осмотрела мне в глаза.
   - Врешь... А жаль.
   В тот же вечер, не сказав никому ни слова, я уехал в Москву.
   Я малодушно сбежал. Мне надоело все: сны, концерты, филармония, Реги-
на и раздирающие душу сомнения. Я хотел побыть в одиночестве.
   Где можно быть более одиноким, чем в огромном городе,  в  котором  ты
никому не нужен?
   Я устроился у старого приятеля, с которым когда-то  вместе  учился  в
институте. У него была двухкомнатная квартира. В пору нашей молодости он
тянулся ко мне, мы почти дружили. Потом он уехал работать  в  Москву,  и
наше общение прекратилось. Он встретил меня  так,  будто  мы  расстались
вчера. Я туманно объяснил, что мне необходимо развеяться после жизненных
невзгод. Он тактично не о чем не расспрашивал.
   Денег у меня было примерно на год разумной жизни.
   Приятель ничего не знал о моих сновидениях. После того как он убедил-
ся, что я потерял связь с бывшими однокашниками и ничего не могу  о  них
сообщить, он стал рассказывать о себе.
   Он был убежденным холостяком и жил в свое удовольствие. Пять лет  на-
зад он получил двухкомнатную квартиру, для чего  ему  пришлось  временно
фиктивно жениться. Теперь он возглавлял большой отдел в  научно-исследо-
вательском институте. Нечего и говорить, что у него было все, что  необ-
ходимо холостяку примерно сорока лет для счастливой жизни:  машина,  ме-
бель, горные лыжи, японский магнитофон, бар, книги и пишущая машинка.
   "Было у него и хобби. Он коллекционировал любовные сувениры. Это были
различные безделушки, украшения,  косметические  принадлежности  и  даже
предметы туалета, подаренные ему многочисленными возлюбленными, а  то  и
просто потихоньку заимствованные. Они находились  в  специальном  шкафу,
рассортированные по ящикам. На каждом ящике стоял порядковый номер года.
Приятель увлекался этим хобби уже четырнадцать лет.
   Сувениры были упакованы в специальные целлофановые пакеты. Кроме  са-
мого сувенира в пакете находилась этикетка, на которой  было  напечатано
имя бывшей владелицы и стояла дата приобретения экспоната. В самом  пер-
вом ящике лежал всего один пакет с перламутровой пуговицей. Дальше коли-
чество пакетов нарастало по экспоненциальной кривой, имелось  пятилетнее
плато с количеством сувениров около пятидесяти в год,  а  последние  два
года наметился небольшой спад.
   Когда я к нему приехал, в ванной комнате сушился очередной  выстиран-
ный экспонат. Этикетка была уже заготовлена на пишущей машинке. Экспонат
звали "Екатерина".
   - Екатерина Семнадцатая, - сказал приятель.
   Впоследствии я имел честь познакомиться с некоторыми дарительницами.
   Я увидел, что многие жизненные удовольствия, включая коллекционирова-
ние, безвозвратно прошли мимо меня. Зависти к ценностям  приятеля  я  не
испытывал, но охотно поменялся бы с ним расположением  духа.  Мне  каза-
лось, что он непрерывно пребывает в уравновешенном, деятельном и  бодром
состоянии. Меня же одолевала рефлексия.
   По  натуре  он  был  спортсмен.  Он  стремился  к  удовольствию,  как
спортсмен стремится к рекорду. Подобно спортсмену, он проводил  огромную
и целенаправленную предварительную работу, чтобы достичь желаемого. Если
ему чего-нибудь хотелось, например, колумбийского  кофе,  он  с  видимым
удовольствием организовывал цепочку связей, приводящую его в конце  кон-
цов к желанному пакетику кофе. Чем длиннее и  изощреннее  была  цепочка,
тем большее удовлетворение он испытывал. Он не торопился. Для того чтобы
достать кофе, ему приходилось сначала вести в театр сестру зубного  тех-
ника, затем направлять к нему заведующего магазином меховых  изделий,  у
которого, в свою очередь, приобретал несколько каракулевых шкурок  улич-
ный сапожник. И вот у этого сапожника  совершенно  случайно  оказывалось
некоторое количество иностранной валюты, позарез нужной  продавцу  бака-
лейного отдела фирменного магазина, где изредка бывал колумбийский кофе.
Таким образом, если исключить промежуточные звенья, кофе обменивался  на
билет в театр. Иногда цепочки разветвлялись. Многие из них  функциониро-
вали постоянно.
   Естественно, это требовало много сил и времени. Если желаемое  возни-
кало случайно, в то время когда машина уже была пущена в  ход,  приятель
делал вид, что не замечает этого. Ему не нужны  были  неоплаченные  удо-
вольствия. Зато, получив то, к чему стремился, он умел  выжать  из  него
максимум удовлетворения.
   Как он приносил этот кофе! Как нюхал, заваривал, разливал в маленькие
чашечки! Покупался коньяк, приглашалась новая  обладательница  сувенира,
зажигались свечи...
   На месте пакетика кофе могли быть: вентилятор для автомобиля, баночка
итальянского крема для обуви, полкило воблы, оправа для очков и  многое,
многое другое.
   Жизнь моего приятеля была заполнена до предела.
   Я бродил по Москве, посещал выставки, обедал в чебуречных  и  покупал
билеты "Спортлото", на которых вычеркивал одни и те же номера - не помню
какие.
   Никому не снился.
   Через месяц я увидел первый сон. Похоже, он возник естественно, как у
других людей, потому что был обрывочен и невнятен. Но я уже стал  подоз-
рителен и мысленно искал источник. Может быть, дочь пробивается  ко  мне
за сотни километров? Может быть, кто-нибудь еще?
   Неужели я кому-нибудь нужен?..
   Безделье утомило меня. Я сказал приятелю, что хочу устроиться на  ра-
боту. Тоска по простому прошлому внезапно нахлынула на меня;  захотелось
регламентированной жизни, ежедневных поездок на работу  в  переполненных
автобусах, неторопливой работы за чертежной доской от звонка до  звонка;
захотелось служебных отношений, собраний, выездов на овощебазу,  коллек-
тивных походов и застолий.
   - Не вижу проблемы, - сказал приятель. - Я прописываю тебя временно и
устраиваю в свой отдел. За твою голову я спокоен, она всегда была не ху-
же моей. А там посмотрим...
   И он обнадеживающе подмигнул мне. По-моему,  перед  его  глазами  уже
блеснула ослепительная цепочка связей, приводящая меня к постоянной про-
писке в Москве.
   Для начала он пригласил меня в НИИ, чтобы я на  месте  ознакомился  с
характером будущей работы. Я был вручен молоденькому  пареньку  в  синем
халате. Мы пошли к кульману.
   Паренек, захлебываясь, рассказал о новом узле, которым занимался  от-
дел. Часть этого узла была передо мною на ватмане. Я вглядывался в  мел-
кую тщательную штриховку, в разрезы и сечения - и ничего не  понимал.  Я
старался вникнуть в проблему, но слова паренька толклись где-то рядом  с
сознанием, лишь изредка вспыхивая блестками полузабытых  словосочетаний:
"гидродинамическая система", "плунжерный насос", "рабочий цикл".
   Это было прожито когда-то, а теперь неинтересно. Будто я обманным пу-
тем старался вернуть молодость, оставив при  себе  приобретенный  годами
опыт.
   Я вернулся к столу приятеля. Он оторвался от бумаг и посмотрел на ме-
ня.
   - Старую собаку не научишь новым фокусам, - сказал я.
   - Ну, как знаешь... - развел руками он.
   После этого случая приятель стал относиться ко мне несколько  снисхо-
дительно. Сам он был человеком энергичным и деловым, а я  в  его  глазах
выглядел вялым неудачником.
   Он тоже стал раздражать меня своей вечной гонкой по жизни.
   Наконец я ему приснился. Сюжет был дидактический.
   Я показал его одиноким стариком с  трясущимися  руками,  перебирающим
огромную коллекцию целлофановых пакетов. Он выдвигал ящики один за  дру-
гим, вглядывался в этикетки, близко поднося их к глазам, с  хрустом  мял
пакетики. С губ капала слюна. Кучки пакетиков  уменьшались  от  ящика  к
ящику. Последние ящики были пусты. Он шарил в них слепыми пальцами, нак-
лонялся, разглядывал на ящике номер, так что редкие седые пряди  свисали
на слезящиеся красные глазки. В туалете непрерывно шумел испорченный ба-
чок.
   Утром он хмуро брился в ванной, разглядывая свое  лицо  и  растягивая
языком щеки.
   - Какая-то пакость снилась всю ночь, - сообщил он.
   - Одинокая старость? Завершенная коллекция сувениров?  -  спросил  я,
как врач, ставящий диагноз.
   - А ты откуда знаешь?
   - Видишь ли, это сделал я. Я показал тебе этот сон.  Это  моя  специ-
альность.
   - Телепатия, что ли? - ошалело произнес он, прерывая бритье.
   - Если угодно...
   - Ну ты и скотина! - радостно взревел он. - А я-то думал! Это надо же
- какой мерзавец! Вот чем ты занимаешься!
   Он смахнул бритвой последние клочья пены со щек и потащил меня в кух-
ню.
   - Рассказывай! - потребовал он.
   Он выслушал меня молча. Изредка усмехался. Под конец заметно разнерв-
ничался и закурил. Когда я замолчал, он вскочил на ноги и  принялся  хо-
дить по маленькой кухне, выдвигая энергичные возражения. Три шага  туда,
три шага назад. Он сразу же объединил меня с другими, подобными  мне,  и
повел с нами яростный спор.
   - Вам, конечно, наплевать на мнение технаря. Но вот  простой  вопрос:
зачем все это? Зачем нам ваши сны, книги, картины, фильмы, если они  ме-
шают жить? Сами мучаетесь - так не мучайте других! - выкрикнул он,  вне-
запно останавливаясь. - Я честно работаю и зарабатываю  свои  деньги.  Я
полезен обществу, да-да! Как я провожу досуг - это мое  личное  дело.  Я
должен отдыхать, набираться положительных эмоций, чтобы каждый день  ра-
ботать. Вкалывать!.. И тут являетесь вы и начинаете  пробуждать  во  мне
совесть. А я, между прочим, ни в чем не виноват!
   Мы перешли в его комнату. Там было просторнее.
   - Вы присвоили себе право говорить от имени господа Бога. Вы упрекае-
те других в том, что они мало думают о душе. А у нас нет времени! Просто
элементарно нет времени. Нам нужно работать и отдыхать.  Вы  же  маетесь
дурью, но вместо того чтобы честно идти и разгружать вагоны  или  подме-
тать улицы - на большее вы не способны! - начинаете кричать на всех  уг-
лах о падении нравов, бесхозяйственности и вырождении. Вы окружили  свою
деятельность таинственной сетью оговорок и недомолвок. То вам не  пишет-
ся, то вам не спится! А мы должны каждое утро - заметь, каждое!  -  идти
на работу, где никто не интересуется, работается ли нам сегодня. Почему?
   - Я не хочу вас зачеркивать, но будьте скромнее. Ради Бога, чуть-чуть
скромнее! Не считайте нас чернью. Еще Пушкин!..  "В  разврате  каменейте
смело, не оживит вас лиры глас!" Ах-ах-ах!.. А сам?.. Ваша тоскующая ли-
ра, ваша так называемая любовь в тысячу раз лживей моего невинного  хоб-
би. - Он с грохотом выдернул ящик из своей коллекции и высыпал  содержи-
мое на ковер. Пакеты заскользили один по другому, приятно шурша. Он ука-
зал на эту кучу широким жестом и продолжал: - Ни одна из них не чувство-
вала себя оскорбленной или обманутой! Ни одна! Потому что  я  не  обещал
вечную любовь, как это принято у вас, чтобы через две  недели  разочаро-
ваться и сбежать. Я давал то, что мог, и брал, что давали.  Поверь,  все
они довольны! Все! - И он пнул ногой шевелящуюся кучу пакетов.
   - А ведь вы могли быть действительно полезны. Ну скажи: чего  ты  до-
бился своим дурацким сном? Испортил мне настроение, только  и  всего!  и
каждый раз, когда кто-нибудь из вашей компании тычет мне в нос  смертью,
одиночеством, старостью, болезнями, угрызениями совести, - у  меня  лишь
портится настроение. Ненадолго, конечно, потому  что  надо  работать!  А
старость, смерть и одиночество остаются себе, как были, в целости и сох-
ранности. Тогда зачем этот мазохизм?.. Не лучше ли способствовать нашему
отдыху, развлекать нас, расширять наш  кругозор,  давать  недостающие  и
приятные ощущения? Тебе не будет цены! Хочешь жить, как король? С  твоим
даром ты можешь устроиться так, что любой мясник тебе позавидует.  Любой
официант, любой парикмахер! Я сейчас могу дать тебе телефоны людей,  ко-
торых по ночам мучают кошмары. Играй им колыбельные - и  ты  будешь  как
сыр в масле кататься!
   - Ты думаешь, что от тебя останется больше, чем это? - Он сгреб паке-
ты с ковра и подбросил их в воздух. Они снова упали. - От тебя  и  этого
не останется! Так, какой-то мираж, воспоминание, несколько удачных снов.
То ли дождик, то ли снег, то ли было, то ли нет...
   А одинок ты будешь в старости не меньше меня. Я хоть  почитаю  этике-
точки да вспомню каждую, все прелести. Вон их сколько! До смерти хватит,
слышишь?! - крикнул он.
   Я был раздавлен и уничтожен.
   Приятеля моего нельзя было назвать дураком. В том-то и дело, что сло-
ва его были во многом справедливы. Получалось, что я - со  всеми  своими
идеями и идеалами, болью и тоской - не нужен людям.  Мне  еще  раз  было
предложено "шевелить листики", только другими словами: то  есть  развле-
кать, смешить, сглаживать углы, вызывать приятные эмоции...
   Но как же мне быть? Ведь я только что убедился, что этот  путь  -  по
крайней мере, для меня - ведет в никуда, к потере моей проклятой и нежно
любимой способности сниться.
   Я знал, что ничем другим заняться уже не смогу. Я умел только это.  Я
листал записные книжки, перебирая имена старых друзей и приятелей, и ду-
мал - кому бы присниться? И как, черт побери?!
   Несколько дней я чувствовал жуткое одиночество.
   Одиночество - страшная штука.
   Всю жизнь мы боремся с ним самыми разными способами, временами Богот-
ворим, считая плодотворным, когда слишком устаем от суеты. Суета,  между
прочим, - один из способов борьбы с одиночеством, самый неверный способ.
   Лишь потом начинаешь понимать, что одиночество  кончается  не  тогда,
когда ты кому-то нужен, кто-то любит тебя, кому-то  не  лень  вникать  в
твою жизнь, а только если ты сам кого-то любишь.
   Попробуйте рассказать о себе тысячу раз всем подряд, начиная от  жены
и кончая случайным попутчиком в поезде, - и  вы  поймете,  насколько  вы
одиноки. Но выслушайте кого-нибудь  однажды,  выслушайте  по-настоящему,
как себя самого, полюбите его, хоть  ненадолго,  -  и  ваше  одиночество
пройдет.
   Она ворвалась ко мне, как фурия, напомнив какую-то  давнюю  сцену  из
детективного сна с ее участием. Как она разыскала меня в Москве - до сих
пор не понимаю!
   - Предатель! - крикнула она, распахнув дверь и вырастая на  пороге  в
длинном кожаном пальто и с сумочкой на ремешке.
   Я лежал на тахте - небритый, голодный и равнодушный.
   "Регина... - только и успел подумать я. - Господи, Регина!"
   Она шагнула в комнату (за ее спиной в полумраке прихожей я  разглядел
испуганное лицо моего приятеля) и хлопнула  дверью  так,  что  вздрогнул
воздух.
   - Встань! - заорала она голосом фельдфебеля. - Встань! К тебе  пришла
женщина, ренегат!
   Я вяло поднялся с тахты и предстал перед нею в сером свалявшемся сви-
тере, трикотажных тренировочных брюках и шлепанцах. Регина обошла  меня,
как музейный экспонат, как какую-нибудь скульптуру, удовлетворенно огля-
дывая с ног до головы.
   - Хорош! - заключила она. - Можешь сесть.
   Я так же вяло опустился обратно на тахту.
   Робко приоткрылась дверь, из-за нее показалась голова приятеля.
   - Может быть, желаете кофе? - спросил он,  с  любопытством  оглядывая
Регину.
   - Я желаю, чтобы вы оставили нас в покое! - отрезала она.
   Голова исчезла.
   Не знаю - почему, но во мне есть нечто такое, что позволяет  окружаю-
щим учить меня жить. Всем кажется, что  без  надлежащего  руководства  я
просто пропаду. Виною тут моя привычка сомневаться в себе, а также в не-
которых истинах, которые считаются непогрешимыми. Однако сомнение и  не-
самостоятельность - разные вещи. И я не понимаю, по  какому  праву  меня
все время поучают.
   Вот и сейчас, едва опомнившись  от  воспитательного  монолога  своего
приятеля, я попал под критику Регины.
   - Ну, конечно! - говорила она с сарказмом. - Нам подай все  на  таре-
лочке с голубой каемочкой. Сначала создай условия,  а  потом  мы,  может
быть, потворим. Только чтоб нам непременно сказали спасибо, чтобы  дыха-
ние у всех перехватывало от благодарности. Как же! Маэстро  снизошел!  А
этого вот не хочешь! - Она вдруг резко выбросила вперед фигу, из которой
торчал острый рубиновый ноготь большого пальца. - Таких слюнтяев я пере-
видала достаточно, будь спокоен! Если ты не умеешь донести свой  дар  до
людей - через не могу, через борьбу, непонимание, непризнание,  зависть,
клевету, через стиснув зубы, - у тебя нет таланта.
   Твоя свобода, и творческая в том числе, - говорила она, - зависит  от
того, как скоро ты поймешь, что талант не принадлежит тебе. Твоему даро-
ванию досталась не лучшая человеческая оболочка. Она ленива, слабохарак-
терна и слабонервна. Чем скорее ты подчинишь всего себя своему делу, тем
свободнее и счастливее будешь жить. Ведь ты не живешь,  а  мучаешься!  А
все потому, что еще не осознал себя инструментом, дудкой господа Бога!
   - Вы уж скажете - "господа Бога"... - возразил я.
   - Да-да! Ты ни разу не осмелился назвать себя художником.  Не  вслух,
упаси боже, я сама не терплю эту неопрятную  шушеру  -  "художников"  на
словах. "В моей творческой лаборатории!" - передразнила она кого-то, не-
известного мне. - Ты не осмелился назвать себя  художником  внутри.  Про
себя. А знаешь - почему? Думаешь, я скажу - от скромности?.. Нет. От бо-
язни ответственности. Осознать себя художником - это значит осознать от-
ветственность. Значит, халтурить уже нельзя, лениться нельзя, кое-как  -
нельзя, бездумно - нельзя! Понял?! А ты хотел так - играючи, шутя.  Мол,
я не я, и песня не моя!
   Я разозлился. Она попала в самую точку.
   - Почему же вы тогда ставили мне палки в колеса? Почему не давали де-
лать то, что мне хотелось? Почему запрещали сюжеты? - закричал я,  вска-
кивая.
   - Дурашка... - улыбнулась она.  -  Тебя  нужно  разозлить.  Все  пра-
вильно... Я тридцать лет отдала искусству, - значительно произнесла  Ре-
гина, - и понимаю, что хорошо и что плохо.
   Она рассказала, что Петров с Яной нашли себе нового партнера, из  мо-
лодых. Он основательно изучил мою методику, его сны эффектны и прекрасно
выстроены. Они показывают программу, посвященную спорту.
   - Это красиво, но... - Регина пошевелила пальцами и скривила губы.  -
Если хочешь, я дам тебе несколько студий, будешь учить молодежь, ставить
с ними коллективные сны...
   - Не знаю... - пожал плечами я.
   - Ну, как хочешь! - снова рассердилась Регина. - Я сказала все.  Вот,
возьми...
   С этими словами она вынула из сумочки пакет и положила на стол. Затем
сухо кивнула мне и вышла из комнаты. Я слышал, как она обменялась  двумя
словами с хозяином квартиры, потом хлопнула дверь.
   В пакете оказалась ее брошюра обо мне, изданная в серии "В помощь ху-
дожественной самодеятельности", с дарственной надписью на титульном лис-
те: "Герою от автора. Презираю!!!" - а также письмо в областную филармо-
нию.
   В конверте я нашел два листка. На бланке кондитерской фабрики с круг-
лой печатью, за подписью директора, секретаря  парткома  и  председателя
месткома, было напечатано:
   "Уважаемые товарищи!
   Руководство предприятия внимательно ознакомилось с критическим  мате-
риалом, содержавшимся в выступлении артиста тов. Снюсь. Критика признана
правильной. Тов. Мартынюк О.С. обеспечена материальной помощью из дирек-
торского фонда, ей предоставлена отдельная жилплощадь.  Комсомольско-мо-
лодежная бригада шоколадного цеха взяла шефство  над  пенсионеркой  тов.
Мартынюк О.С.".
   - Бред какой-то... - пробормотал я.
   На втором листке, вырванном из ученической тетради, крупным  дрожащим
почерком было написано несколько слов: "Сыночку артист спасибо  тоби  за
комнату справна светла дай Бог тоби здоровья и  дитяткам  твоим.  Оксана
Сидоровна Мартынюк".
   И тут я вспомнил.
   Собственно, эта записка с корявыми буквами и была тем толчком,  кото-
рый вывел меня из оцепенения. Через день я уже летел домой в вагоне ско-
рого поезда. Четкого плана у меня не было,  но  решимость  начать  новый
этап профессиональной деятельности, злость на себя - этакая плодотворная
сухая злость - подстегивали мое воображение, рисуя студию,  мою  студию,
где я мог бы не только учить технике, но и делиться опытом - печальным и
предостерегающим.
   Предстояло