше, - сказал я, вернувшись с зонтиком. - Платье  высох-
нет, пока едем.
   Долго-долго подымались по страшной лестнице. И опять Ксения  вскрики-
вала и прижималась ко мне, и говорила: "Ой, упаду! Ой, ужас  какой!  Ой,
держи меня! Ой, не могу я больше!"
   Извозчик, заскучавший от безделья, хлестнул лошадь, и мы поехали ско-
рой рысью. За нами клубилась пыль.
   Слева из-за поворота показалась торчащая из  моря  острая  скала,  на
верхушке которой стоял маленький сказочный замок с круглой башней.
   - Что это? - удивилась Ксения. - Я никогда не видела  этой  крепости.
Ее построили генуэзцы?
   - Нет, - ответил я, - ее построили наши соотечественники, и к тому же
совсем недавно. Эффектная затея, надо сказать.
   В Мисхоре гуляли по парку. После сидели на скамейке под старым плата-
ном. Под вечер отправились в ресторан. Он был довольно паршивый и больше
смахивал на трактир средней руки. Однако он выглядел куда роскошнее, чем
ковыряхинский "чуланчик". Пели цыгане. Пели, в общем-то, плохо. Пытались
плясать, но и это у них не получалось. Мы совсем уж было собрались  ухо-
дить, но конферансье объявил, что сейчас выступит цыганка Глаша, которая
исполнит романсы из репертуара знаменитой Ксении Брянской.
   - Это забавно! - сказала Ксения, и мы остались.
   Вышла стройная, красивая цыганка с длинными  черными  косами,  вся  в
лентах, серьгах, перстнях и монистах. Гитарист заиграл, она запела. Ксе-
ния внимательно слушала, подперев щеку рукою. Слушала и улыбалась.
   У Глаши был приятный голосок, и пела она с чувством. Но голосок  нис-
колько не был поставлен, чувства было чрезмерно много, а  держалась  она
грубовато. Получалась пародия на Ксению. Притом, было очевидно,  что  по
наивности Глаша не ведает, что творит.
   Ксения перестала улыбаться и нахмурилась.
   - Пора домой! - сказала она и встала из-за стола.
   Ехали молча. Коляска катилась по темному шоссе между темных деревьев.
Кое-где тускло горели фонари и светились окна домов. Издалека  доносился
гул прибоя.
   - Не расстраивайся! - сказал я. - Она же не нарочно. Просто у нее так
получается, лучше она не умеет.
   - Да, - отозвалась Ксения, - глупо на нее  обижаться.  Но  я  не  без
пользы ее послушала. Поделом мне.
   Тут она всхлипнула.
   - Ну полно, полно! - сказал я. - Ты знаменитая певица. Все  тебя  лю-
бят, все по тебе с ума сходят, все пред тобою преклоняются,  а  ты  пла-
чешь, как девчонка, и щеки у тебя мокрые, и нос у тебя мокрый, и  подбо-
родок у тебя мокрый, и даже шея у тебя мокрая от глупых слез. Ну что  ты
плачешь? Тебе надоело петь цыганские романсы?  Тебе  опротивел  успех  у
столичного купечества и провинциального офицерства? Но кто же тебя нево-
лит? Расстанься с этим сомнительным жанром,  оставь  эстраду,  подготовь
несколько оперных партий и приучи публику к Брянской -  оперной  певице,
как приучила ты ее к Брянской - исполнительнице песен о нестерпимой  ро-
ковой страсти. Ведь у тебя настоящий голос и подлинный талант. Надо быть
смелее. Надо сделать решительный шаг. Надо прорваться  в  оперу.  Манера
пения изменится. Можно брать уроки у лучших учителей. Можно  отправиться
в Италию, наконец! Ты же богата! Богата и свободна! Делай что хочешь!  И
верь в свою победу! А в случае неудачи через два,  три  года  ты  можешь
вернуться на эстраду, и твои триумфы будут еще более шумными.
   - Да, да, милый, ты прав! Да, да, мне надо решиться!  Надо  решиться!
Надо набраться храбрости, зажмуриться и прыгнуть... с обрыва в  море.  С
того самого обрыва, по которому мы  с  тобою  карабкались.  Но...  скажи
честно - то, что я пою, это действительно пошлость?
   - Нет, радость моя, это не пошлость. Ты блестяще делаешь свое дело на
эстраде. Ты делаешь его  своеобразнее,  эффектнее,  изяшнее,  добротнее,
убедительнее, чем все прочие эстрадные певицы. В  своем  жанре  ты  выше
всех похвал. Ты уникальна. Ты просто чудо. Но само твое дело с изъянцем,
сам жанр чуточку легкомыслен, легковесен и от большого полноценного  ис-
кусства стоит на некотором расстоянии. Ты даришь публике то, что ей  хо-
рошо понятно, то, чего она ждет, то, что она предвкушает, заранее  обли-
зываясь. Ты доставляешь ей почти чувственное удовольствие, ты  развлека-
ешь ее, ты делаешь ее будничное существование более уютным. А  искусство
подлинное вырывает человека из привычности земного бытия и погружает его
в мир непривычный, в мир великих страстей, высоких помыслов и  возвышен-
ной красоты. Это искусство дарит нам радости, которым нет цены.  Оно  не
стареет и не умирает. Оно вечно.
   Мы замолчали. Стучали копыта. Поскрипывали колеса. В придорожных кус-
тах звенели цикады. Над дорогой с тревожным  криком  пролетела  какая-то
ночная птица. Шум моря стихал. Ветер угомонился. Вскоре показались  огни
Ялты. Они были непривычно тусклыми и редкими. Через полчаса Ксения  отк-
рыла железную калитку в каменной невысокой ограде, и мы пошли по усыпан-
ной гравием дорожке к освещенному неярким фонарем крыльцу ее дачи.  Под-
нявшись по изогнувшейся дугой деревянной лестнице  и  миновав  недлинный
коридор с обшитыми деревом стенами, мы оказались в небольшой  комнате  с
мягкой мебелью в стиле модерн и со множеством цветов в разнообразных ва-
зах. Цветы старательно благоухали, и было душно,  несмотря  на  открытую
стеклянную дверь, которая вела, по-видимому, на балкон.
   - Это мой будуар, - сказала Ксения, - а  рядом  моя  спальня.  А  вот
здесь нам приготовлен скромный холодный ужин. Ты, натурально, уже  успел
проголодаться? Да и я не прочь чуточку перекусить.
   Проснулся я от щекотки. Ксения щекотала мне ухо прядью своих волос.
   - Наконец-то ты открыл глаза! - сказала она. - Тебя не добудиться.  Я
уже решила потихоньку встать, одеться и отправиться гулять. А ты бы  так
и проспал здесь весь день, соня! Быстренько одевайся! Уже десять  часов!
На курорте преступно так долго спать!
   Я послушно встал, быстро умылся, оделся, причесался, подошел к посте-
ли, сказал: "Я готов!" - и поцеловал Ксению в голое плечо.
   - Молодец, - сказала она. - Давно бы так! А теперь буду одеваться  я.
Ступай в соседнюю комнату и не подсматривай. Я не  люблю,  когда  кто-то
наблюдает за мной исподтишка.
   Я вышел в будуар, не закрыв за собой дверь, и  сел  в  кресло  у  ма-
ленького, инкрустированного яшмой столика, на котором в беспорядке лежа-
ли иллюстрированные столичные журналы. Рядом была дверь на балкон,  отк-
рытая настежь и занавешенная тюлем.
   Легкий утренний ветерок осторожно  шевелил  занавеску,  приподымал  и
морщинил ее, надувал ее парусом, потом вдруг резко подбрасывал ее вверх,
а после затихал и вроде бы оставлял занавеску в покое, но вскоре, как бы
спохватившись, снова надувал тюль и снова его морщинил. Видимо, он любил
это развлечение, и оно ему не надоедало.
   Я увидел Ксению в дверном проеме. Она подошла к туалету. На  ней  был
полупрозрачный голубой пеньюар с глубокими прорезями на рукавах и на по-
доле. Солнечный зайчик, пробравшийся в спальню откуда-то из сада, дрожал
на ее спине.
   Ксения уселась на обитый синим шелком маленький пуф, закинула руки за
голову, сгребла волосы с плеч, высоко подняла их над головой,  подержала
их так, глядя на себя в зеркале, потам бросила волосы, и они снова  рас-
сыпались по плечам. Посидев с минуту  неподвижно,  она  начала  причесы-
ваться. Мне стало неловко, что я все же подглядываю, и  я  погрузился  в
журналы.
   Почему-то я читал одни рекламы. Они казались мне забавными и по-детс-
ки наивными. И, как во всем детском - в детских рисунках, в детском  ле-
пете, в детских ужимках, в детском озорстве, в детских капризах, - в них
было что-то приятное.
   КРАСИВЫЕ УСЫ мечта всякого юноши с пробивающимся пушком  над  верхней
губой Но при употреблении ПЕРУИНА-ПЕТО через удивительно короткое  время
вырастают длинные, пышные, роскошные усы Успех поразительный!
   Ксения колдовала над своими волосами. Она разделяла их на пряди, тща-
тельно расчесывала их гребнем, закручивала их, сплетала, укладывала, за-
вязывала узлом, закалывала шпильками. Руки ее танцевали какой-то  замыс-
ловатый, ритмически сложный танец. Здесь были прыжки, пробежки,  эффект-
ные наклоны и повороты, подрагивания, покачивания и мастерски  выполнен-
ные вращения на одном месте. "Какой балет!" - думал я, поглядывая все же
в соседнюю комнату.
   КАЖДАЯ ЖЕНЩИНА МОЖЕТ СТАТЬ КРАСИВОЙ! К Р Е М Р Е Н Е С С А Н С созда-
ет, поддерживает и возвращает красоту б е р е г и т е с е б я о т о б  м
а н а появились подделки
   - Радость моя, тебе ведь еще придется надевать платье! - сказал я.  -
Ты испортишь это величественное сооружение из волос и шпилек!
   - Увы, дорогой мой, мне действительно придется надеть платье, и мысль
об этом меня угнетает, потому что на дворе невыносимая жара. А что, если
я выйду в пеньюаре? Он широкий, свободный.  В  нем  прохладно.  Клянусь,
многие не поймут, в чем дело. Решат, что это новейшая  мода  -  прогули-
ваться на курорте в пеньюаре.
   - Нет, Ксения, не согласен, - ответил я. -  Ты  надеваешь  платье,  -
кстати, интересно будет поглядеть, как у тебя это получится при такой-то
прическе, - и отправляешься со мною гулять в приличном виде. А  стихи  я
все равно тебе напишу, так и быть.
   - О! - воскликнула она и, повернув голову, взглянула на меня. - Ты не
лишен благородной способности к самопожертвованию! Но,  знаешь,  мне  не
нравится, что ты зовешь меня "Ксения". Слишком  сухо.  Как  в  паспорте.
Придумай, пожалуйста, что-либо интересное, какое-нибудь милое  прозвище.
Или хотя бы называй меня чуть поласковей. Поклонники,  из  тех,  которым
особенно повезло, которым не возбранялось целоватъ носки моих  туфель  и
край моего платья, называли меня Ксаной или Ксюшей. Первое  по-дворянски
слащаво. Второе по-крестьянски простовато. И  все  же  второе,  кажется,
приемлемо. Матушка зовет меня Ксенюшей. Этот вариант тоже неплох, хотя в
нем есть нечто чрезмерно родственное.
   - Хорошо, - заключил я, - остановимся на "Ксюше". Меня это  устраива-
ет.
   В РАССРОЧКУ без поручителей по всей Российской империи ЛУЧШИЕ ГРАММО-
ФОНЫ в 10 р. 20 р. 35 р. 65 р. 85 р. 125 р. и дороже  предлагает  торго-
во-промышленное товарищество ВИНОКУРОВ ЗЮЗИН и СИНИЦКИЙ
   - Что ты там затих? - спросила Ксюша сквозь зубы - в зубах была зажа-
та шпилька. - Ты отыскал в этих старых журналах нечто любопытное?
   - Тут написано, - отозвался я, - что можно в рассрочку  и,  представь
себе, даже без поручителей приобрести лучший в мире граммофон  ценою  от
десяти до ста двадцати пяти рублей и дороже.
   - Это хорошо, что без поручителей, - процедила Ксюша, - но, к сожале-
нию, у меня уже есть граммофон, даже два граммофона, и тоже лучших в ми-
ре. Правда, один из них, кажется, уже неисправен.
   - Еще сообщают, что чашка какао Ван-Гутена безусловно наилучший  удо-
боваримый завтрак и что из одного фунта получается сто чашек.
   - Пила я это какао. Оно действительно ничего себе, но не такое уж де-
шевое. А из одного фунта никак не получается сто чашек