Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Житинский А.Н.. Часы с вариантами -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  -
ременное условие счастья. Мы так любим очаровываться собою и своим будущим, мы настолько необъективны в этом вопросе, что совершенно закономерные преграды, тупики и заминки воспринимаются как несправедливые удары судьбы. Мы слишком много хотим от жизни, забывая, что того же хотят все другие. Но у жизни ограниченный запас счастья. Не стоит стремиться к обладанию большим куском, достаточно уметь наслаждаться малым. Это так ясно становится, когда побродишь по закоулкам собственной судьбы, то и дело натыкаясь на несбывшиеся надежды и мнимые цели. Отец сказал мне: -- Сережа, ты совсем забросил шахматы. Почему? -- Мне неинтересно, -- сказал я. -- Напрасно. В твои годы редко кто так играет. Ты мог бы стать гроссмейстером, когда вырастешь. -- Зачем? -- спросил я. -- Чтобы стать потом чемпионом мира. -- Зачем? -- спросил я. -- Чтобы быть первым в своей сфере деятельности. Чтобы тебя все знали, -- сказал отец, понемногу раздражаясь. -- Зачем? -- спросил я. -- Чтобы быть независимым! Ездить по свету! Чтобы тебя все любили! -- закричал отец. -- А разве меня не любят? -- спросил я. -- Кто? -- опешил он. -- Ты. Мама. Светка. -- Любим, конечно... Но... этого мало. -- Мне хватит, -- сказал я. -- Только любите меня, как я вас. Этого хватит на всю жизнь. И еще останется. -- Нет, ты не будешь чемпионом мира, -- пробормотал отец. -- Ты будешь философом. А я уже давно был философом. Каждый человек, проживший жизнь, непременно становится философом. Иначе грош ему цена. Нет, я не претендовал на создание новых философских доктрин. Я говорю о философии в житейском смысле. Когда спрашивают: "Как сделать так, чтобы мне было хорошо?" -- это не философия, а эгоизм. Когда спрашивают: "Как сделать так, чтобы всем было хорошо?"-- это тоже не философия, а альтруизм. Философия начинается тогда, когда человек спрашивает себя: "Как примирить первое со вторым?" Ответ на этот вопрос есть, но я его еще не знаю. Единственное, чем я с увлечением занимался в новом детстве, была музыка. Мне купили гитару, и я стал ходить в музыкальную школу. Точнее, меня туда водили за ручку -- то папа, то мама, то сестра. Я не испытывал унижения. Таковы были условия игры. К третьему классу я уже сносно играл на гитаре и пел песенки "Битлз" на английском языке, повергая родителей в смущение. В те годы эта музыка еще не была общепризнанной среди взрослых. В обычной школе я старался быть как все. Но у меня не получалось быть как все. Когда я пытался убедить своих будущих друзей в необходимости жизненной философии, надо мною смеялись. Уроки мне было скучно готовить, потому я иногда не знал, что мы проходим, и по ошибке обнаруживал свои знания за более старшие классы, а это воспринималось как вызов и пижонство. Я изо всех сил старался смотреть на своих сверстников как на детей. Меня стали бить. Толпа одноклассников, среди которых были и девочки, подстерегала меня в школьном дворе после уроков. Они набрасывались на меня и били портфелями, стараясь попасть по голове. Напрасно я взывал к их разуму -- это обходилось мне в несколько лишних ударов. Я не отвечал им и не жаловался. Это еще больше восстанавливало их против меня. Жизнь стала довольно невыносимой. На ноябрьские праздники -- мне тогда было уже десять лет -- в Неву, как всегда, вошли военные корабли; чтобы участвовать в параде. Дед, преподававший тогда в академии, пригласил нашу семью на прогулку. Мы помчались по Неве на военном катере, оставлявшем белопенный след. Командир по-военному приветствовал деда -- он был его бывшим учеником и подчиненным. Дед сам показал нам крейсер. Здесь было все железным -- палуба, пушки, трубы. Наконец мы спустились в кают-компанию, где проходил шефский концерт. Перед моряками выступали пионеры из Дворца культуры имени Ленсовета. Внезапно дед сказал: -- Сережа, сыграй и спой тоже. Сегодня праздник. Я понял, что он, как и отец, ревниво следит за моими успехами. Мне подали гитару, ведущий объявил мою фамилию. -- Только не пой по-английски, я тебя прошу, -- напутствовал меня дед. Я оказался на сцене. На меня смотрели матросы в бескозырках. Что же им спеть? Я взял аккорд и начал: "Темная ночь, только пули свистят по степи, только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают..." Мой неокрепший голос звенел, как струна, и гитара вторила ему мягкими переборами. Я видел, как отвернулся дед и запрыгал кадык на его жилистой шее, а у молодых матросов потемнели в печали лица. Именно там, на маленькой эстраде кают-компании, я понял, что песню поют не голосом и даже не сердцем, а всею прожитой жизнью. Моя жизнь была велика и изломана мною самим, потому голос звучал мучительно-искренно, волнуя души. На "бис" я исполнил "Миллион алых роз". После концерта матросы окружили меня, наперебой прося списать слова. И я вспомнил, что песня эта еще не родилась, она появится позже, почему и вызвала такой интерес. Растроганный дед повез нас на машине к себе домой, на торжественный обед. По дороге он спросил: -- А что это за песенка про розы, Сережа? -- Слышал где-то, -- уклончиво ответил я. -- Наша лучше, -- сказал дед, имея в виду "Темную ночь". В дедовской гостиной, столь знакомой по разным пространствам, был накрыт обеденный стол. На стене висел портрет бабушки в молодости. Мы расселись за столом в чинном молчании, и дед поднял хрустальный бокал с вином. -- Сегодня мать была бы довольна нами, --сказал он, глядя на бабушкин портрет. -- В нашем доме мир и покой. Светлая ей память! И я вдруг представил себе великое множество пространств, в каждом из которых мы жили -- в одних лучше, в других хуже, -- я попытался вообразить себе этот день во всех вариантах и настроениях как росток будущей жизни в каждом пространстве, ибо любой день, и даже минута, является ростком будущего. Сейчас в нашей семье царили мир и покой, что не значит, что дальше все пойдет гладко, но эту минуту, этот день запомним мы все. В сущности, наше прошлое состоит из мгновений радости и печали, стыда, восторга, унижения, любви. Сейчас было мгновение любви, которое хотелось остановить. Я выскользнул из-за стола, шепнув маме, что забыл вымыть руки. Но в ванную я не пошел. Я повернул в дедовский кабинет. Там все было как всегда. Этот кабинет, как и часы, был абсолютен, он не менялся в пространствах времени. Я приблизился к письменному столу. Часы лежали там же, рядом с чернильным прибором, придавленные канцелярской скрепкой. Я почувствовал волнение. Вот они, мои удивительные, соблазнительные, мучительные! Я соскучился по ним. Я щелкнул пальцем по ободку, и часы вылетели из-под скрепки, проскользнули по зеленому сукну стола и полетели по комнате, параллельно полу. Я поймал их и нажал на кнопку замка. Крышка откинулась. Мне безумно захотелось прыгнуть. Но куда? Зачем? Разве я не убедился уже, что кусочки судьбы не склеиваются в цельную жизнь, а ее надобно прожить без пропусков от начала до конца? Но желание было сильнее. Я пристрастился летать в пространствах. Я стал пленником часов. Как всегда, сознание услужливо подсунуло доводы. Целую кучу доводов. В семье установилось спокойствие, даже счастье. Мое постоянное присутствие больше не является необходимым, кроме того, его даже не заметят, ибо я оставляю в каждом пространстве своего двойника. Мне скучно и утомительно дожидаться со своими сверстниками, когда я стану совершеннолетним и дед снова подарит мне часы. Меня колотят в школе. Разве не довод? Я хочу снова стать взрослым! И вдруг я вспомнил про Марину. Мысль обожгла меня. Как я мог забыть, что, пока я здесь устраиваю счастье семьи, а маленькая Марина поджидает меня с товарищами в школьном дворе, чтобы стукнуть портфелем, там, в будущем, буквально прозябает наша любовь, а потом и вовсе Марина становится женою Толика?! Хоть разорвись, ей-богу! В каждом варианте какая-нибудь неувязка, или "хвост вытащишь -- грива увязнет", как говорил мне много лет вперед один старик в Тюмени, когда я поведал ему о вариантах своей судьбы. Тем не менее решено. Я лечу туда, к краеугольному камню, к тому валуну, на котором произошло объяснение с Мариной. Там многое определилось. Тот день в комсомольско-молодежном лагере я помнил по минутам, поэтому не составило труда перевести стрелки и, вздохнув, как перед прыжком с вышки, нырнуть в свое будущее. Мы снова лежали на валуне. Я с удовлетворением рассмотрел свое юношеское тело -- будто примерял новую одежду после старой, из которой вырос. С такими мускулами можно бороться за счастье. Лежавшая рядом Марина тоже была непохожа на голенастую девочку из третьего класса. -- Сегодня дискотека будет? -- спросила она. -- Дискотека?-- повторил я. Мне дико было слышать это слово после метаний по времени. -- Ну да, дискотека, -- сказала она. -- Будет, все будет, -- сказал я. Она повернулась ко мне. В ее взгляде я заметил любопытство. -- Ты какой-то не такой... -- Это правда, -- кивнул я, разглядывая ее. Я старался снова пережить то мгновенье, тот сладкий миг, когда останавливается дыхание и толчки сердца подступают к горлу. Но ничего не происходило. Передо мною была миленькая и глупенькая девочка, в которой только что, полчаса назад, пробудилось женское начало. Сейчас это начало спросонья смотрело на меня, изумляясь. -- А что там, внутри? -- спросила она, дотрагиваясь пальчиком до часов, висящих у меня на шее. Я молча откинул крышку и показал ей циферблат. -- Ого! -- сказала она. -- Откуда у тебя это? -- Дед подарил, -- сказал я. -- Какие легкие, -- удивилась она, беря часы в руку. Она наклонилась к моей груди, как тогда, и я почувствовал ее прерывистое жаркое дыхание. Она явно чего-то ждала от меня, продлевая эту паузу, а я смотрел на ее пылающую щеку и завиток волос рядом с ухом, не в силах не то чтобы поцеловать ее, а даже дотронуться. Бесконечная жалость охватила меня -- жалость ко всей ее предстоящей жизни, к любовным страданиям, к мукам, с которыми она будет рожать детей; жалость к ее старости и далекой смерти. -- Пойдем? -- спросил я, поднимаясь. -- Пойдем, -- тряхнула она головой. И все. И никакого леса, пахнущего дыней, никакой кукушки, обещающей нам годы счастья. Ничего этого не было в этом пространстве, потому что я знал и чувствовал слишком много для своих номинальных шестнадцати лет. Клянусь, я любил ее по-прежнему, но между нами лежала пропасть моего опыта, которую было не перескочить. Чувство, испытанное мною, скорее было похоже на то, что я испытал в Тюмени, встретившись с Дашей. И вот тут я окончательно понял, что первая любовь бывает один раз, сколько бы ни прыгать по пространствам. Короче говоря, и здесь у меня не получилось стать эгоистом; я снова выбрал альтруизм. Всякий пошатавшийся по времени поневоле становится альтруистом. Вечером была дискотека. Я танцевал с недоумением, неубедительно. Я уже не находил в этом никакого смысла. Медленные танцы мы танцевали с Мариной, причем я ощущал, что она в моей власти, что она ждет от меня действий. Но я оставался корректен и предупредителен, как старый аристократ, танцующий со своей шестнадцатилетней дочерью. Толик вертелся рядом, бросая на нас горячие взгляды. -- Мартын, я Максу скажу, что ты Маринку заклеил, -- сказал он, улучив момент. Я ударил его по лицу. Было гадкое чувство, что я, взрослый человек, бью сопливого щенка. С другой стороны, этот щенок был выше и сильнее меня. Завязалась драка. Нас пробовали растащить, но Марина вдруг крикнула: -- Не надо! Отойдите от них. Наши образовали ринг, следя за честностью поединка, а мы с Толиком остервенело бились в нем, как молодые петушки. Впрочем, я был старым петушком. Я бил его за прошлое, когда он трусливо прятался в толпе, поджидавшей меня для расправы, и за будущее, когда он стал мужем Марины. Выяснилось, что убежденность и духовный опыт значат больше, чем грубая сила. Я побил Толика к удивлению одноклассников. -- Ладно, Мартын! Еще посчитаемся! -- прохрипел он, стирая с губы кровь. Я не стал ему говорить, что он однажды уже посчитался со мною в будущем. Марина спросила, врачуя мои раны после драки: -- Сережа, ты из-за меня дрался? -- Вот еще! Из-за Максима, -- буркнул я. Кажется, она разочаровалась. А потом я потратил весь десятый класс, чтобы помирить их с Максом, снова подружить и поддерживать дружбу. Я выращивал их любовь с такой заботливостью, будто они и вправду были моими детьми. Впрочем, я старался и для себя. Я знал, что нам легче будет идти по жизни вместе и что мы никогда не предадим друг друга. А Толик? Мне было его не жалко. И вот сегодня на календаре -- июль 1985 года. Марина с Максом готовятся поступать на филфак. Наверное, Макс на этот раз поступит. Толик идет в институт советской торговли. Светка уже давно родила племянника Никиту, теперь мне предстоит его воспитывать, потому что я один знаю, в кого он может превратиться. Да и о Петечке надо подумать, чтобы не погряз во всякого рода сомнительных делах. Мать с отцом на этот раз живут хорошо и дружно. И самое главное, в этом варианте дед не умер, живет, пишет свои мемуары, которые я уже читал. Но что делать мне? Это вопрос вопросов. У меня есть моя гитара и жизненный опыт всех вариантов, которого нет ни у кого. Чтобы спеть обо всем, что я знаю, не хватит всей новой жизни, которая дана мне теперь как бы в подарок, как добавочное время в футболе, когда в основное время результат не определился. Я перебираю струны, обозреваю варианты судьбы и всех своих двойников, находящихся в разных пространствах. Художнику должны открываться все горизонты жизни одновременно. Я хочу стать художником, хотя понимаю, что одного жизненного опыта, пускай даже причудливого, недостаточно. В сущности, человеку нужна всего одна жизнь, других не надо. Можно все успеть, если распорядиться ею разумно. Потому мне вряд ли снова понадобятся часы. У меня есть мысль -- закончив эти записки, пустить часы из окна, с девятого этажа нашего дома, чтобы они плыли над Землей в далекие края и дальние страны, руководимые ветрами и бурями над планетой, пока не попадут в руки кому-нибудь, кто еще раз попытается найти с помощью них свое счастье. Может быть, ему повезет больше.

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору