Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Капоте Трумен. Завтрак у Тиффани -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  -
Трумен Капоте ЗАВТРАК У ТИФФАНИ Перевод В. Голышева Меня всегда тянет к тем местам, где я когда-то жил, к домам, к улицам. Есть, например, большой темный дом на одной из семидесятых улиц Ист-Сайда, в нем я поселился в начале войны, впервые приехав в Нью-Йорк. Там у меня была комната, заставленная всякой рухлядью: диваном, пузатыми креслами, обитыми шершавым красным плюшем, при виде которого вспоминаешь душный день в мягком вагоне. Стены были выкрашены клеевой краской в цвет табачной жвачки. Повсюду, даже в ванной, висели гравюры с римскими развалинами, конопатые от старости. Единственное окно выходило на пожарную лестницу. Но все равно, стоило мне нащупать в кармане ключ, как на душе у меня становилось веселее: жилье это, при всей его унылости, было моим первым собственным жильем, там стояли мои книги, стаканы с карандашами, которые можно было чинить, - словом, все, как мне казалось, чтобы сделаться писателем. В те дни мне и в голову не приходило писать о Холли Голайтли, не пришло бы, наверно, и теперь, если бы не разговор с Джо Беллом, который снова расшевелил мои воспоминания. Холли Голайтли жила в том же доме, она снимала квартиру подо мной. А Джо Белл держал бар за углом, на Лексингтон-авеню; он и теперь его держит. И Холли и я заходили туда раз по шесть, по семь на дню не затем, чтобы выпить - не только за этим, - а чтобы позвонить по телефону: во время войны трудно было поставить себе телефон. К тому же Джо Белл охотно выполнял поручения, а это было обременительно: у Холли их всегда находилось великое множество. Конечно, все это давняя история, и до прошлой недели я не виделся с Джо Беллом несколько лет. Время от времени мы созванивались; иногда, оказавшись поблизости, я заходил к нему в бар, но приятелями мы никогда не были, и связывала нас только дружба с Холли Голайтли. Джо Белл - человек нелегкий, он это сам признает и объясняет тем, что он холостяк и что у него повышенная кислотность. Всякий, кто его знает, скажет вам, что общаться с ним трудно. Просто невозможно, если вы не разделяете его привязанностей, а Холли - одна из них. Среди прочих - хоккей, веймарские охотничьи собаки, "Наша детка Воскресенье" (передача, которую он слушает пятнадцать лет) и Гилберт и Салливан [*У. Гилберт (1836 - 1917) - английский поэт и драматург. Л. Салливан (1842 - 1900) - английский композитор. Авторы популярных комических опер] - он утверждает, будто кто-то из них ему родственник, не помню, кто именно. Поэтому, когда в прошлый вторник, ближе к вечеру, зазвонил телефон и послышалось: "Говорит Джо Белл", - я сразу понял, что речь пойдет о Холли. Но он сказал только: "Можете ко мне заскочить? Дело важное", - и квакающий голос в трубке был сиплым от волнения. Под проливным дождем я поймал такси и по дороге даже подумал: а вдруг она здесь, вдруг я снова увижу Холли? Но там не было никого, кроме хозяина. Бар Джо Белла не очень людное место по сравнению с другими пивными на Лексингтон-авеню. Он не может похвастаться ни неоновой вывеской, ни телевизором. В двух старых зеркалах видно, какая на улице погода, а позади стойки, в нише, среди фотографий хоккейных звезд, всегда стоит большая ваза со свежим букетом - их любовно составляет сам Джо Белл. Этим он и занимался, когда я вошел. - Сами понимаете, - сказал он, опуская в вазу гладиолус, - сами понимаете, я не заставил бы вас тащиться в такую даль, но мне нужно знать ваше мнение. Странная история! Очень странная приключилась история. - Вести от Холли? Он потрогал листок, словно раздумывая, что ответить. Невысокий, с жесткими седыми волосами, выступающей челюстью и костлявым лицом, которое подошло бы человеку много выше ростом, он всегда казался загорелым, а теперь покраснел еще больше. - Нет, не совсем от нее. Вернее, это пока непонятно. Поэтому я и хочу с вами посоветоваться. Давайте я вам налью. Это новый коктейль, "Белый ангел", - сказал он, смешивая пополам водку и джин, без вермута. Пока я пил этот состав, Джо Белл стоял рядом и сосал желудочную таблетку, прикидывая, что он мне скажет. Наконец сказал: - Помните такого мистера И. Я. Юниоши? Господинчика из Японии? - Из Калифорнии. Мистера Юниоши я помнил прекрасно. Он фотограф в иллюстрированном журнале и в свое время занимал студию на верхнем этаже того дома, где я жил. - Не путайте меня. Знаете вы, о ком я говорю? Ну и прекрасно. Так вот, вчера вечером заявляется сюда этот самый мистер И. Я. Юниоши и подкатывается к стойке. Я его не видел, наверно, больше двух лет. И где, по-вашему, он пропадал все это время? - В Африке. Джо Белл перестал сосать таблетку, и глаза его сузились. - А вы почем знаете? - Прочел у Винчела [*Уолтер Винчел - американский журналист]. - Так оно и было на самом деле. Oн с треском выдвинул ящик кассы и достал конверт из толстой бумаги. - Может, вы и это прочли у Винчела? В конверте было три фотографии, более или менее одинаковые, хотя и снятые с разных точек: высокий, стройный негр в ситцевой юбке с застенчивой и вместе с тем самодовольной улыбкой показывал странную деревянную скульптуру - удлиненную голову девушки с короткими, приглаженными, как у мальчишки, волосами и сужающимся книзу лицом; ее полированные деревянные, с косым разрезом глаза были необычайно велики, а большой, резко очерченный рот походил на рот клоуна. На первый взгляд скульптура напоминала обычный примитив, но только на первый, потому что это была вылитая Холли Голайтли - если можно так сказать о темном неодушевленном предмете. - Ну, что вы об этом думаете? - произнес Джо Белл, довольный моим замешательством. - Похоже на нее, - Слушайте-ка, - он шлепнул рукой по стойке, - это она и есть. Это ясно как божий день. Японец сразу ее узнал, как только увидел. - Он ее видел? В Африке? - Ее? Нет, только скульптуру. А какая разница? Можете сами прочесть, что здесь написано. - И он перевернул одну из фотографий. На обороте была надпись: "Резьба по дереву, племя С, Тококул, Ист-Англия. Рождество, 1956". - Японец вот что говорит... - начал он, и дальше последовала такая история. На рождество мистер Юниоши проезжал со своим аппаратом через Тококул, деревню, затерянную неведомо где, да и неважно где, - просто десяток глинобитных хижин с мартышками во дворах и сарычами на крышах. Он решил не останавливаться, но вдруг увидел негра, который сидел на корточках у двери и вырезал на трости обезьян. Мистер Юниоши заинтересовался и попросил показать ему еще что-нибудь. После чего из дома вынесли женскую головку, и ему почудилось - так он сказал Джо Беллу, - что все это сон. Но когда он захотел ее купить, негр сказал: "Нет". Ни фунт соли и десять долларов, ни два фунта соли, ручные часы и двадцать долларов - ничто не могло его поколебать. Мистер Юниоши решил хотя бы выяснить происхождение этой скульптуры, что стоило ему всей его соли и часов. История была ему изложена на смеси африканского, тарабарского и языка глухонемых. В общем, получалось так, что весной этого года трое белых людей появились из зарослей верхом на лошадях. Молодая женщина и двое мужчин. Мужчины, дрожавшие в ознобе, с воспаленными от лихорадки глазами, были вынуждены провести несколько недель взаперти в отдельной хижине, а женщине понравился резчик, и она стала спать на его циновке. - Вот в это я не верю, - брезгливо сказал Джо Белл. - Я знаю, у нее всякие бывали причуды, но до этого она бы вряд ли дошла. - А потом что? - А потом ничего. - Он пожал плечами. - Ушла, как и пришла, - уехала на лошади. - Одна или с мужчинами? Джо Белл моргнул. - Кажется, с мужчинами. Ну, а японец, он повсюду о ней спрашивал. Но никто больше ее не видел. - И, словно испугавшись, что мое разочарование может передаться ему, добавил: - Но одно вы должны признать: сколько уже лет прошло, - он стал считать по пальцам, их не хватило, - а это первые достоверные сведения. Я только надеюсь, что она хотя бы разбогатела. Наверно, разбогатела. Иначе вряд ли будешь разъезжать по Африкам. - Она, наверно, Африки и в глаза не видела, - сказал я совершенно искренне; но все же я мог себе ее представить в Африке: Африка - это в ее духе. Да и головка из дерева... - Я опять посмотрел на фотографии. - Все-то вы знаете. Где же она сейчас? - Умерла. Или в сумасшедшем доме. Или замужем. Скорей всего, вышла замуж, утихомирилась и, может, живет тут, где-нибудь рядом с нами. Он задумался. - Нет, - сказал он и покачал головой. - Я вам скажу почему. Если бы она была тут, я бы ее встретил. Возьмите человека, который любит ходить пешком, человека вроде меня; и вот ходит этот человек по улицам уже десять или двенадцать лет, а сам только и думает, как бы ему не проглядеть кое-кого, и так ни разу ее не встречает - разве не ясно, что в этом городе она не живет? Я все время вижу женщин, чем-то на нее похожих... То плоский маленький задок... Да любая худая девчонка с прямой спиной, которая ходит быстро... - Он замолчал, словно желая убедиться, внимательно ли я его слушаю. - Думаете, я спятил? - Просто я не знал, что вы ее любите. Так любите. Я пожалел о своих словах - они привели его в замешательство. Он сгреб фотографии и сунул в конверт. Я посмотрел на часы. Спешить мне было некуда, но я решил, что лучше уйти. - Постойте, - сказал он, схватив меня за руку. - Конечно, я ее любил. Не то чтобы я хотел с ней... - И без улыбки добавил: - Не скажу, чтобы я вообще об этом на думал. Даже и теперь, а мне шестьдесят семь будет десятого января. И что странно: чем дальше, тем больше эти дела у меня на уме. Я помню, даже мальчишкой столько об этом не думал. А теперь - без конца. Наверно, чем старше становишься и чем трудней это дается, тем тяжелее давит на мозги. И каждый раз, когда в газетах пишут, как опозорился какой-нибудь старик, я знаю: все от таких мыслей. Только я себя не опозорю. - Он налил себе виски и, не разбавив, выпил. - Честное слово, о Холли я никогда так не думал. Можно любить и без этого. Тогда человек будет вроде посторонним - посторонним, но другом. В бар вошли двое, и я решил, что теперь самое время уйти. Джо Белл проводил меня до двери. Он снова схватил меня за руку: - Верите? - Что вы о ней так не думали? - Нет, про Африку. Тут мне показалось, что я ничего не помню из его рассказа, только как она уезжает на лошади. - В общем, ее нет. - Да, - сказал он, открывая дверь. - Нет, и все. Ливень кончился, от него осталась только водяная пыль в воздухе, и, свернув за угол, я пошел по улице, где стоит мой бывший дом. На этой улице растут деревья, от которых летом на тротуаре лежат прохладные узорчатые тени; но теперь листья были желтые, почти все облетели и, раскиснув от дождя, скользили под ногами. Дом стоит посреди квартала, сразу за церковью, на которой синие башенные часы отбивают время. С тех пор как я там жил, его подновили: нарядная черная дверь заменила прежнюю, с матовым стеклом, а окна украсились изящными серыми ставнями. Все, кого я помню, из дома уехали, кроме мадам Сапфии Спанеллы, охрипшей колоратуры, которая каждый день каталась на роликах в Центральном парке. Я знаю, что она еще там живет, потому что поднялся по лестнице и посмотрел на почтовые ящики. По одному из этих ящиков я и узнал когда-то о существовании Холли Голайтли. Я прожил в этом доме около недели, прежде чем заметил, что на почтовом ящике квартиры ј 2 прикреплена странная карточка, напечатанная красивым строгим шрифтом. Она гласила: "Мисс Холидей Голайтли", и в нижнем углу: "Путешествует". Эта надпись привязалась ко мне, как мотив: "Мисс Холидей Голайтли. Путешествует ". Однажды поздно ночью я проснулся от того, что мистер Юниоши что-то кричал в пролет лестницы. Он жил на верхнем этаже, и голос его, строгий и сердитый, разносился по всему дому: - Мисс Голайтли! Я должен протестовать! Ребячливый, беззаботно-веселый голос ответил снизу: - Миленький, простите! Я опять потеряла этот дурацкий ключ. - Пожалуйста, не надо звонить в мой звонок. Пожалуйста, сделайте себе ключ! - Да я их все время теряю. - Я работаю, я должен спать, - кричал мистер Юниоши. - А вы все время звоните в мой звонок! - Миленький вы мой, ну зачем вы сердитесь? Я больше не буду. Пожалуйста, не сердитесь. - Голос приближался, она поднималась по лестнице. - Тогда я, может, дам вам сделать снимки, о которых мы говорили. К этому времени я уже встал с кровати и на палец приотворил дверь. Слышно было, как молчит мистер Юниоши, - слышно по тому, как изменилось его дыхание. - Когда? Девушка засмеялась. - Когда-нибудь, - ответила она невнятно. - Буду ждать, - сказал он и закрыл дверь. Я вышел и облокотился на перила так, чтобы увидеть ее, а самому остаться невидимым. Она еще была на лестнице, но уже поднялась на площадку, и на разноцветные, рыжеватые, соломенные и белые, пряди ее мальчишечьих волос падал лестничный свет. Ночь стояла теплая, почти летняя, и на девушке было узкое, легкое черное платье, черные сандалии и жемчужное ожерелье. При всей ее модной худобе от нее веяло здоровьем, мыльной и лимонной свежестью, и на щеках темнел деревенский румянец. Рот у нее был большой, нос - вздернутый. Глаза прятались за темными очками. Это было лицо уже не ребенка, но еще и не женщины. Я мог ей дать и шестнадцать и тридцать лет. Как потом оказалось, ей двух месяцев не хватало до девятнадцати. Она была не одна. Следом за ней шел мужчина. Его пухлая рука прилипла к ее бедру, и выглядело это непристойно - не с моральной, а с эстетической точки зрения. Это был коротконогий толстяк в полосатом костюме с ватными плечами, напомаженный, красный от искусственного загара, и в петлице у него торчала полузасохшая гвоздика. Когда они подошли к ее двери, она стала рыться в сумочке, отыскивая ключ и не обращая внимания на то, что его толстые губы присосались к ее затылку. Но, найдя наконец ключ и открыв дверь, она обернулась к нему и приветливо сказала: - Спасибо, дорогой, что проводили - вы ангел. - Эй, детка! - крикнул он, потому что дверь закрывалась перед его носом. - Да, Гарри? - Гарри - это другой. Я - Сид. Сид Арбак. Ты же меня любишь. - Я вас обожаю, мистер Арбак. Спокойной ночи, мистер Арбак. Мистер Арбак недоуменно глядел на запертую дверь. - Эй, пусти меня, детка. Ты же меня любишь. Меня все любят. Разве я не заплатил по счету за пятерых твоих друзей, а я их и в глаза раньше не видел! Разве это не дает мне права, чтобы ты меня любила? Ты же меня любишь, детка! Он постучал сначала тихо, потом громче, потом отступил на несколько шагов и пригнулся, словно собираясь ринуться на дверь и выломать ее. Но вместо этого он ринулся вниз по лестнице, колотя по стене кулаком. Едва он спустился вниз, как дверь ее квартиры приоткрылась и оттуда высунулась голова. - Мистер Арбак!.. Он повернул назад, и на лицо его расплылась улыбка облегчения - ага, она просто его дразнила. - В другой раз, когда девушке понадобится мелочь для уборной, - она и не собиралась его дразнить, - послушайте моего совета, не давайте ей всего двадцать центов! Она сдержала свое обещание мистеру Юниоши и, видимо, перестала трогать его звонок, потому что с этого дня начала звонить мне - иногда в два часа ночи, иногда в три, иногда в четыре; ей было безразлично, когда я вылезу из постели, чтобы нажать кнопку, отпирающую входную дверь. Друзей у меня было мало, и ни один из них не мог приходить так поздно, поэтому я всегда знал, что это она. Но первое время я подходил к своей двери, боясь, что это телеграмма, дурные вести, а мисс Голайтли кричала снизу: "Простите, милый, я забыла ключ". Мы, конечно, так и не познакомились. Правда, мы часто сталкивались то на лестнице, то на улице, но, казалось, она меня не замечает. Она всегда была в темных очках, всегда подтянута, просто и со вкусом одета; глухие серые и голубые тона оттеняли ее броскую внешность. Ее можно было принять за манекенщицу или молодую актрису, но по ее образу жизни было ясно, что ни для того, ни для другого у нее нет времени. Иногда я встречал ее и вдали от дома. Однажды приезжий родственник пригласил меня в "21 ", и там, за лучшим столиком, в окружении четырех мужчин - среди них не было мистера Арбака, хотя любой из них мог бы за него сойти, - сидела мисс Голайтли и лениво, на глазах у всех причесывалась; выражение ее лица, еле сдерживаемый зевок умерили и мое почтение к этому шикарному месту. В другой раз, вечером, в разгар лета, жара выгнала меня из дому. По Третьей авеню я дошел до Пятьдесят первой улицы, где в витрине антикварного магазина стоял предмет моих вожделений - птичья клетка в виде мечети с минаретами и бамбуковыми комнатками, пустовавшими в ожидании говорливых жильцов - попугаев. Но цена ей была триста пятьдесят долларов. По дороге домой, перед баром Кларка, я увидел целую толпу таксистов, собравшуюся вокруг веселой хмельной компании австралийских офицеров, которые распевали "Вальс Матильды". Австралийцы кружились по очереди с девушкой, и девушка эта - кто же, как не мисс Голайтли! - порхала по булыжнику под сенью надземки, легкая, как шаль. Но если она о моем существовании не подозревала и воспринимала меня разве что в качестве швейцара, то я за лето узнал о ней почти все. Мусорная корзина у ее двери сообщила мне, что чтение мисс Голайтли составляют бульварные газеты, туристские проспекты и гороскопы, что курит она любительские сигареты "Пикаюн", питается сыром и поджаренными хлебцами и что пестрота ее волос - дело ее собственных рук. Тот же источник открыл мне, что она пачками получает письма из армии. Они всегда были разорваны на полоски вроде книжных закладок. Проходя мимо, я иногда выдергивал себе такую закладку. "Помнишь", "скучаю по тебе", "дождь", "пожалуйста, пиши", "сволочной", "проклятый" - эти слова встречались чаще всего на обрывках, и еще: "одиноко" и "люблю". Она играла на гитаре и держала кошку. В солнечные дни, вымыв голову, она выходила вместе с этим рыжим тигровым котом, садилась на площадку пожарной лестницы и бренчала на гитаре, пока не просохнут волосы. Услышав музыку, я потихоньку становился у окна. Играла она очень хорошо, а иногда пела. Пела хриплым, ломким, как у подростка, голосом. Она знала все ходовые песни: Кола Портера, Курта Вайля и особенно любила мелодии из "Оклахомы", которые тем летом пелись повсюду. Но порой я слышал такие песни, что поневоле спрашивал себя, откуда она их знает, из каких краев она родом. Грубовато-нежные песни, слова которых отдавали прериями и сосновыми лесами. Одна была такая: "Эх, хоть раз при жизни, да не во сне, по лугам по райским погулять бы мне", - и эта, наверно, нравилась ей больше всех, потому что, бывало, волосы ее давно высохнут, солнце спрячется, зажгутся в сумерках окна, а она все поет ее и поет. Однако знакомство наше состоялось только в сентябре, в один из тех вечеров, когда впервые потянуло пронзительным осенним холодком. Я был в кино, вернулся домой и залез в постель, прихватив стаканчик с виски и последний роман Сименона. Все это как нельзя лучше отвечало моим представлениям об уюте, и тем не менее я испытывал непонятное беспокойство. Постепенно оно до того усилилось, что я стал слы

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору