Трумен Капоте
   Рассказы
 
   МИРИЭМ
   ГОСТЬ НА ПРАЗДНИКЕ
   БУТЫЛЬ СЕРЕБРА
   ДЕТИ В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
   ВОСПОМИНАНИЯ ОБ ОДНОМ РОЖДЕСТВЕ
   ОДИН ИЗ ПУТЕЙ В РАЙ
 
 
   Трумен Капоте
 
   МИРИЭМ
   Перевод С. Митиной
 
   Вот уже несколько лет миссис Г.Т. Миллер жила одна в уютной квартире (две
комнаты и кухонька) в перестроенном доходном доме близ Ист-Ривер.  Она  была
вдова; после Г. Т. Миллера осталась довольно  изрядная  страховка.  Круг  ее
интересов был узок, друзей она, в сущности, не  имела  и  вылазки  совершала
обычно не дальше продуктового магазина на  ближайшем  углу.  Другие  жильцы,
видимо, ее попросту не замечали: одежда  у  нее  была  будничная,  волосы  -
короткие,  серовато-седые,  уложены  кое-как;   лицо   простое,   ничем   не
примечательное; косметики она не употребляла; в последний день  рождения  ей
минул шестьдесят один  год.  Занималась  она,  как  правило,  делами  самыми
повседневными: содержала в безупречной чистоте свои две  комнаты,  время  от
времени выкуривала сигарету, готовила себе еду и ухаживала за канарейкой.
   А потом повстречалась с Мириэм. В  тот  вечер  шел  снег.  Миссис  Миллер
вытерла после ужина посуду и, листая вечернюю газету, наткнулась на  рекламу
фильма, который шел в соседнем кинотеатре. Название звучало заманчиво, и она
влезла в бобриковое пальто, зашнуровала ботики и вышла из квартиры,  оставив
в прихожей гореть лампочку:  ничто  не  вызывало  у  нее  такого  тревожного
чувства, как темнота.
   Снежок был приятный, падал медленно,  не  оставляя  следов  на  тротуаре.
Ветер с  реки  свирепствовал  только  на  перекрестках.  Миссис  Миллер  шла
торопливо, опустив голову и ничего не  видя  вокруг,  словно  крот,  вслепую
прокладывающий себе ход под землей. По дороге она зашла в аптеку-закусочную,
купила пакетик мятных конфет.
   Перед кассой кино выстроилась длинная очередь, и ока стала в самый хвост.
В зрительный зал - проскрипел усталый голос - будут пускать немного  погодя.
Миссис Миллер пошарила в кожаной сумочке и  набрала  ровно  столько  мелочи,
сколько нужно на билет, без сдачи.  Казалось,  очередь  еле  ползет;  миссис
Миллер огляделась, ища, на чем бы остановить взгляд,  и  вдруг  в  глаза  ей
бросилась девочка - она стояла под навесом, у самого его края.
   Никогда еще миссис Миллер не видела таких длинных, необыкновенных  волос:
совершенно белые, с серебристым  отливом,  как  у  альбиноса,  они  свободно
ниспадали до пояса шелковистыми струями. Девочка  была  худощавая,  хрупкая.
Было особое неброское изящество в  том,  как  она  стояла,  засунув  большие
пальцы в карманы отлично сшитого пальто из лилового бархата.
   Непонятное волнение охватило миссис Миллер, и, когда девочка посмотрела в
ее сторону, она тепло ей улыбнулась. Девочка подошла, спросила:
   - Вы не сочтете за трудность мне помочь?
   - Почему же, охотно, если смогу.
   - О, это очень просто. Я хочу только, чтобы вы купили  мне  билет;  иначе
меня не пропустят. Деньги у меня есть - вот.
   И грациозным движением она протянула миссис Миллер  три  монеты:  две  по
десять центов, одну - в пять.
   В кино они вошли вместе. Билетерша предложила им подождать в фойе:  через
двадцать минут картина кончится.
   - Я чувствую себя форменной  преступницей,  -  весело  заговорила  миссис
Миллер, усаживаясь в кресло. - Ну, я в том смысле, что это же против правил,
верно? Ой, я надеюсь, что не сделала  ничего  предосудительного.  Ведь  твоя
мама знает, где ты, детка? Конечно же, знает, да?
   Девочка ничего не ответила. Она расстегнула пальто, сняла его и аккуратно
сложила у себя на коленях.  Под  пальто  на  ней  было  строгое  темно-синее
платье.  С  шеи  свисала  золотая  цепочка,  и  она  перебирала  ее  чуткими
музыкальными  пальцами.  Повнимательней  присмотревшись  к  девочке,  миссис
Миллер решила, что  самое  в  ней  примечательное  -  не  волосы,  а  глаза:
светло-карие, неподвижные, совершенно недетские, и огромные, чуть не во  все
ее маленькое лицо. .
   Миссис Миллер предложила ей мятную конфету.
   - Как тебя зовут, детка?
   - Мириэм, - ответила девочка таким тоном, будто бы это  почему-то  должно
было быть известно миссис Миллер,
   - Ой, до чего забавно, а? Меня тоже зовут Мириэм. И ведь имя не то  чтобы
очень распространенное. Нет, только  не  говори  мне,  что  твоя  фамилия  -
Миллер.
   - Я просто Мириэм.
   - Но это ужасно забавно, да?
   - В известной степени, -  ответила  Мириэм,  перекатывая  во  рту  мятную
конфету.
   Миссис Миллер вспыхнула, неловко заерзала в кресле.
   - У тебя очень большой запас слов для такой маленькой девочки.
   - Вот как?
   - Да, очень. - И миссис Миллер поспешила переменить  тему:  -  Ты  любишь
кино?
   - Право, затрудняюсь сказать, - ответила Мириэм. - Я еще не была ни разу.
   Фойе понемногу заполняли зрительницы; из зала доносился отдаленный грохот
бомбежки - шла кинохроника.  Миссис  Миллер  поднялась,  зажав  сумочку  под
мышкой.
   - Пожалуй, мне надо бежать, а то как бы не остаться без места, -  сказала
она. - Рада была с тобой познакомиться.
   Мириэм едва кивнула в ответ.
 
   Снег шел  всю  неделю.  Люди  и  машины  двигались  по  улице  совершенно
беззвучно; казалось, жизнь идет тайком. прячась за блеклой, но непроницаемою
завесой. И в этом падающем  безмолвии  не  было  ни  земли,  ни  неба,  лишь
взметаемый ветром снег, что покрывал изморозью  витрины,  выстуживал  жилье,
приглушал шумы города, мертвил его. Свет приходилось зажигать прямо с  утра,
и миссис Миллер потеряла счет дням: пятница слилась с субботой, и  потому  в
магазин она отправилась в воскресенье, - закрыто, разумеется.
   В тот вечер она довольствовалась  яичницей  и  мисочкой  томатного  супа.
Потом надела бумазейный халат, намазала лицо кремом и  удобно  устроилась  в
постели, положив к ногам грелку. Она читала "Нью-Йорк таймс", когда в  дверь
позвонили. Сперва, ей подумалось, что это ошибка и, кто бы  там  ни  был  за
дверью, все равно он сейчас уйдет. Но звонок все  звонил  -  сперва  раз  за
разом, потом беспрерывно. Она посмотрела на часы: начало двенадцатого.  Нет,
это что-то невероятное, ведь в десять она всегда уже спит.
   Миссис Миллер вылезла из постели, прошлепала босиком через гостиную.
   - Иду, иду, потерпите, пожалуйста.
   Замок заело, и пока она поворачивала его то в одну, то в другую  сторону,
звонок звонил, не умолкая ни на секунду.
   - Прекратите! - выкрикнула миссис Миллер. Наконец замок поддался,  и  она
чуть-чуть приоткрыла дверь. - Бога ради, в чем дело?
   - Здравствуйте, это я, - сказала Мириэм.
   - Ох... Нну-у, здравствуй, - ответила миссис Миллер и нерешительно  вышла
в холл. - Ты - та самая девочка...
   - Я уж думала, вы никогда не откроете, но  все  равно  держала  палец  на
кнопке. Я знала, что вы дома. Вы мне не рады?
   Миссис Миллер не  нашлась,  что  ответить.  На  Мириэм  было  все  то  же
бархатное пальто, но на сей раз еще и такой же берет; белые волосы разделены
на две сверкающие косы и завязаны на концах огромными белыми бантами.
   - Раз уж мне пришлось столько дожидаться, вы могли бы, по  крайней  мере,
впустить меня, - сказала она.
   - Но ведь уже страшно поздно.
   Мириэм посмотрела на нее пустыми, непонимающими глазами.
   - А какое это имеет значение? Дайте же мне войти. Здесь холодно,  а  я  в
шелковом платье.
   Легким жестом она отстранила миссис Миллер и вошла в квартиру.
   Она положила пальто и берет на кресло в гостиной. Платье на ней и в самом
деле было шелковое. Белый шелк. Белый шелк - в феврале. Юбка красиво уложена
в складку, рукава длинные, при каждом ее движении платье слегка шуршало.
   - А мне у вас нравится, - объявила она, расхаживая по комнате. - Нравится
ковер, синий цвет - мой любимый. - Потом потрогала  одну  из  бумажных  роз,
стоявших в вазе на кофейном столике.  -  Искусственные,  -  тусклым  голосом
протянула она. - Как грустно. Все искусственное наводит грусть. Верно?
   И она уселась на диван, грациозно расправив складки платья.
   - Что тебе нужно? - спросила миссис Миллер.
   - Сядьте, - сказала Мириэм. -  Мне  действует  на  нервы,  когда  человек
стоит,
   Миссис Миллер без сил опустилась на кожаный пуфик.
   - Что тебе нужно? - повторила она.
   - А знаете, по-моему, вы вовсе не рады, что я пришла.
   И миссис Миллер снова не нашла ответа; только чуть повела  рукой.  Мириэм
хихикнула и удобно  откинулась  на  гору  ситцевых  подушек.  Миссис  Миллер
отметила про себя, что сегодня  девочка  не  такая  бледная,  какой  она  ей
запомнилась с того раза: щеки у нее горели.
   - Откуда ты узнала мой адрес?
   Мириэм нахмурилась.
   - Ну это вообще не проблема. Как вас зовут? А меня?
   - Но я же не значусь в телефонной книге.
   - Ой, давайте поговорим о чем-нибудь другом.
   - Твоя мама просто ненормальная, не иначе, -  сказала  миссис  Миллер,  -
Позволяет такому ребенку разгуливать ночью, да еще одела  тебя  так  нелепо.
Нет, она сошла с ума, не иначе.
   Мириэм встала и направилась в тот угол гостиной, где на  цепи  свисала  с
потолка укрытая на ночь птичья клетка. Она заглянула под покрывало.
   - Канарейка! Ничего, если я разбужу ее? Мне хочется  послушать,  как  она
поет.
   - Оставь Джинни в покое, - вскинулась миссис Миллер. - Не смей ее будить,
слышишь?
   - Да. Но я не понимаю, почему нельзя послушать, как она поет,  -  сказала
Мириэм. - Потом вдруг: - У вас не найдется чего-нибудь поесть?  Я  умираю  с
голода. Хотя бы молоко и сандвич с джемом, и то было бы прекрасно.
   - Вот что, - проговорила миссис Миллер, поднимаясь с пуфа. - Вот  что,  я
тебе приготовлю вкусные сандвичи, а ты  будешь  умницей  и  потом  сразу  же
побежишь домой, ладно? Ведь уже за полночь, я уверена.
   - Снег идет. - Голос у Мириэм был укоризненный.  -  На  улице  холодно  и
темно.
   - Ну, прежде всего, тебе вообще незачем было сюда  являться,  -  ответила
миссис Миллер, стараясь совладать со своим голосом. - А погода  от  меня  не
зависит... Хочешь, чтобы я тебя покормила, - обещай сперва, что уйдешь.
   Мириэм провела бантом по щеке, взгляд у нее стал сосредоточенный,  словно
она обдумывала это предложение. Потом повернулась к птичьей клетке.
   - Что ж, ладно, - сказала она. - Обещаю.
 
   Сколько ей лет? Десять?  Одиннадцать?  В  кухне  миссис  Миллер  нарезала
четыре ломтика хлеба и открыла банку с  клубничным  вареньем.  Налив  стакан
молока, ока сделала передышку, чтобы закурить. И зачем она пришла? Рука  ее,
державшая спичку, тряслась; так она сидела, словно оцепенев, пока огонек  не
опалил ей палец.
   В комнате пела канарейка, - пела, а ведь такое бывало только по утрам.
   - Мириэм! - крикнула миссис Миллер. -  Мириэм,  я  же  тебе  сказала,  не
тревожь Джинни.
   Никакого ответа.
   Она крикнула еще раз; и снова - лишь  пение  канарейки.  Она  затянулась,
обнаружила, что зажгла сигарету не с того конца и... нет, выходить  из  себя
не надо, нельзя.
   Миссис Миллер внесла поднос с едой в гостиную и поставила его на кофейный
столик. Первое, что ей бросилось в глаза, -  клетка  по-прежнему  укрыта.  А
Джинни поет. Что же это такое творится? И в комнате - никого. Миссис  Миллер
прошла через нишу, ведущую в спальню, и  остановилась  в  дверях,  -  у  нее
перехватило дыхание.
   - Ты что это делаешь?
   Мириэм вскинула на нее глаза - взгляд у нее был  какой-то  странный.  Она
стояла у комода, а перед нею - раскрытая шкатулка для  украшений.  С  минуту
она смотрела на миссис Миллер в упор, пока не вынудила ту взглянуть ей прямо
в глаза, и вдруг улыбнулась,
   - Здесь нет ничего стоящего. Но вот эта вещица мне нравится. - В  руке  у
нее была брошь-камея. - Очаровательная.
   - Мне кажется... Послушай, лучше бы тебе все-таки положить ее на место, -
еле  выговорила  миссис  Миллер  и  вдруг  почувствовала:  надо   немедленно
опереться на что-то, не то она упадет. Она прислонилась к  дверному  косяку;
голова налилась  невыносимой  тяжестью,  сердце  сдавило,  оно  заколотилось
сильно и тяжко. Лампа замигала, будто в ней что-то разладилось.
   - Прошу тебя, детка... Подарок покойного мужа...
   - Но она красивая, я ее хочу, - сказала Мириэм. - Отдайте ее мне.
   И пока миссис Миллер  стояла  в  дверях,  лихорадочно  подыскивая  слова,
которые каким-то образом помогли бы ей спасти брошку, до нее дошло,  что  за
помощью ей обратиться совершенно не к кому, она одна как перст: мысль эта не
приходила ей в голову очень давно, и полнейшая ее беспощадность  ошеломляла.
Однако здесь, в ее собственной квартире, в притихшем под снегом городе  были
столь явные тому доказательства, что она не могла  от  них  отмахнуться,  не
могла - как уже поняла с поразительной ясностью - им противостоять.
 
   Мириэм набросилась на еду с жадностью, и, когда с  молоком  и  сандвичами
было покончено, пальцы ее паучьими движениями забегали по  тарелке,  сгребая
крошки. На лифе ее  платья  поблескивала  камея;  белый  профиль  загадочным
образом повторял лицо самой Мириэм.
   - До чего вкусно, - вздохнула она. - Теперь бы  еще  миндальное  пирожное
или глазированную вишню, было бы совсем  замечательно.  Сладости  -  хорошая
штука, правда?
   Миссис Миллер, кое-как примостившись на краешке  пуфа,  курила  сигарету.
Сетка у нее на голове сбилась набок, выбившиеся пряди волос  рассыпались  по
лбу. Глаза бессмысленно глядели в пространство, на лице  загорелись  красные
пятна, словно неизгладимые следы свирепой затрещины.
   - Найдется у вас конфета? Пирожное?
   Миссис Миллер стряхнула пепел прямо на  ковер.  Повела  головой,  пытаясь
сосредоточить взгляд на чем-то одном. -  Ты  обещала,  что  уйдешь,  если  я
приготовлю тебе сандвичи.
   - Бог мой, да неужели?
   - Ты дала обещание, а теперь я устала, и вообще мне нехорошо.
   - Не надо злиться, - сказала Мириэм. - Я же вас просто дразню.
   Она взяла с кресла пальто, перекинула через руку, надела  перед  зеркалом
берет. Потом вдруг склонилась к самому лицу миссис Миллер и прошептала:
   - Поцелуйте меня на прощание.
   - Право же... Пожалуй, лучше не надо... - ответила миссис Миллер.
   Мириэм вздернула плечо, выгнула бровь.
   - Ну, как угодно, - сказала она,  пошла  прямиком  к  кофейному  столику,
схватила вазу с бумажными розами и, сойдя  с  ковра,  швырнула  ее  об  пол.
Осколки брызнули во все стороны, цветы она придавила ногой.  Потом  медленно
двинулась к двери, но, прежде чем закрыть ее за собою, обернулась и  бросила
на миссис Миллер взгляд, исполненный лукаво-невинного любопытства.
 
   Весь следующий день миссис Миллер пролежала в  постели  -  встала  только
раз, чтобы задать корм канарейке и выпить чашку чая; измерила температуру  -
нормальная; а сны были горячечные,  сумбурные,  и  порожденная  ими  неясная
тревога не покидала ее и  тогда,  когда  она  не  спала,  а  просто  лежала,
уставясь широко раскрытыми глазами в потолок.  Один  сон  вплетался  во  все
остальные, повторяясь, словно неуловимо-таинственная тема сложной  симфонии;
картины его были особенно четкие, будто выведены уверенной и сильной  рукой:
девочка в подвенечном платье и венке из  листьев  шествует  во  главе  серой
процессии, спускающейся по  горной  тропе;  все  почему-то  молчат,  но  вот
какая-то женщина в заднем ряду спрашивает: "Куда  она  нас  ведет?"  -  "Это
неведомо никому", - отвечает ей старик из переднего ряда. "Но до чего же она
хороша, правда? - вмешивается третий голос. - Совсем  как  морозный  узор...
Такая сверкающая и белая!"
   Проснувшись во вторник утром, миссис  Миллер  почувствовала  себя  лучше;
резкие узкие полосы солнца косо падали сквозь прорези жалюзи, и в  их  свете
рассеялись ее болезненные видения. Она распахнула окно - началась  оттепель,
день был по-весеннему мягкий: чистые новенькие облака громоздились  на  фоне
синего, не по-зимнему яркого неба;  за  коньками  невысоких  крыш  виднелась
река,  и  теплый  ветер  закручивал  дымы  над  трубами  буксиров.   Большой
серебристый автофургон пропахивал заснеженную улицу, двигаясь меж двух рядов
сугробов, и воздух полнился шумом его мотора.
   Наведя порядок в квартире, миссис Миллер сходила в магазин за продуктами,
потом получила деньги по чеку и завернула  в  кафетерий  Шрафта  -  там  она
позавтракала и с удовольствием поболтала с официанткой. Ну что  за  чудесный
денек, настоящий праздник - идти домой было бы просто глупо.
   Поэтому на Лексингтон-авеню она села в автобус и доехала  до  Восемьдесят
шестой улицы, а здесь решила немножко походить по магазинам.
   Она и сама не знала, что ей нужно и чего хочется, -  просто  бродила  без
всякой цели, разглядывая прохожих, торопливо и деловито сновавших мимо, и от
их вида у нее возникало щемящее чувство одиночества.
   И вот тогда-то, стоя у перехода на углу Третьей авеню, она  увидела  того
человека - это был кривоногий старик в клетчатой кепке и потертом коричневом
пальто; согнувшись, он с трудом тащил охапку переполненных коробок.  До  нее
вдруг дошло, что они  улыбаются  друг  другу;  в  улыбке  этой  не  было  ни
малейшего дружелюбия - просто холодная вспышка взаимного узнавания. А вместе
с тем она была совершенно уверена, что видит его впервые.
   Он прислонился к опоре надземки и, когда миссис Миллер  стала  переходить
улицу, повернулся и пошел следом. Так он и шел за нею, чуть ли не по  пятам;
уголком глаза она следила за его колеблющимся отражением в стеклах витрин.
   Потом в середине квартала остановилась, резко повернулась к  нему  лицом.
Он тоже остановился и, ухмыляясь, вскинул голову. Но что она  могла  сказать
ему? Что могла поделать? Вот сейчас, средь бела дня, на  людной  Восемьдесят
шестой  улице?  Незачем  было  и  останавливаться.  И,  презирая   себя   за
беспомощность, она лишь ускорила шаг.
   Вторая авеню - улица мрачная; мостовая ее словно собрана из кусков: где -
асфальт, где - булыжник, где- бетон;  и  всегда  здесь  пустынно,  безлюдно.
Миссис Миллер прошла пять кварталов, не встретив ни души, и  все  это  время
слышала шаги и скрип снега  у  себя  за  спиной.  Когда  она  поравнялась  с
цветочным магазином, шаги были все так же близко. Опрометью  вбежала  она  в
магазин и припала к стеклянной двери; старик проходил мимо, все так же глядя
прямо перед собой; он не сбавил шага, но сделал  странный  многозначительный
жест: коснулся рукою кепки.
 
   - Шесть белых, вы сказали? - переспросил продавец.
   - Да, шесть белых роз, - ответила миссис Миллер.
   Из цветочного магазина она отправилась в посудный и выбрала там вазу, как
предполагалось  -  взамен  той,  что  разбила  Мириэм;  однако   цена   была
непомерная, а сама ваза (подумалось миссис Миллер) чудовищно безвкусная. Но,
раз начавшись, непонятные эти покупки следовали одна  за  другой,  будто  по
заранее намеченному плану - плану, которому она  подчинялась  помимо  своего
сознания и воли.
   Она купила пакетик глазированных вишен, потом зашла  в  кондитерскую  под
названием "Никербокер" и взяла  шесть  миндальных  пирожных,  уплатив  сорок
центов.
   За последний час снова  похолодало;  зимние  облака,  словно  помутневшие
линзы,  не  пропускали  солнечного  света,  и  небо  стало  окрашиваться   в
полупрозрачные тона ранних сумерек; сырой туман смешался с ветром, и  голоса
немногих детей, шумно игравших на горках грязного снега, звучали безрадостно
и одиноко. Вскоре упали первые белые хлопья, и, когда миссис Миллер дошла до
своего дома, снег падал густой завесой, и следы на тротуарах исчезали,  едва
успев появиться.
 
   Красивые белые розы стояли в вазе. Глазированные  вишни  поблескивали  на
керамической тарелочке. Миндальные  пирожные,  посыпанные  сахарной  пудрой,
ждали,  когда  к  ним  протянется  нетерпеливая  рука.  Канарейка,  сидя  на
качающейся жердочке, хлопала крыльями и склевывала семена с брикета.
   Ровно в пять часов в дверь позвонили. Миссис Миллер уже знала,  кто  это.
Она пошла через гостиную в прихожую, и подол ее халата волочился по полу.
   - Это ты?
   -