Эмиль Золя.
        Проступок аббата Муре

-----------------------------------------------------
     Том 4, 1957. ИЗДАТЕЛЬСТВО "ПРАВДА" МОСКВА
     OCR: Евгений Филоненко
-----------------------------------------------------

        "КНИГА ПЕРВАЯ"

        "I"

     Дошла  Тэза и приставила щетку и метелочку к  алтарю.  Она замешкалась,
делая приготовления к большой  полугодовой стирке, и  теперь  ковыляла через
всю церковь,  торопясь  прозвонить "Angelus"  \ В спешке она хромала больше,
чем обычно, и  задевала за скамьи. Около  исповедальни с потолка  спускалась
веревка,  ничем  не  обернутая,  истрепанная,  с  толстым  узлом  на  конце,
захватанным  руками и засаленным.  Тэза  повисла на ней всей своей тяжестью,
дернула  раз,  другой,  а потом стала мерно раскачиваться,  путаясь ногами в
юбках. Чепец у нее сбился на сторону, широкое лицо налилось кровью.
     На  ходу  поправив чепец, Тэза, тяжело дыша, возвратилась  к  алтарю  и
принялась  перед ним мести. Пыль ежедневно скапливалась тут -- в  расщелинах
плохо  сколоченных  досок  помоста.  Щетка  шарила  по углам  и  точно  сама
раздраженно  ворчала.  Затем  Тэза  приподняла  покров  с  престола  и  даже
рассердилась,  увидев,  что  верхняя  напрестольная  пелена,   и  без   того
заштопанная  в  двадцати  местах,  снова  прорвалась  от  ветхости  в  самой
середине;  сквозь дыру виднелась  сложенная вдвое  нижняя пелена,  до  такой
степени редкая  и прозрачная, что через  нее просвечивал освященный  камень,
вставленный в престол  из раскрашенного дерева. Она обмахнула метелочкой эти
порыжевшие от  времени пелены и с силой провела ею вдоль ступени, на которую
раньше составила футляры с престола.  И, наконец, взобравшись на стул, сняла
с креста и двух  подсвечников желтые чехлы из бумажной ткани. Медь вся  была
покрыта какими-то тусклыми пятнами.
     --  Да,  их  давно  пора  вычистить,--  пробормотала вполголоса Тэза.--
Ладно, потру как-нибудь красной глиной.
     ' "Ангел" (лат.)-- начальные слова молитвы в честь богородицы; перезвон
колоколов.
     Тяжело припадая  на одну  ногу так,  что  гудели плиты, она  побежала в
ризницу за требником. Не раскрывая книги, она положила ее на аналой, рядом с
"Апостолом", обрезом внутрь. Потом зажгла  две восковые свечи. Унося  щетку,
Тэза  огляделась  вокруг, желая удостовериться, что хозяйство господа бога в
полном порядке. Церковь спала;  только  веревка возле  исповедальни все  еще
раскачивалась от сводов к полу медленно и плавно.
     Аббат  Муре  только  что сошел в  ризницу, маленькую  холодную комнату,
отделенную от столовой одним коридором.
     --  Доброе утро, господин кюре,-- сказала Тэза, ставя в  угол  метлу.--
Нынче вы что-то лентяя задали! Знаете, ведь уже четверть седьмого.
     И, не давая молодому улыбавшемуся священнику ответить, продолжала:
     -- Вас стоит  пожурить. Пелена опять  разорвалась. Куда  это годится? У
нас  только одна  на  смену:  я уж третий  день глаза себе порчу, все штопаю
ее... Так вы, чего доброго,  оставите бедного господа нашего Иисуса Христа и
вовсе голым!
     Аббат Муре, не переставая улыбаться, весело проговорил:
     -- Иисусу Христу не надобно столько покровов, моя  добрая Тэза!  Любите
его, и ему будет тепло: наша любовь согревает его лучше всяких покровов.
     Потом, направляясь к небольшому рукомойнику, он спросил:
     -- Что сестрица встала? Я ее еще не видел.
     -- Мадмуазель  Дезире уже давно на ногах.-- Говоря это, Тэза стояла  на
коленях перед  старым кухонным  шкафом,  в  котором  были  сложены священные
одеяния.--  Она  спустилась  к своим  курам  и кроликам...  Ждет  цыплят  со
вчерашнего дня, а их все нет как нет. Само собой, очень волнуется.
     И другим тоном добавила:
     -- Вам ризу золотую?
     Священник,  уже  вымывший  руки  и  сосредоточенно  вполголоса читавший
молитву,  утвердительно кивнул  головой. В  приходе  было  всего  три  ризы:
лиловая,  черная  и  золотая.  Последняя  служила  и  по   тем  дням,  когда
предписывались белая,  красная  и зеленая,--  и  потому ее особенно берегли.
Тэза  благоговейно  сняла  ризу  с полки,  застланной  синей  бумагой,  куда
укладывала  ее после каждого  богослужения,  и  положила на шкаф,  осторожно
отделив  от  вышитой  парчи тонкое полотно, в которое  риза  была завернута.
Показался  золотой  агнец, спящий  на  золотом кресте и  окруженный  широким
золотым  сиянием.  Ткань  износилась  на  складках и образовала  вокруг  них
бахрому;  выпуклые  украшения  порядочно  стерлись  и потускнели.  Эта  риза
служила предметом тревожных забот

     всего  дома: все ужасались, видя, как блестки одна за другой слетают  с
нее. Священнику приходилось надевать  ее почти ежедневно. А чем ее заменить,
когда изорвутся последние золотые нити? На какие средства  купить  три ризы,
которые она одна заменяла?
     Поверх ризы Тэза разложила епитрахиль, орарь, поясной шнур,  стихарь  и
нарамник. Она не переставала болтать,  хотя и укладывала в это время орарь в
виде  креста на  епитрахили и  располагала  гирляндою  шнур  так,  чтобы  он
изобразил заглавную букву святого имени девы Марии.
     --  И  шнур  уже никуда не  годится!  -- бормотала  она.-- Пора бы  вам
решиться  купить новый, господин кюре... Будь у меня конопля,  я бы сама его
сплела, дело нехитрое.
     Аббат  Муре не  ответил. Он приготовлял  на  столике  чашу  --  большую
старинную позолоченного серебра чашу на бронзовой подставке.  Он  только что
вынул ее  из  белого  деревянного  шкафа, где хранились  священные покровы и
сосуды, миро, требники, подсвечники, кресты. Он  накрыл  чашу чистым платом,
поставил сверху серебряный, вызолоченный дискос, на котором лежала просфора,
и  прикрыл его малым холщовым платом.  Когда он покрывал чашу, защипывая две
складки  парчового  плата,  подобранного  по  цвету  и  виду  к  ризе,  Тэза
воскликнула:
     --  Постойте, в футляре  нет антиминса!.. Вчера  вечером я  собрала все
покровы, платы  и антиминсы,  чтобы  выстирать их, разумеется,  отдельно  от
остального белья... Я вам еще не  говорила, господин кюре: ведь я уже начала
стирать. Громадная стирка будет! Почище, чем в прошлый раз!
     И пока священник опускал антиминс в футляр, украшенный золотым  крестом
на  золотом  же фоне,  и  ставил  этот футляр на  покров,  Тэза поторопилась
сказать:
     -- Кстати, я и  забыла! Этот постреленок Венсан не  пришел.  Хотите,  я
помогу вам служить обедню, господин кюре? Молодой священник  строго взглянул
на нее.
     -- Да ведь  тут нет греха! -- продолжала она со всегдашней своей доброй
улыбкой.-- Я это уже однажды делала при господине  Каффене. Я, право,  лучше
служу, чем эти сорванцы:
     они смеются, точно язычники, при виде мухи, залетевшей в церковь...  Не
смотрите, что  я  в чепце,  что мне стукнуло шестьдесят и что  я толста, как
башня,-- господа  бога я почитаю  побольше, чем эти негодники-мальчишки! Еще
намедни я их застала в алтаре, они там в чехарду играли.
     Священник продолжал глядеть на нее, отрицательно покачивая головой.
     -- Дыра какая-то эта  деревушка,--  ворчала она,-- в ней и  полутораста
душ не наберется. Случается, за целый день, вот как сегодня, живого человека
не встретишь. Даже грудных

     младенцев--и  тех тащат  в виноградники! Хотела бы я знать, что они там
делают,  в  этих  виноградниках!  Лозы торчат  между  каменьями,  сухие, как
чертополох! Вот уж, поистине, волчье логово это Арто, ведь отсюда не  меньше
лье  до ближайшей дороги... Разве что ангел сойдет с  небес помочь отслужить
вам обедню,  господин  кюре! Не то, право, никого, кроме меня, не дождетесь!
Вот только, может, кролика нашей барышни, не в обиду вам будь сказано.
     Но как  раз в  эту  минуту  Венсан, младший  из братьев Брише, тихонько
отворил дверь  ризницы. Увидав его всклокоченные  рыжие волосы и узкие серые
глазки, в которых так и прыгали огоньки, Тэза вскипела.
     -- Ах безбожник! -- закричала она.-- Бьюсь об заклад, что  ты уже успел
набедокурить!.. Ну же, входи, входи  скорей, бездельник! А то  господин кюре
боится, как бы я не осквернила господа бога!
     При виде мальчугана аббат Муре взял  нарамник. Он приложился к вышитому
посредине  кресту, с минуту подержал одеяние  над головой и,  опустив его на
воротник  рясы,  скрепил  ленты крест-накрест, правую поверх  левой.  Затем,
начав с  правой руки, надел стихарь -- символ непорочности. Венсан присел на
корточки и вертелся  вокруг священника,  поправляя стихарь и следя, чтобы он
со всех сторон ниспадал ровными складками не ниже чем на два пальца от пола.
После  чего  он  подал аббату шнур, которым  тот  крепко-накрепко  препоясал
чресла --- в память уз, наложенных на спасителя во время его страстей.
     Тэза  стояла  рядом.  Она  была  уязвлена, мучилась  ревностью  и  едва
сдерживалась. Впрочем, язык у нее так и чесался, и долго  сохранить молчание
она не могла:
     -- Приходил брат Арканжиа. Сегодня в школе у  него ни одного ученика не
будет. Вот он и помчался, словно буря,  в виноградники надрать уши всей этой
мелюзге...  Вам  бы  надо  с  ним  повидаться. Ему,  видно, хочется  кое-что
сообщить.
     Аббат Муре жестом приказал ей замолчать. Сам он больше не разжимал губ.
Он тихо прочел положенные молитвы, взял орарь,  приложился к нему и надел на
левую руку повыше  локтя,  посвящая себя  на добрые дела. Затем скрестил  на
груди   епитрахиль  --   символ  священнического  сана   и  власти,--  также
предварительно приложившись  к  ней. Когда понадобилось укрепить  ризу, Тэза
поспешила на помощь Венсану: она тонкими шнурами привязала ее так, чтобы  та
не спадала назад.
     -- Пресвятая дева! Я позабыла  сосуды!-- пробормотала она и бросилась к
шкафу.-- Живее, пострел!
     Пока Венсан наполнял сосуды из толстого стекла,  она поспешно  вытащила
из ящика чистый плат. Аббат Муре, держа

     чашу снизу левой рукой и возложив персты правой на футляр с антиминсом,
сделал, не снимая скуфьи,  низкий поклон перед распятием из  черного дерева,
висевшим над шкафом. Мальчик тоже поклонился; затем первым вышел из ризницы,
неся покрытые платом сосуды. За  ним, в глубоком благоговении, опустив глаза
долу, последовал священник.
        "II"
     В  это майское  утро пустая  церковь так  и сверкала белизной.  Веревка
возле исповедальни  перестала раскачиваться. Направо от дарохранительницы, у
самой  стены, красным пятном горела лампада из цветного стекла. Венсан отнес
сосуды  на жертвенник,  сошел  налево, на нижнюю  ступень,  и  опустился  на
колени. А священник, преклонив  колено на каменном полу церкви перед святыми
дарами, поднялся затем к престолу, разостлал антиминс и поставил посреди его
чашу.  Потом с требником  в  руках вновь сошел вниз, опустился  на колени  и
истово перекрестился.  Затем  молитвенно сложил на груди руки и приступил  к
великому божественному действу, с лицом, бледным от веры и любви:
     -- Introibo ad altare Dei1.
     -- Ad  Deum qui loetificat  juventutem meam 2,-- пробормотал
Венсан. Он  проглатывал  ответы на антифоны  и псалом, потому  что то и дело
поворачивался на пятках и озирался на шмыгавшую по церкви Тэзу.
     Старуха  с  беспокойством  поглядывала  на одну из восковых свечей.  Ее
тревога, казалось, усилилась,  когда священник, склонившись в земном поклоне
и вновь сложив руки, стал  произносить  "Confiteor" 3. Тэза также
остановилась, ударила себя в грудь, наклонила голову, но продолжала  следить
за  свечой. Торжественный голос священника и бормотание служки еще некоторое
время сменяли друг друга.
     -- Dominus vobiscum4.
     -- Et cum spiritu tuo s.
     Затем  священник,  расставив  руки  и вновь  соединив  их,  произнес  с
чувством умиления и сердечным сокрушением:
     -- Oremus...6.
     Тэза не в силах была дольше сдерживаться. Она прошла за
     '  Вниду ко алтарю господню (лат.). 2 К богу, который радует
юность мою (лат )
     <       Яс^ТамиТ-^Г"0""       молитва      "Р"
испове^
     5 И со духом твоим (лат.).
     6 Помолимся... (лат.).

     алтарь,  дотянулась до свечи и обстригла фитиль кончиком ножниц.  Свеча
оплывала. Две большие восковые слезы уже скатились с  нее. Тэза вернулась на
середину церкви, стала поправлять скамейки, осмотрела, полны ли кропильницы.
А  священник  приблизился  к  алтарю,  возложил  руки  на  пелену  престола,
помолился шепотом и затем прикоснулся к ней губами.
     Позади  него  внутренность  церковки   по-прежнему  озарялась   бледным
утренним светом. Солнце поднялось только  до уровня черепичных крыш. "Kyrie,
eleison"  1  трепетно  прозвучало   в   этом   жалком   строении,
напоминавшем сарай с оштукатуренными  стенами и плоским потолком, на котором
виднелись выбеленные балки. С  каждой стороны было  по три  высоких  окна  с
обыкновенными стеклами,  по  большей части треснувшими  или  разбитыми;  они
пропускали какой-то резкий  белесоватый свет. Солнечные лучи врывались в них
бурно и обнажали нищету божьего дома в этой затерянной деревушке. В глубине,
над главным, никогда  не  отворявшимся входом, порог которого  зарос травой,
возвышались  дощатые  хоры,   куда   вела  крутая  лестница.   Они  занимали
пространство от одной стены до другой;
     по праздникам доски  так и скрипели под деревянными башмаками прихожан.
Неподалеку   от   лесенки  помещалась   крашенная   в   лимонно-желтый  цвет
исповедальня с  рассохшимися филенками.  Напротив,  возле  низенькой  двери,
стояла  купель,  старинная  кропильница на  каменной  подставке.  А  посреди
церкви, справа и слева, высились два небольших алтаря, окруженных деревянной
балюстрадой. В левом  приделе, посвященном святой  деве, находилась гипсовая
позолоченная  статуя  божьей матери: на  ее  каштановых  локонах  золотилась
корона, левой рукой она поддерживала младенца Иисуса, нагого и улыбающегося;
маленькой ручкой он возносил звездную  сферу вселенной. Дева-мать ступала по
облакам; у ног ее  виднелись головки крылатых херувимов. Над правым алтарем,
где  служились  панихиды, возвышалось  распятие  из  раскрашенного  картона.
Христос,  словно дополнявший  мадонну из  левого  придела,  был величиной  с
десятилетнего ребенка; он был изображен в страшной агонии, с закинутой назад
головою, с выдававшимися вперед ребрами, с запавшим животом, со скрюченными,
забрызганными кровью  руками  и  ногами. В  церкви  имелась еще  кафедра  --
четырехугольный ящик,  на  который надо  было  взбираться по лесенке из пяти
ступенек. Кафедра возвышалась против  стенных часов с гирями,  заключенных в
футляр  орехового  дерева. Глухие удары маятника напоминали биение огромного
сердца, которое, казалось, было спрятано где-то под плитами пола и сотрясало
церковь.  Вдоль  всей  средней  части  церкви  тянулись  четырнадцать  грубо
намалеванных картин в черных багетовых
     "Господи, помилуй" (греч.).

     рамах,  изображавших четырнадцать этапов  крестного пути.  Эти "страсти
Господни" оттеняли желтыми, синими и красными пятнами резкую белизну стен.
     -- Deo gratias \-- пробормотал Венсан по окончании "Апостола".
     Близилась тайна любви --  заклание святой жертвы. Служка взял требник и
положил его налево, рядом с евангелием, при этом он старался не  дотронуться
до листов  книги.  Проходя мимо дарохранительницы, он всякий  раз  торопливо
преклонял колени и  сгибался  в поклоне. Затем он перешел на  правую сторону
церкви  и, скрестив руки, смиренно слушал чтение Евангелия. Священник осенил
требник крестным знамением и перекрестился сам:  особо перекрестил он чело в
знак того, что никогда не будет стыдиться божественного глагола; уста --дабы
показать  постоянную  готовность  исповедывать   истинную  веру;  сердце  --
указывая этим, что оно всецело принадлежит господу богу.
     -- Dominus  vobiscum,--  сказал он  и  обернулся.  Взор  его  утонул  в
холодной, пустынной белизне церкви.
     -- Et cum spiritu tuo,-- ответил Венсан, снова опускаясь на колени.
     Произнеся  молитвы проскомидии,  священник  открыл чашу.  С  минуту  он
подержал на уровне груди дискос с причастием  -- жертвою,  которую он вознес
богу за себя, за присутствующих и за всех верующих, живых  и мертвых. Затем,
не дотрагиваясь пальцами  до просфоры, он  сделал движение, от которого  она
соскользнула  к краю антиминса, взял чашу и бережно вытер ее платом. Венсан,
подойдя к  жертвеннику, снял  и  начал передавать пастырю  сосуды -- сначала
склянку с вином, затем с водою. И тогда пастырь принес жертву за весь мир --
наполненную до половины  чашу, которую он  водрузил на середину  антиминса и
покрыл  воздухами. Затем, помолившись еще, омыл  тонкой струей воды  кончики
большого  и указательного пальцев каждой руки, дабы очиститься от.  малейших
пятен  греха.  Когда  священник  вытерся платом,  Тэза,  дожидавшаяся этого,
вылила воду в цинковое ведро, стоявшее в углу алтаря.
     --  Orate,   fratres  2,--  громко  возгласил  священник  и,
обратившись к пустым скамьям, распростер и вновь соединил  руки, призывая  к
молитве усердных прихожан.
     Затем  он повернулся к алтарю и продолжал службу, понизив голос. Венсан
пробормотал длинную латинскую фразу и запутался в ней  И в эту минуту в окна
церкви хлынули желтые лучи. На призыв священника к обедне пришло солнце. Оно
залило широкими золотыми потоками левую стену, исповедальню,
     1 Богу благодарение (лат.). 2 Помолимся, братие {лат.).

     алтарь  девы Марии,  большие часы.  В  исповедальне  что-то  хрустнуло.
Богоматерь,  в  сиянии  славы,  в  блеске  короны  и  золотой мантии,  нежно
улыбнулась  младенцу  Иисусу нарисованными  губами.  Часы  тоже  согрелись и
словно пошли  быстрее. Казалось,  солнце  населило  скамьи пылинками, и  они
закружились  и  заплясали   в  его  лучах.  Скромная  церковь,  напоминавшая
выбеленный сарай, будто наполнилась живой толпою. Снаружи доносился  веселый
шум просыпающихся полей:
     привольно вздыхали травы, обогревались на солнышке листья, приглаживали
свои перышки и вспархивали птицы. Вместе с  солнцем  в церковь вошла  и сама
природа. У  одного из  окон высилась могучая рябина, ветви ее  просунулись в
разбитые стекла, и  почки точно пытались заглянуть внутрь; а в скважины пола
из-под  двери пробивалась с паперти  трава, грозя  заполонить собою церковь.
Среди этой  торжествующей  жизни  один  лишь великий  Христос,  оставаясь  в
полумраке,  напоминал   о  смерти,   выставляя   напоказ   страдания   своей
намалеванной  охрой и затертой лаком плоти. В разбитое окно влетел  воробей;
поглядел и упорхнул, но тотчас же вновь появился, бесшумно полетал по церкви
и опустился на скамью перед алтарем девы Марии. За ним  последовал другой. И
вскоре со всех  ветвей  рябины слетелись  воробьи  и без страха запрыгали по
плитам пола.
     -- Sanctus,  Sanctus, Sanctus, Dominus,  Deus,  Sabaoth 1,--
произнес священник вполголоса и слегка наклонил плечи.
     Венсан  трижды  прозвонил   в  колокольчик.  Воробьи,  испуганные  этим
внезапным звоном, упорхнули с таким шумом, что Тэза, ушедшая было в ризницу,
возвратилась оттуда, ворча:
     -- Негодники! Они все  перепачкают... Бьюсь об заклад, это наша барышня
опять набросала им хлебных крошек.
     Приближалась грозная  минута.  Тело и кровь  бога нисходили  на алтарь.
Священник  приложился к пелене,  соединил  руки, многократно осеняя крестным
знамением  и  чашу  и  причастие. Он  совершал  теперь  положенные  молитвы,
охваченный  смирением и  признательностью  к господу.  Его движения  и позы,
прерывающийся голос -- все говорило о том, каким он чувствует себя ничтожным
и какое испытывает волнение от  того, что  избран для столь высокого деяния.
Венсан опустился позади  священника на колени и, слегка поддерживая его ризу
левой  рукой, приготовился звонить в колокольчик. А тот, опершись локтями  о
край престола, взял просфору указательным  и большим  пальцами  обеих рук  и
произнес  священные  слова: Hoc est enim  corpus  meum 2.  Затем,
преклонив колени,  медленно поднял