Эмиль Золя
   Накипь


----------------------------------------------------------------------------
     Перевод с французского А. П. Зельдович и Н. С. Надеждиной.
     Ругон-Маккары
     Эмиль Золя. Собрание сочинений в 18 томах. Том 8
     М., "Правда", 1957.
     Издание выходит под общей редакцией А. Пузикова.
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------

I

     На улице  Нев-Сент-Огюстен  экипажи,  запрудившие  мостовую,  задержали
фиакр, в котором Октав со своими тремя чемоданами ехал с Лионского  вокзала.
Несмотря  на  довольно  чувствительный  холод  пасмурного  ноябрьского  дня,
молодой человек опустил стекло. Его поразило, как быстро  сгущались  сумерки
на  этих  узеньких,  кишевших  людьми  улицах.  Брань  кучеров  и   фырканье
подхлестываемых лошадей, непрерывная толкотня на тротуарах, длинная вереница
тесно прижавшихся одна к другой  лавчонок,  битком  набитых  приказчиками  и
покупателями, - все это ошеломило  его.  Он  представлял  себе  Париж  менее
грязным и никак не ожидал увидеть здесь  столь  ожесточенный  торг;  в  этом
городе - почувствовал он - есть чем поживиться молодчикам с крепкой хваткой.
     - Вам ведь в пассаж Шуазель? - наклонившись с козел, спросил кучер.
     - Да нет, улица Шуазель... Если не ошибаюсь, это новый дом...
     Фиакру оставалось только повернуть, дом оказался вторым  от  угла.  Это
было внушительное пятиэтажное каменное  здание,  выделявшееся  своей  белой,
лишь  слегка  тронутой  желтизной  окраской  на  фоне  соседних  фасадов   с
облупившейся штукатуркой.
     Соскочив на тротуар, Октав машинально окинул взглядом все здание  снизу
доверху,  от  магазина  шелковых  материй,   занимавшего   первый   этаж   и
полуподвальное помещение, до  окон  пятого  этажа,  расположенных  несколько
глубже остальных и выходивших на небольшую террасу. На уровне второго  этажа
кариатиды поддерживали балкон с  вычурными  чугунными  перилами.  Окна  были
обрамлены весьма затейливыми, вылепленными по шаблону украшениями.  А  ниже,
над воротами, на которых было еще больше завитушек, два  амура  развертывали
таблицу с номером, который по вечерам освещался изнутри газовым рожком.
     Выходивший из подъезда полный блондин, увидев Октава, остановился.
     - Как! Вы приехали? - воскликнул он. - А я ведь ждал вас только завтра!
     - Я, видите ли, выехал из Плассана на день раньше.  Разве  моя  комната
еще не готова?
     - Как же, готова... Я снял ее еще две  недели  тому  назад  и,  как  вы
просили, сразу же обставил мебелью. Подождите, я вас туда проведу.
     Несмотря на возражения  Октава,  он  вернулся  в  дом.  Кучер  выгрузил
чемоданы. Сидевший в швейцарской старик  весьма  почтенного  вида,  с  чисто
выбритым продолговатым лицом дипломата, был погружен  в  чтение  "Монитера".
Все же он соизволил обратить внимание на поставленные у его дверей чемоданы.
Подойдя к своему жильцу, которого за глаза обычно называл  "архитектором  из
четвертого", он спросил:
     - Господин Кампардон, это то самое лицо?
     - Да, господин Гур. Это Октав Муре, для которого я снял комнату в пятом
этаже. Жить он будет там, а столоваться у  нас...  Господин  Муре  -  добрый
знакомый родителей моей жены... Просим любить и жаловать...
     Очутившись в вестибюле, Октав разглядывал стены, отделанные под мрамор,
и украшенный  лепкой  свод.  Видневшийся  в  глубине  вымощенный  и  залитый
цементом двор поражал своей холодной, безжизненной пустотой. Только у  входа
в  конюшню  чей-то  кучер  куском  кожи  чистил  лошадиную  сбрую.   Солнце,
по-видимому, было там редким гостем. Гур тем  временем  обозревал  чемоданы.
Потрогав их ногой и проникнувшись уважением к их весу, он заявил, что сходит
за носильщиком, чтобы по черной лестнице поднять их наверх.
     - Госпожа Гур, я на минутку выйду! -  крикнул  он,  просунув  голову  в
дверь швейцарской.
     Швейцарская представляла собой  небольшую,  обставленную  палисандровой
мебелью комнату с чисто вымытыми стеклами и триповыми, в  красных  разводах,
портьерами; в  полуотворенную  дверь  виднелся  уголок  спальни  и  покрытая
гранатовым репсом кровать. Г-жа Гур, тучная особа в чепце с желтыми лентами,
полулежала в кресле, праздно сложив руки на животе.
     - Ну что ж, пойдем наверх, - произнес архитектор.
     Он открыл дверь красного дерева, которая вела из вестибюля на лестницу.
     Заметив,  что  на  молодого  человека  произвели   впечатление   черная
бархатная ермолка и ярко-голубые туфли Гура, он прибавил:
     - Это, видите ли, бывший камердинер герцога Вожеладского.
     - Вот как! - проронил Октав.
     -  Да,  да...  Он  женат  на  вдове  какого-то  мелкого   пристава   из
Мер-ла-Виль. У них там даже собственный дом. Но они ждут,  пока  не  накопят
трех тысяч франков годового дохода, чтобы удалиться на покой. О, это  вполне
подходящие люди...
     Лестница и вестибюль были отделаны с кричащей роскошью.  Внизу  женская
фигура в костюме неаполитанки, вся вызолоченная, держала на  голове  амфору,
из которой выходили три газовых рожка с матовыми шарами. Вместе с  лестницей
до самого верха  спиралью  поднимались  стенные  панели  под  белый  мрамор,
окаймленные розовым бордюром,  а  литые  чугунные  перила  цвета  старинного
серебра с  поручнями  красного  дерева  были  украшены  узорами  из  золотых
листьев. Красная ковровая дорожка, придерживаемая медными прутьями, устилала
ступеньки. Но больше всего поразило Октава то, что на лестнице  было  жарко,
как в теплице; струя нагретого воздуха из отдушин  калориферов  пахнула  ему
прямо в лицо.
     - Как! - воскликнул он. - Здесь отапливается и лестница?
     - Как  видите...  -  ответил  архитектор.  -  Ни  один  уважающий  себя
домовладелец не останавливается нынче перед таким расходом...  Это  хороший,
очень хороший дом.
     Он поворачивал голову, как бы пронизывая стены  своим  профессиональным
взглядом архитектора.
     - Сами убедитесь, мой друг, какой это прекрасный дом.  И  живут  в  нем
одни только приличные люди.
     Медленно поднимаясь с Октавом по лестнице,  Кампардон  тут  же  называл
жильцов. В каждом этаже было по две квартиры, одна - окнами на улицу, другая
- во двор, причем их блестевшие лаком двери красного дерева приходились друг
против  друга.  Первым  было  названо  имя  Огюста  Вабра,   старшего   сына
домовладельца. Нынешней весной он взял в аренду магазин шелковых  изделий  в
первом этаже, одновременно заняв под него также и полуподвальное  помещение.
Во втором этаже, в квартире окнами во двор, живет второй сын  домовладельца,
Теофиль Вабр, со своей супругой.  А  квартиру  напротив,  окнами  на  улицу,
занимает  сам  домовладелец,  в  прошлом  версальский  нотариус.  Собственно
говоря, живет он не у себя, а у своего зятя, советника апелляционного суда.
     - А ведь этому малому нет еще  и  сорока  пяти  лет!  -  остановившись,
произнес Кампардон. - Недурно, а?
     Поднявшись на две  ступеньки  выше,  он  снова  обернулся  к  Октаву  и
прибавил:
     - Вода и газ во всех этажах!
     На  каждой  площадке  под  высоким  окном  с  античным  орнаментом   на
молочно-матовых стеклах, пропускавших на лестницу  рассеянный  свет,  стояла
обитая бархатом узкая скамейка. Архитектор пояснил, что она  поставлена  для
удобства пожилых людей, чтобы они при подъеме на лестницу  могли  отдохнуть.
Молча, не называя жильцов, миновал он третий этаж.
     - А здесь кто живет? - спросил Октав, указав на дверь большой квартиры,
занимавшей весь этаж.
     - О, - проронил Кампардон, - здесь живут люди, которых никто не видит и
не знает... Дом отлично обошелся бы и без них,  но  что  поделаешь...  И  на
солнце есть пятна...
     И, скорчив презрительную гримасу, бросил:
     - Этот господин как будто пишет книги.
     Однако, когда он очутился в четвертом этаже,  у  него  на  губах  вновь
появилась самодовольная улыбка. В этом этаже квартира окнами  во  двор  была
разделена на две. В одной из них живет госпожа  Жюзер,  скромная,  в  высшей
степени несчастная женщина; другую же, состоящую  всего  из  одной  комнаты,
снимает одно важное лицо, которое является сюда  только  раз  в  неделю  для
каких-то занятий.
     Не прерывая своих объяснений, Кампардон открыл дверь квартиры напротив.
     - А здесь живу я! - продолжал он. - Погодите, я  возьму  ваш  ключ.  Мы
скачала поднимемся к вам в комнату, а уж потом я поведу вас к моей жене.
     В течение тех нескольких минут, которые  Октав  провел  один,  поджидая
Кампардона, все его существо прониклось благоговейной тишиной  лестницы.  Он
перегнулся через перила, вдыхая идущий из  вестибюля  теплый  воздух,  потом
поднял голову и стал прислушиваться, не  доносится  ли  сверху  какой-нибудь
шум. Но на лестнице царило безмолвие  буржуазной  гостиной,  огражденной  от
малейшего шороха извне. Казалось, что за блестевшими лаком дверьми  красного
дерева скрыты целые бездны добродетели.
     - У вас будут  прекрасные  соседи,  -  заявил  Кампардон,  появляясь  с
ключом. - В квартире окнами на улицу живут Жоссераны. Их целая  семья:  отец
служит кассиром на хрустальном заводе в  Сен-Жозефе;  у  них  две  дочери  -
девицы на выданье. А рядом с вами - Пишоны, семья  мелкого  чиновника.  Люди
эти, правда, не купаются в золоте, но зато прекрасно воспитаны... Даже  и  в
таком доме, как наш, приходится сдавать все, вплоть  до  каждого  свободного
уголка...
     Начиная  с  четвертого  этажа,  красная  ковровая   дорожка   сменялась
половиком из суровой холстины - обстоятельство,  слегка  задевшее  самолюбие
Октава. Лестница мало-помалу преисполнила его уважением. Мысль о том, что он
будет жить в таком, как  выразился  архитектор,  приличном  доме,  несколько
взволновала его.
     Когда Октав вслед за Кампардоном углубился в  коридор,  ведущий  к  его
комнате, он увидел в соседней  квартире,  дверь  которой  была  полуоткрыта,
стоявшую у детской колыбели  молодую  женщину.  Услышав  шаги,  она  подняла
голову. У нее были белокурые волосы и светлые,  лишенные  всякого  выражения
глаза. В памяти Октава запечатлелся именно  этот  взгляд,  так  как  молодая
женщина, словно застигнутая врасплох, сконфуженно прикрыла дверь.
     -  Заметьте,  вода  и  газ  во  всех  этажах!  -  повторил   Кампардон,
обернувшись к Октаву.
     Затем он указал на дверь, выходившую  на  черную  лестницу.  Выше  были
расположены комнаты для прислуги.
     - Вот мы и пришли! - сказал он, остановившись в конце коридора.
     Квадратная, довольно  большая,  оклеенная  серыми  в  голубой  цветочек
обоями комната была меблирована весьма скромно. Возле  алькова  был  выделен
небольшой закуток для умывальника, где только и хватало места, чтобы  вымыть
руки. Октав сразу же подошел к окну, откуда в комнату пробивался зеленоватый
свет. Внизу виднелся аккуратно вымощенный, чисто прибранный  унылый  двор  с
колонкой, медный кран которой был начищен до блеска.  Двор  по-прежнему  был
пуст и безмолвен; только  однообразные  окна,  не  оживленные  ни  цветочным
горшком, ни  птичьей  клеткой,  выставляли  напоказ  свои  одинаковые  белые
занавески. Чтобы скрыть высокую  глухую  стену  соседнего  дома,  замыкавшую
слева квадратный двор, на ней краской были выведены фальшивые окна  с  вечно
закрытыми ставнями, за которыми как бы  продолжалась  та  же  затворническая
жизнь, что и в квартирах рядом.
     - Да мне здесь будет великолепно! - с восторгом воскликнул Октав.
     - Не правда ли? - подхватил Кампардон. - Боже мой, ведь я старался  как
для самого себя... Кроме того, я руководствовался указаниями, которые были в
ваших письмах... Значит, мебель вам нравится? Это как раз то, что нужно  для
молодого человека. А там видно будет...
     Когда Октав в порыве благодарности стал  жать  ему  руки,  одновременно
извиняясь,  что  причинил  ему  столько  хлопот,  тот  с   серьезным   видом
проговорил:
     - Только, милый мой, чтобы не  было  шума!  И  главным  образом,  чтобы
никаких женщин... Клянусь честью, если вы приведете сюда женщину, то  у  нас
тут такое поднимется.
     - Будьте спокойны,  -  пробормотал  молодой  человек,  все  же  в  душе
несколько встревоженный.
     - Нет, уж разрешите мне сказать, что прежде всего вы поставите  этим  в
неловкое положение меня... Вы видели дом... Весь как есть населен приличными
буржуа. А уж насчет нравственности - дальше идти некуда!.. Мне кажется,  что
они даже перегибают палку... Никогда вы не услышите грубого слова, а шума не
больше, чем сейчас. В случае чего Гур  приведет  самого  хозяина,  господина
Вабра, и мы с вами оба будем  хороши!..  Голубчик,  прошу  вас,  ради  моего
спокойствия, уважайте порядки этого дома!
     Октав, которому сильно импонировала подобного  рода  добропорядочность,
поклялся, что будет относиться к дому с должным уважением.
     Тогда Кампардон, недоверчиво оглянувшись и понизив  голос,  словно  его
могли подслушать, продолжал:
     - Вне дома сколько угодно, - сказал он, и в глазах его вспыхнул огонек.
- Никому до этого дела нет... Париж достаточно велик, места хватит... Я ведь
в сущности художник, и мне на это наплевать!
     Носильщик  принес  чемоданы.  Когда  все  было  разложено  по   местам,
архитектор проявил истинно отеческую заботу  о  туалете  молодого  человека.
Наконец, поднявшись с места, он сказал:
     - А теперь пройдем к моей жене...
     В четвертом этаже худенькая, чернявая и кокетливая  горничная  заявила,
что ее хозяйка занята. Кампардон, чтобы дать  своему  молодому  другу  время
освоиться, и  притом  увлеченный  собственными  объяснениями,  повел  Октава
смотреть квартиру, для начала пригласив его в  просторную  белую  с  золотом
гостиную,  с  большим  количеством  лепных  украшений,  расположенную  между
маленькой зеленой  гостиной,  которую  архитектор  приспособил  под  рабочий
кабинет, и спальней, куда они  не  могли  войти,  но  которая,  по  описанию
Кампардона, представляла собою узкую,  оклеенную  лиловыми  обоями  комнату.
Потом он привел Октава в столовую, отделанную  под  дуб,  с  весьма  сложным
сочетанием резьбы и рельефных орнаментов.
     - Какая роскошь! - восторженно заметил Октав.
     По лепке потолка проходили две глубокие трещины, а  в  одном  из  углов
сквозь облупленную краску проступала штукатурка.
     - Да, это эффектно, - как бы в раздумье произнес  архитектор,  устремив
глаза на потолок. - Видите ли, дома этого рода и  строятся  ради  эффекта...
Только не следует слишком пристально вглядываться в стены... Еще не прошло и
двенадцати лет, как построили этот дом, а между  тем  отделка  уже  начинает
сдавать. Фасад обычно  выкладывают  дорогим  камнем,  украшают  его  всякими
скульптурными штучками, в три слоя лакируют лестницу, расписывают  позолотой
и размалевывают квартиры, и это льстит самолюбию, внушает уважение. Впрочем,
этот дом еще долго простоит... Во всяком случае, на наш век хватит...
     И он опять провел Октава через прихожую,  которая  освещалась  окном  с
матовыми стеклами. Дверь слева вела в комнату с окном  во  двор,  отведенную
для его дочери Анжели. Комната была вся белая, и в этот час ноябрьского  дня
от нее веяло каким-то кладбищенским унынием. В глубине  коридора  помещалась
кухня, которую Кампардон во что бы то ни стало тоже хотел  показать  Октаву,
утверждая, что тому необходимо ознакомиться со всей квартирой.
     - Входите же, входите, - несколько раз повторил он,  открывая  дверь  в
кухню.
     Оттуда  вырвался  невероятный  шум.  Несмотря  на  холод,  окошко  было
распахнуто  настежь.  Облокотившись  о  подоконник,  чернявая  горничная   и
толстая,  заплывшая  жиром  старуха-кухарка  склонились  над  глубоким,  как
колодец, провалом  внутреннего  двора,  куда  выходили  кухонные  окна  всех
этажей. Обе кричали как оглашенные, а из  глубины  этого  узкого,  наподобие
кишки, двора доносились раскаты вульгарной уличной речи вперемежку со смехом
и отборной руганью. Брань лилась потоком, как помои из сточной трубы.
     Прислуга со всего дома, собравшись у окошек, наслаждалась  происходящей
сценой. Октаву вспомнилась буржуазная величественность парадной лестницы.
     Обе женщины,  кухарка  и  горничная,  инстинктивно  оглянулись.  Увидев
хозяина с каким-то чужим господином, они словно окаменели.  Раздался  легкий
свист, окна захлопнулись, и все снова погрузилось в мертвую тишину.
     - Что тут происходит, Лиза? - спросил Кампардон.
     - Ах, сударь, - сердито отвечала горничная, -  все  из-за  этой  неряхи
Адели! Она выкинула за окно  кроличьи  потроха...  Вы  бы,  сударь,  сказали
господину Жоссерану.
     Кампардон, не желая вмешиваться в эти дрязги, сохранил невозмутимый вид
и увел гостя из кухни.
     - Ну, теперь вы все видели, - сказал он, когда они вернулись в кабинет.
- Во всех этажах квартиры расположены на один манер. За свою я плачу  две  с
половиной тысячи франков, и это, заметьте,  в  четвертом  этаже!  Квартирная
плата растет не по дням, а по часам... Старику Вабру этот дом,  надо  думать
приносит не меньше двадцати двух тысяч франков в  год...  И  доход  с  него,
пожалуй, еще увеличится, так как предполагается провести  широкую  улицу  от
Биржи к Новой Опере. А ведь участок, на  котором  стоит  дом,  достался  ему
буквально за бесценок двенадцать  лет  тому  назад,  после  пожара,  который
устроила служанка торговца аптекарскими товарами.
     Когда Октав  вместе  с  Кампардоном  входил  в  кабинет,  его  внимание
привлекла картина религиозного содержания в роскошной раме,  висевшая  прямо
против окна над чертежным столом. Это было изображение богоматери с огромным
пылающим сердцем в разверстой груди. Октав с невольным изумлением  посмотрел
на Кампардона, который, насколько он помнил,  слыл  в  Плассане  {Плассан  -
вымышленный Золя провинциальный французский город,  из  которого  происходит
семья Ругон-Маккаров. Октав Муре - сын Франсуа Муре и Марты Ругон, описанных
в романе "Завоевание Плассана".} изрядным насмешником.
     - Ах да, я забыл вам сказать, - произнес архитектор, слегка  покраснев,
- меня назначили епархиальным архитектором в Эвре.  Дает  это  гроши:  всего
каких-нибудь две тысчонки в год... Зато почти никакой работы... Ну,  бывает,
приходится туда съездить... А  вообще-то  я  держу  там  своего  человека...
Видите ли,  это  очень  важно,  когда  на  своей  визитной  карточке  можешь
поставить:  "архитектор   на   государственной   службе"...   Вы   себе   не
представляете,  сколько  я  благодаря  этому  получаю   заказов   в   высшем
обществе...
     Произнося эти слова, он то и дело поглядывал на богоматерь  с  пылающим
сердцем.
     - В сущности говоря, - с внезапной откровенностью произнес  он,  -  мне
совершенно наплевать на всю эту ерунду!
     Но когда Октав в ответ  на  его  слова  рассмеялся,  архитектора  вдруг
охватил страх: с какой стати он вдруг разоткровенничался перед  этим  юнцом?
Искоса  посмотрев  на  молодого  человека  и  сделав  сокрушенную  мину,  он
попытался смягчить сказанное:
     - Собственно говоря, не то чтоб уж совсем наплевать... Что ни говорите,
а постепенно приходишь к этому. Сами увидите,  мой  друг:  как  поживете  на
свете, так запоете ту же песню, что и все.
     И он заговорил о том, что ему сорок два года, что жизнь  его  ничем  не
заполнена, притворился разочарованным, но все это никак не  вязалось  с  его
брызжущим через край здоровьем. Артистическая  внешность,  которую  он  себе
придал, отрастив длинные волосы и бородку  в  стиле  Генриха  IV,  не  могла
скрыть плоский  череп  и  квадратную  челюсть  ограниченного  и  ненасытного
буржуа. В более молодом возрасте  он  утомлял  окружающих  своим  неумеренно
веселым нравом.
     Взгляд Октава задержался на валявшемся среди чертежей номере "Газетт де
Франс". Кампардон, на этот раз еще  более  смутившись,  позвонил  горничной,
чтобы узнать, не освоботилась ли, наконец, его жена. Выяснилось, что  докт