Сергей Каледин.
    Стойбат 1-3

    Смиренное кладбище
    Ку-ку
    Стройбат



    Сергей Каледин.
    Смиренное кладбище


 Повесть
 Источник - Сергей Каледин, "Стройбат", Повести и рассказы, СП "Квадрат"
Москва, 1994
 OCR и вычитка: Александр Белоусенко (eloueko@yahoo.com)




 ...смиренное кладбище. Где нынче крест и тень ветвей.


1

 - Вроде здесь... Да, здесь.  Окно открой и под вяз уходи. Топор возьми,
корней  много.  Успеешь  к одиннадцати? У  них без отпевания.  Смотри. Копай
глубже: специально просили. Не морщись. Не обидят...
 Петрович показал Воробью чуть заметный холмик, заросший, без  ограды. В
холмике торчал погнутый ржавый трафарет. Фамилии на  нем не было -  сошла со
временем.  "Бесхоз  толканули.  Ясненько...  -   Воробей  проводил  взглядом
заведующего, воткнул официалку  в  холм.  -  Пахоты хватит, подбой  под  вяз
ковырять".
 -  Воробей!  У них  колода,  не забудь!  -  крикнул  издалека Петрович.
Вспомнив, что Воробей не слышит, вернулся: - Колода у них. Шире бери.
 - Мать  учи. Воробей  ученый, -  с поддельным  раздражением  отмахнулся
Лешка.
 - Ну давай, - заторопился  заведующий. -  Кончишь -  в контору скажи. А
где твой-то, Мишка?
 Воробей не расслышал, присматривался к месту. Не очень-то развернешься:
сзади - два памятника  спереди -  вяз чуть не из  холма растет  здоровый...
Землю  кидать - только  в стороны. Потом за досками надо к  часовне  идти. И
Мишка еще запропастился, сучий потрох.
 Вчера  вечером,  правда, договорились, что  Мишка  с  утра  задержится:
поедет на Ваганьково за мраморной крошкой - цветники заливать. Воробей знал,
что быстро Мишка не обернется:  пока купит,  пока машину найдет, дай  Бог, к
обеду  успеть.  И все-таки психота закипала. И до  больницы-то  заводился  с
пол-оборота, ну  а  теперь до смешного доходило:  спичка  с первого  раза не
чиркалась, или молоток где позабудет, или свет в сарае  потух - глаза сырели
и начинала трясти  ярость.  И  знал, что  потом стыдно  будет  вспомнить, но
поделать с собой ничего не мог.
 Воробей  прикурил  новую  сигарету  от  первой, высосанной  чуть не  до
фильтра,  языком  привычно   кинул  ее  в  угол  рта  взялся  за  блестящий
полированный  черенок  лопаты.  Взглянул  на  часы:  полдевятого.   Будет  к
одиннадцати яма, на то он и Воробей.
 Он разметил будущую могилу: четыре лопаты - в головах, три - в ногах, и
так, чтобы  в длину метра полтора, не более.  Это окно, чтобы копать меньше.
На всю длину гроба потом подбоем выбирать надо. А раз гроб - колода - выше и
шире обычного, варшавского, то и подбой чуть не с  самой поверхности, вглубь
удлиняя, выбирать придется. И  стенки отвесно вести:  заузишь,  не  дай Бог,
колода застрянет в  распор - назад не  вытянешь. Летом, правда, еще полбеды:
подтесать лопатами землю  с боков - и залезет как миленький. А зимой  - пиши
пропало: земля камeнная - лопатой не подтешешь.  На крышку  гроба приходится
прыгать,  ломами шерудить.  Какое уж тут, на хрен,  благоговение к  ритуалу.
Родичи выражаются, и на вознаграждении сказывается.
 А попозже и по башке огрести можно. От товарищей.
 Воробей  с самого  начала учил Мишку:  когда  колодa - бери шире, делай
лучше  -  плохо  само  выйдет.  Без  Воробья  дорого  бы  стоила  Мишке  вся
кладбищенская премудрость. Еще научил копать не гляди, что  ребята до нормы
недобирают, с них спрос один, а с тебя, другой: ты временный.
 Сезон пойдет - друг друга жрать будут, хрящи захрустят.
 Не боись - прорвемся. Воробья держись - на пропадешь!
 Воробей  выплюнул окурок, поправил беретку. Ну, давай,  инвалид! Залупи
им яму, чтоб навек Воробья запомнили! Жалко, одна могилка на сегодня задана:
когда работы мало, и  психуешь больше, и  сон дурной. Ладно, решил  Воробей,
раз одна -  я ее, голубушку, без  ноги заделаю.  Точно! Эх, не видит  никто!
Воробей даже распрямился на секунду, посмотрел  по сторонам. Вроде никого, а
может, не видит он, зрение-то... А, черт с ним! Погнали!
 Воробей  поплевал  на левую, желтую от сплошной мозоли  ладонь, охватил
ковылок лопаты,  покрутил вокруг оси.  Правой  рукой цапнул черенок  у самой
железки и со свистом всадил лопату в грунт. И пошел. Редко так копал, только
когда время в обрез, когда уже гроб - из церкви, а могила не начата.
 Ноги стоят на месте, не дергаются,  вся  работа руками и корпусом. Вбил
лопату в землю - и отдирай к чертовой матери! Вбил, оторвал -  и наверх  все
единым махом, одним поворотом, только руками. Без ноги. Вот так вот!
 И  на других кладбищах никто так - без ноги - не может. Воробей  всяких
видел, но чтоб за сорок  минут яма  готова,  нету таких больше. И не  будет.
Только он один. Воробей!
 Это начало потом вот корни, доски гробные да кости  мешать начнут.  По
бокам  ямы  были навалены кучи красно-бурой  глины копать дальше  без досок
нельзя - осыпается земля внутрь, а кидать далеко -  закапывать потом трудно:
холм ровнять надо, а землю-то и не соберешь.
 Воробей вылез наверх. Время - девять. Успеет и без Мишки. Все же  Мишка
не ля-ля  разводит,  крошку везет.  Он  положил  лопату  на  край  могилы  и
припорошил  выработанной  землей:  свои не  свои,  а  уведут, -  с  Молчком,
бригадиром, рассоришься. Где он лопаты эти  - официалки - заказывает, одному
Богу  известно. Но и верно - хороши лопатки: корень, доски, да  и  камень  в
другой раз - все  рубят.  Штык до полуметра длиной выгнут по сечению чуть не
вполкруга на  черенок насажен через резиновые кольца  стальными  обхватами,
блестит - зеркалом.
 Мишка,  как  увидел, губы раскатал: потерять захотел  - на  дачу. Опять
Воробью спасибо: "Молчок тебя за нее потеряет. И не удумай".
 Возле древней  красного кирпича часовни в центре кладбища лежали доски.
Воробей выбрал  несколько  самых длинных, уложил на  плечо одна на  другую и
поспешил обратно.
 В  часовне  давал   прокат   инвентаря  ветхий,  беззубый  дядя   Жора,
хулиганящий в пьяном  виде и тихий так. На  втором этаже переодевались, ели,
пили,  спали  -  жили  землекопы.  Впрочем,  оформлены  подсобными.  Штатным
землекопом был один Молчок,  бригадир. На  него-то и писались наряды. Сам же
он копал редко, в сложных случаях  или при запарке. Копали ребята - часовня,
да  изредка  -  желающие с хоздвора. За яму Молчок платил  по  сезону: летом
пятерка, зимой - вдвое.  Если сам  не захоранивал, весь сбор все равно кроил
он. Без комментариев. С этим было строго. Жук тот еще: самому под пятьдесят,
а с покойниками лет двадцать  трется. Последние десять -  как вылечился - ни
капли в  рот не брал.  Знал, кому побольше  дать, а кто и так хорош. Воробья
выделял. "Копнешь две, Воробей?" - "Ну, Володя". Воробей откладывал все дела
и шел за маленьким кривоногим  Молчком. И потом его не  искал,  знал, что за
Молчком не пропадет.
 Воробей протянул  доски  ребром  вдоль по  краям ямы. В головах вставил
доски  меж прутьев  неснятой ограды - пригодилась,  в ногах обхватил досками
ствол вяза, привалив снаружи комья покрупнее.
 Теперь свободно можно снизу кидать  на самые края - доски держат осыпь.
Корни пошли. На то топор есть. Обкромсал их заподлицо со стенкой, как нечего
делать.
 А с глубиной ковырялся  подольше если бы не наказ заведующего, давно б
дно притаптывал. Незнающий взглянет - яму чуть не в рост  увидит,  ну, а  на
внимательного нарвешься  - пеняй на себя: сверху-то  сантиметров на тридцать
от  земли грунт простой по контуру ямы выложен и прибит умело грунт рыхлый,
а не глубина.
 А раз приказ: глубже брать, значит,  на  все  положенные метр пятьдесят
заглубляться надо.
 Воробей  выбирал дальше:  пошли черные,  трухлявые гробы.  Их было два,
один  на другом, они легко распадались, доски наверх. Доски и корни на самом
краю могилы укладывай,  а то  потом  как закапывать, лопату тормозить будет.
Раз  гробы,  то  и без  костей  не  обойтись.  Кости  наверх  -  упаси  Бог!
Родственники увидят - валидолу не напасешься...
 Кости Воробей  сложил в ногах,  в головах  подкопал,  потом в голову их
передвинул. А  уж как до  глубины  добрался - в  ямку посредине,  где  земля
податливей, уложил кости, землей прикрыл и утоптал, - готова могила.
 Летом копать  -  дурак  вскопает.  А  вот  зимой,  да  если  еще могила
уборочная,  без  снега, простужена на  метр, -  это  да. Гаврилой почти  всю
дорогу, лопата не берет. Вдвоем в могиле пашут: один гаврилой долбит, другой
крошево отгребает и  наверх.  Работка  потная,  ничего не скажешь. А летом -
детский сад.
 Рыжих -  зубов  золотых  -  он не искал.  В бесхозе какие  рыжие?  Если
родственники  лет двадцать - тридцать на могилу не  наведываются, забыли или
сами перемерли, то и покойник у них соответствующий - без золота. Рыжие - те
в ухоженных, с памятниками.
 Года два назад, зимой, на пятнадцатом участке Воробей одиннадцать рыжих
взял, прямо в кучке, как по заказу. Торгаша одного яма, он  тогда  сестру  к
брату захоранивал Воробей и родственников,  навещавших могилу, знал хорошо:
цветник им гранитный делал и доску мраморную в кронштейн заливал. Ободрал их
тогда лихо.
 Воробей   потоптался   в  могиле,  ширкнул  лопатой  выбившийся   сбоку
недорубленный  корешок, выкинул наверх инструмент и вылез сам. Обошел могилу
- огрехов не увидел: копано по-воробьевски, без халтуры.
 Петрович, змей,  знал, где  бесхоз долбить". Справа  свежую  могилу  от
дороги заслоняли "декабристы" - широкие  памятники двум декабристам, слева -
толстый вяз. Бесхоз расковырянный ниоткуда не приметен.
 Странно только: не часовне  Петрович копать поручил. Значит, не хотел с
Молчком делиться. Со вчера еще  предупреждал:  приди, мол, Воробей, раньше -
дело  есть.  И  сам не забыл,  к семи приехал. Морда шершавая с  похмелья, а
приполз, не поленился. Да, поднаглел  Петрович  малость за последнее  время.
Все бабки все равно не собьешь, а  нарваться можно... Тем более с бесхозами.
Бесхоз толкануть - тюряга.
 Воробей дошел до своего сарая, поставил лопату и топор в угол, взглянул
на часы. Время почти не двигалось - одиннадцать, в прокуратуру еще не скоро,
в повестке сказано в три...
 - Чего  ты в темноте сидишь? - В  сарай  влез Мишка, подручный Воробья,
включил свет. - Пожевать у нас есть? - зашарил на харчевой полке.
 - Котлеты вон в целлофане... Крошку привез?
 - Полтора мешка, красивая, мелкая...
 - Ме-е-елкая,  -  передразнил  Воробей.  - Толку-то, мелкая:  промывать
труднее... А чего поздно? В музее своем дежурил?
 - В музее вечером.
 Мишка выдавил на котлету майонез из пакетика.
 - В прокуратуру скоро поедем?..
 - К трем. Один поеду, ты здесь сиди погода путная, клиент будет.
 - Ты же не услышишь один.
 - Услышу. А не услышу, переспрошу.
 - Как хочешь, могу и здесь.
 - При  чем здесь "хочешь"? Бабки ловить надо суд судом, а деньги своим
чередом. Давай  пока  вот чего: мрамор  глянем еще разок. - Воробей полез на
карачках  в угол  сарая,  под  верстак, где в тряпье хранились  полированные
мраморные доски. - Чего стоишь? Принимай...
 Доски были давно  перемерены и переписаны Мишкой в блокнот. Воробей сел
на ведро с цементом, прикрытое фанеркой. Закурил.
 - Каждая доска свою цену имеет. Самые ходовые - коелга. Вот эта, белая.
Летят, как мухи. Только доставать успевай. Да  их и доставать особо не надо:
ворованные возить будут, прямо к сараям. В случае привезут, доска - бутылка.
Больше  не давай, не  сбивай цену.  А  толкать начнем  -  ноль приписывай...
Сечешь, как монета делается?.. Не возьмут? Еще как возьмут! И еще спросят! -
Воробей  вытянул из угла еще одну доску. - Газган вот  -  эти не  покупай. С
виду хороши, красивые - а крепче гранита: скарпели победитовые садятся,  три
буквы вырубил - и аут. Искра прям лупит:.. Гарик, ты его застал еще, когда я
в больнице лежал... Вот здоров был клиентам мозги пудрить, без передоха... Я
его  и в пару  за это взял, за язык. Гарик этот  мрамор - газган - эфиопским
выдумал.   Клиента   клеит,   лучший   товар,   говорит,  из   Эфиопии,  для
правительственных заказов. Клиенты-то все больше - о-о-о! - Воробей постучал
себя по уху, - олухи. Им чего ни скажи - всему верят.  Раз эфиопский -  все.
Давятся,  полудурки. -  Воробей  сунулся было  снова под  верстак, но  вдруг
раздумал и вылез. - Там еще доски есть, да лазить далеко...  Потуши-ка свет,
на глаза давит. Мишка щелкнул выключателем.
 -  Теперь размеры. Самый  лучший - сорок  на шестьдесят. Можно сорок на
пятьдесят.  Уже  не бери - дешевка, шире - тоже плохо: в кронштейн  заливать
станешь - с боков  мало крошки  уместится. Шире шестидесяти - гони сразу.  В
высоту  до восьмидесяти брать можно. Бывает, требуется. На много фамилий. Не
глядится, правда: цветник сам - метр двадцать длиной, и эта дура, кронштейн,
чуть  не  такой  же...  Еще...  -  Воробей потряс пальцем. -  Одно запомни и
другое: выпить не отказывайся  никогда. Ты че? У людей горе, а тебе выпить с
ними  лень...  Сам  вот  не  проси,  некрасиво,   а  помянуть  нальют  -  не
отказывайся.  Это нам можно. Ни  Петрович, никто еще ругать  не  будут. Горе
разделил, по-русски...
 Летом одного захоранивали, нам наливают. А тут Носенко идет, из треста,
заместитель управляющего. Мы стаканы прятать... Раевский сунул  в штаны, а у
него там  дыра... Стакан  пролетел, а он  стоит,  как  обоссанный.  И стакан
котится...
 Чего, думаем, Носенко скажет. Ни слова не сказал. А в обед всем велел в
контору.   Когда,  говорит,   официально   предлагают   помянуть,   это   не
возбраняется, только не слишком.
 Воробей открыл портфель, достал бутылку  "Буратино".  Глянул  на Мишку,
тот уже приготовился смотреть фокус. Воробей взял горлышко бутылки  в кулак,
ногтем большого  пальца (специально один  ноготь оставил - не  грыз)  поддел
крышечку и легко ее сколупнул. Бутылка зашипела.
 - Это ж надо  - "Буратино"  хаваю. Кому сказать,  не поверят. - Понюхал
бутылочку: не скисло ли - после больницы  градусов боялся даже в  газировке.
Сунул бутылку Мишке: - Нюхни. Ничего?
 Выпил, пустую бутылку сунул в портфель.
 - А если, говорит, кого увижу - по углам распивают,  пеняйте на себя...
Его слова, Носенки.
 А ты раз не пьешь - отпей для вида, а остальное, скажи, в бутылочке мне
оставьте. Понял? Воробей всему научит.
 Лешка не спеша переодевался в чистое.
 - Ну, это, держи на всякий случай. - Он протянул руку Мишке. - Не люблю
за руку, но мало ль...
 -  Что "мало ль"?  -  отвел его руку  Мишка.  -  Ты  ж  не  в суд, а  к
про-ку-ро-ру!
 - Короче, Валька позвонит вечером, если что, - упрямо сказал Воробей. -
Пошел я... Не боись, прорвемся!
 Воробей подошел  к конторе, заглянул в окно.  Петрович  был в кабинете,
сидел за столом и ничего не делал. Воробей  вошел без стука, ему можно и без
стука.
 - Вскопал я...
 - Пойдем выйдем, - Петрович вылез из-за стола. Они отошли от конторы. -
Леша, слушай... Слышишь?
 - Ну?
 -  Такое дело: забудь, что бесхоз  копал. Понял? Нормальная родственная
могила, понял?
 - Кому говоришь, Петрович! - Воробей скривился.
 - Ладно. С этим все. - Петрович достал иностранную пачку. - Закуришь?
 - Давай... Черные?.. Это какие ж такие, не наши?..
 - Американские, попробуй...
 - Они без этой, без дури? Сам знаешь, мне теперь анашу ни-ни.
 - Да нормальные они, кури. Когда тебе?
 - К трем.
 -  Ну,  ни пуха.  Чего  мог,  сделал, "бригадир  Воробьев", -  Петрович
улыбнулся.  - Главное, молчи  побольше  - глухой,  и весь разговор.  Валька,
смотри, чтоб не напилась.
 -  Да она  не придет... - Воробей потупил глаза.  - Я  ей  утром  бубен
выписал. Трояк  на похмелку клянчила. - Воробей  усмехнулся  и посмотрел  на
Петровича, как тот отреагирует.
 Но Петрович уже глядел в сторону и нетерпеливо крутил на пальце ключи с
брелоком в виде голой бабы.
 - Ну, тогда будь здоров, Воробей, ни пуха!
 - К черту! - Воробей повернулся.
 -- Погоди! Чуть не забыл, за работу... - Петрович сунул  деньги Воробью
в карман.
 Лешка заметил: зеленая.
 - Не много? - он с удивлением посмотрел на заведующего.
 -  В самый раз. Ну, дуй, - Петрович махнул  Воробью рукой и засеменил в
контору.
 "За  яму полcта!.. Залетит Петрович,  точняк залетит. Жалко. А что б  я
без него тогда!.. Сдох бы!"
 ...Тогда,  полгода  назад,  в   октябре,   с   забинтованной   головой,
полуглухой, накачанный  вместо крови холостой жижей,  со  справкой  инвалида
второй  группы  без  права  работы,  предупрежденный  о  лежачем  режиме,  в
сандалетах и грязном пиджаке Воробей сидел в кабинете Петровича.
 - Ну, чего, Леш? Я тебя бригадиром провел задним числом...
 - Громче говори, - буркнул Воробей.
 - Пенсия, говорю, больше будет! - крикнул заведующий.
 -  Ты  мне, Петрович, мозги  не  пыли. Я работать буду.  Если возьмешь.
Возьмешь - не забуду. Воробей трепаться не любит. А?
 Петрович  встал из-за  стола,  прошелся по кабинету. Заметил заляпанные
грязные  сандалеты на  зябко поджатых  ногах. Достал  со шкафа  рефлектор и,
поставив его у ног Воробья, включил.
 - Ага, - сказал Воробей.
 - Денег-то нет? - спросил заведующий.
 - Да Валька все... - Воробей щелкнул себя по горлу.  - Пока  в больнице
лежал.
 -  Ладно.  Котел топить будешь, а то  вон  холод уже, там поглядим. Про
инвалидность - никому.  Справку спрячь. Понял? И оденься хоть как... Смотри,
синий весь.
 -- Да, в больнице крови пожалели, думали аут.
 Воробей входил в должность. Да  и то сказать  - входил... Он и  прошлые
зимы  котлом заведовал, без приказа. Как холода начинались в конце  октября,
перебирался из сарая в котельную. Ни Петрович, ни до него заведующие - никто
с котлом забот не знал. Обо всем  хлопотал Воробей. У звонаря дяди Лени - он
же и завхоз церковный, - брал в складе уголь, набивал угольный ящик доверху,
нарезал  поленницу  на хоздворе из спиленных по просьбе клиентов  деревьев и
всю  зиму безукоризненно командовал  котлом. Пьяный ли, похмельный  - в семь
утра  заводил тяжелую,  с  матом,  хрипом, возню в  трафаретной  - запаливал
котел.
 Контора - Петрович, смотритель Раечка - приходила к положенным девяти в
благостную теплынь.
 Несколько раз Воробья не было - контора чуть не вымерзала. Котел никому
не давался: все делали вроде по-воробьевски, а он - вдруг - гас ни с того ни
с сего. Выгребай из  него  всю вонь и - по  новой заводи. "У Воробья  секрет
есть". Уголь Воробью давали в церкви безропотно. И деньги взаймы  - когда ни
приди  -  староста  Марья Ивановна,  тяжелая  хваткая  старуха,  а нет ее  -
заместительница  Анна   Никитична,   худенькая,  в  черном.  После  больницы
Никитична сто  дала,  "до  лета". Давать-то  давали,  но, ясное дело, не  за
здорово живешь...
 Хоронили когда-то давно батюшку отца Василия. Душевный был старик. Чуть
не до самой смерти, уже за  восемьдесят,  службы служил и  отпевать ходил на
самые дальние участки, не  ленился.  Да и  так просто  нравился  всем: и как
здоровается,  шляпы  чуть  касаясь,  и как  с  попами  подчиненными  говорит
ласково, не то что  нынешний  отец  Петр  - этот гавкает на  своих, как  пес
цепной. Еще вот тоже: со старьем - нищими на паперти - всегда  здоровался. И
голубей кормил  каждое утро возле церкви.  Стоит, бывало, посреди голубей  -
крошки им накидывает, а они чуть не под рясу к нему заходят.
 Так  вот,  помер  он. Воробей  сам назвался  копать. Могилу  отвели  за
церковью  почти вплотную,  как положено по  сану. А  там земля  - сплошняком
камни, кирпичи,  железки, со старых времен  от  стройки еще  осталось. Марья
Ивановна  подходила, видела, как Воробей,  мокрый, как крыса, в  хламе  этом
уродовался: ни ломом толком не возьмешь, ни лопатой. И костей было - чуть не
на полметра  сколько тут их, попов,  похоронено. Воробей, как дьявол какой,
по пояс в бульонках стоял: и наверх не вытащишь -  у церкви народу прорва, -
и в яме не развернешься. Так и корячился до темноты, а начал рано.
 - Земля тяжелая, Лешенька? - тяжело наклонялась над запаренным Воробьем
Марья Ивановна.
 - Пустое, Марья Ивановна, для батюшки конфетку сделаем.
 И  действительно  сделал.  Два метра  глубиной, ровненькая, дно еловыми
ветками выложил. Не могилка - загляденье.
 ...Воробей подошел  к ц