Роберт Кармер.
    Я - сыр



 coy Coyright Роберт Кармер "I am the cheee."
 coy Coyright Перевод: Михаил Сапожников (mike@zahav.et.il)
 Date: 04 Mar 2002





Об авторе.

 Роберт Кармиер родился штате Массачутес (США)  и до сих пор живет всего
лишь в трех милях от дома, в котором он родился.
 Он начал писать еще в школьном возврасте, когда он имел первые успехи в
поэзии.  Когда  ему  было девятнадцать, был опубликован его  первый короткий
рассказ. Его учитель из колледжа, в котором  он учился, послал тот рассказ в
одну из центральных  газет  не  поставив Роберта в  известность.  Его первая
повесть  о подростках "Шоколадная  война" была опубликована в Англии  в 1975
году, и также следующие за ней "Я - сыр" и "После первой смерти", после чего
он безоговорочно был признан английским писателем.
 Роберт  Кармиер  также  является журналистом уже  тридцать лет.  У него
семья - жена, три дочери, сын и десять внуков.

 Некоторые из книг Роберта Кармиера.

 Шоколадная война.
 После шоколадной войны.
 После первой смерти.
 Дарси.
 Вялость.
 Герои.
 В полночь.
 Нежность.
 Мелодии медвежьих танцев.
 Наше пaдение.


От автора перевода.

 Книга Роберта Кармиера "Я - сыр." написана живым языком - языком улицы,
языком   реальной  жизни.   Чтобы  сохранить  его  колорит,  автор  перевода
постарался оставить  нетронутыми некоторые слова, использованные в языке, на
котором книга была написана.  Поэтому стоит  дословно объяснить некоторые из
этих слов.
 Герой книги пересекает несколько Северных Штатов Америки на байке: ike
- это сленговое сокращение слова icycle  (букв."два колеса"), что в  первую
очередь переводится как велосипед, однако ike,  это не только велосипед, им
может  быть  и  другое  транспортное  средство  на  двух  колесах,  например
мотоцикл, и человек, для которого мотоцикл является образом жизни и, образно
говоря,  даже теми  "ногами,  которые  кормят  волка",  называется  байкером
(iker),  и  это  уже  не  только в  американском сленге.  Путь героя  книги
проходит не по пересеченной  местности, а по дорогам. Он все время находится
на  Роут под каким-либо  номером.  Роут (route)  в данном случае  обозначает
автомобильную дорогу - шоссе (как правило  обозначенное номером),  хотя  это
может быть и номер маршрутного такси, или же  линии метро. Этим шоссе  может
оказаться и хайвей (highway) - скоростная автомагистраль. Сохранена фонетика
звучания названий улиц, например: "Бекер-Дрегстор-Стрит". Стрит (treet) это
значит улица.  Это  слово как правило прикреплено  к названию. Кое-где будет
попадаться Майн-Стрит (Mai treet). Так  называют главную улицу в небольшом
населенном  пункте.  На пути  героя книги, при  определенных обстоятельствах
одна  дама  смотрит  на него  глазами Сиротки Энни (Оrha Aie). Маленькая
Сиротка   Энни   изначально   явилась   персонажем    небольшого   рассказа,
опубликованного  в  газете "Chicago  Triue"  в 1924г. Его автор  - Харольд
Грей.  В  последствии  Маленькая Сиротка  Энни стала героиней  мультфильмов,
кинофильмов и песен, вышедших на свет  в США.  На  различных  изображениях у
этой  героини  были большие удивленные  глаза  на выразительном  лице. Герой
книги  иногда ссылается на образы  из  новелл Томаса  Вольфа (Thoma Clayto
Wolfe).  Это автор известных в Америке  новелл, таких  как  "Время и  река",
"Старый дом в Кентуки", "Река послушных детей", "Посиделки у Джека" и многих
других.
 Сама книга  Роберта Кармиера "Я  - сыр"  по-русски  -  это  первый опыт
литературного   перевода   и,   наверное,   не   последний.   В   дальнейшем
представляется интерес перевода  и других книг  Роберта Кармиера  на русский
язык.

 ---------------------------------------------


x x x

 Я  еду  на  велосипеде.  И вот  я уже  на Роут  31  в  Монументе,  штат
Массачутес. Я на пути в Ротербург-Вермонт, и изо  всех  сил я жму  на педали
старомодного, изношенного  велосипеда  -  тихоходного и  разваливающегося на
части. На  нем  только  устаешь.  Иногда отказывает  тормоз,  и искривленное
"восьмеркой" колесо скребет по вилке  руля. Дорожный  велосипед -  наверное,
когда-то такой  был в детстве у  моего  отца. Холодно, ветер  кусает меня за
локти, заползая змеей за шиворот, задирая вверх рукава куртки  и стараясь ее
расстегнуть.  Ноги  от усталости  налились свинцом.  А я  все кручу и  кручу
педали.
 На улице Механиков в Монументе я сворачиваю вправо, взбираюсь на горку,
пролетаю  мимо госпиталя  и, подняв на него глаза, думаю  о  моем отце, он в
Ротербурге, штат Вермонт, и еще сильнее давлю на педали.
 Десять утра. Октябрь - не тот, что у Томаса Вольфа, когда горят листья,
и  летают  привидения  - гнилой,  мрачный,  холодный и сырой октябрь,  когда
солнце редко  показывается из-за облаков и  к тому же не греет.  И мало, кто
читал Томаса Вольфа, быть может  за исключением моего отца и меня. Я делал в
школе  доклад по его книге "Паутина и камень", и мр.Паркер, что ведет  у нас
Английскую Литературу,  посмотрел на  меня  с  подозрением и поставил мне В-
вместо обычного А. Но мр.Паркер, школа, и все это уже где-то позади, а я жму
на  педали. Мои ноги делают всю работу на этом  старом драндулете. Они полны
сил чувствуют себя неплохо. Я  проезжаю  мимо дома с белой оградой и обливаю
грязью  маленького ребенка, что  стоит  на тротуаре.  Он отскакивает,  затем
смотрит на меня отреченно и испуганно. Я переживаю за него.
 Смотрю через плечо, но за этим ничего не следует.
 Дома я  никому  не сказал "до свидания". Я просто ушел.  Без шума. Я не
пошел в  школу и никому не позвонил. Я вспомнил об Эмми, но и ей я ничего не
сказал  по  телефону.  Я  проснулся  утром  и  посмотрел на морозную кромку,
окаймляющую  оконное стекло.  Я подумал об  отце и  о  его кабинете внизу  -
вздохнул  и  встал. Я знал, что ухожу, но все  тянул. Я не вышел и через два
часа.  Я  действительно  трусил, и многое пугало  меня - при том сильно. Это
было   похоже  на  клаустрофобию  и,  вместе  с  тем,  на  боязнь  открытого
пространства. Меня охватила паника. Я был словно на краю  пропасти. Мое тело
покрылось холодным потом, а сердце сильно заколотилось, и страшное  ощущение
удушья овладело  мною,  и  я  не  знал,  что произойдет,  если  дверь  вдруг
откроется. Я остался  дома, и долго  ждал. Но потом я спланировал себе центр
поля - я ненавидел бейсбол, в школе навязывали  только этот вид спорта -  во
всяком  случае я учился этому со всеми  своими  однокашниками.  Меня  словно
сметало прочь с поверхности планеты, в космос. Я боролся со всеми соблазнами
и с собой на земле, и вместе с тем я цеплялся за  нее. И тогда эти собаки...
Я  сидел  дома, думая  обо всех  собаках,  нападающих  на  меня  по  пути  в
Ротербург-Вермонт, и говорил себе: "Это же сумошествие! Я никуда не еду!" Но
в  то же время я знал, что уйду - уйду понимая, что камень - это  всего лишь
кусочек земли, если его выронить из рук.
 Я  вошел  в кабинет  и достал  подарок для отца, потом  завернул  его в
аллюминиевую  фольгу,  в  газету  и  еще, вдобавок, обмотал все  это  липкой
лентой. Затем  я  спустился в подвал и взял брюки, ботинки  и  куртку,  и не
менее получаса  искал шапку.  Но все-таки  я ее нашел -  она была нужна мне,
старая, но добротная шапка моего отца. По дороге в Вермонт она, натянутая на
уши, решит все проблемы, если будет холодно.
 Я  сосчитал  все свои сбережения.  Денег было  немного.  Тридцать  пять
долларов и девяносто три цента. Этого было бы достаточно, чтобы добраться до
Вермонта первым  классом в Грейхаундском  автобусе, идущем в Монтрейл,  но я
знал, что еду  на велосипеде в Ротербург-Вермонт.  Я не хотел ограничиваться
автобусом. Мне была нужна открытая дорога. Я желал плыть по ветру. Мой  байк
ждал меня в гараже, как я и  хотел ехать - на велосипеде,  своими  силами. К
отцу.
 Прежде, чем выйти  я посмотрел  на себя  в  высокое зеркало, от пола до
потолка,  в  то, что перед закрытой  дверью в  спальню  родителей  наверху -
сумосбродная  шапка  и  старая изношенная  куртка.  Безусловно,  я  выглядел
нелепо. Эмми как-то сказала: "Ад - понятие филосовское."
 Я долго думал об  Эмми. Позвонить ей было  почти невозможно. Она была в
школе. Правда  я мог  туда позвонить,  подделав голос, якобы  ее отец  очень
срочно просил ее к телефону - что-либо неотложное дома. Ее отец - редактор в
"ТАЙМС", и  всегда говорит с тревогой в голосе,  его манера говорить годится
для передачи самых актуальных новостей по местному радио.
 Но я отложил этот фокус.  Такого рода  милые  пакости  были  свойствены
Эмми. Но моя душа была уже по дороге в Вермонт.
 Я  любил  Эмми Херц.  Правда,  ее  фамилия казалась мне смешной.  Эмми,
вероятно,  слышала немало  шуток,  связанных с  известной  фирмой по прокату
автомобилей, но я поклялся себе, что никогда так шутить не  буду.  Во всяком
случае  я  решил  не  звонить ей. Пока  не уберусь  прочь.  Я позвоню ей  из
Ротербурга.  Ограничусь  мыслью о  ней,  буду помнить  номер ее телефона,  и
думать  о том, как все время она будет должна поцеловать меня и обнять. Но я
старался не думать всем этом до того, как буду готов к путешествию.
 Я пошел на кухню с пилюлями, взятыми в кабинете, но не  стал их пить. Я
хотел  решиться  на  все трезво,  без какого-либо допинга -  сам.  Я  открыл
бутылку с пилюлями и опрокинул ее, и наблюдал, как  зеленые и черные капсулы
исчезали в пасти мусорного бака. Я действовал решительно и наверняка.
 Я выкатил из гаража и направился вниз по дороге. Байк шатало из стороны
в сторону,  я изо  всех  сил раскачивался в седле. Портфель отца покоился  в
корзине над рулевой вилкой. Я отправился в путешествие по свету без провизии
и лишней одежды.
 В конце концов я подпрыгнул в седле  с чувством  беспечной храбрости. В
этот момент появившееся  из облаков солнце ярко заслепило в предзнаменовании
удачи.  Я еще  раз качнулся гоня по улице,  и встречная машина заморгала мне
фарами.  Я  летел  по встречной полосе. Я опомнился  и засуетился.  Переднее
колесо  со  скрежетом  юзануло  в  сторону.  И  я  подумал:  "Вот  смешно  -
путешествие в  Ротербург!". Я  стал  сворачивать  в сторону.  Но  опомнился,
подумал  об отце  и закрутил  педали снова, я уже видел Монумент и знал, что
должен ехать, и ничего не сможет меня остановить - НИЧЕГО!
 И теперь я огибаю  Монумент и пересекаю район перед Эйсвелом. Указатель
на этой стороне дороги показывает на  Эйсвел  Ротари Клуб,  встречи - каждый
понедельник в полдень. Я еду только четыре или пять минут.  Мои  ноги больше
не чувствуют сил. Они устали, и спина ноет от боли - я не  в порядке. И если
честно, то я в нем никогда и не был, к превеликому  удовольствию Эмми  Херц.
Она очень не любит парней с большой мускулатурой.
 Я  кручу  педали  на зло  усталости  и  боли. Я стремлюсь  добраться до
Ротербурга. Всасываю холодный  воздух.  Он щекочет в  легких.  Лоб потеет. Я
сдвигаю шапку назад и натягиваю ее на уши. Каждая миля дается мне с трудом.
 "Бери легче," - говорю я себе. - "Бери легче.., каждую  милю за  одно и
то же время..."
 И внезапно этот  бесконечный  подъем заламывается  вниз, и мои ноги без
усилий  накручивают сумошедшие обороты,  байк  несет меня вниз, и я даю себе
волю объединиться с ветром и  парить над дорогой. Внизу  красивый берег,  за
которым широко разбросан Эйсвел.

 -----------------------

 ТАРЕ ОZК001 0930 date deleted T-A.

 Т:  Доброе утро. Меня зовут Брайнт.  Мы должны  побыть  некоторое время
вдвоем, наедине...
 (пауза 5 секунд)
 А: Доброе утро.
 Т:  Будем  непосредственны? Я  хочу знать, готов  ли ты.  Чем раньше мы
начнем - тем лучше для тебя.
 А: Я не знаю, с чего начать.
 Т: Во-первых расслабься, и позволь свободно течь своим мыслям. Не думай
о времени,  тебе  некуда спешить.  Уйди, если хочешь, в  свои  самые  давние
воспоминания.
 (пауза 8 секунд)
 А: Не ясно - только некоторые ощущения.
 Т: Дай им проявиться.
 (пауза 5 секунд)
 А: Та ночь...
 Т: Расскажи мне о той ночи.
 А:  Когда я родился в ту  ночь. Это  значит -  человек...  человеческое
бытие входит в  мою  реальность.  И  до того  -  ничего. Или  те ощущения...
снова... свет... запах... запах сирени... духи... духи моей матери... от нее
всегда ими пахло. Ничего больше. И эта ночь...
 (пауза 12 секунд)
 Т: Расскажи мне об этом.

 Он  был  в  постели,  простыня скомкалась  вокруг него,  его тело  было
горячим, глаза напоминали сырые луковицы, а голова болела. Он вскрикнул раз,
другой, глухо, вслушиваясь и ища  ответ.  Он повернул голову к двери.  Дверь
была  приоткрыта,  слабый  свет  искосо побивался из  вне.  Он  извивался  в
постели,  вслушиваясь. Он  всегда ворочался  ночью  и часто слышал  шорохи в
спальне  родителей. Это  были всякие странные  и,  вместе  с тем,  приятные,
мягкие  звуки,  когда  его родители  были вместе -  шорохи мягких  шерстяных
животных, скорее  даже плюшевых.  А  он  всегда  спал  с  медведем  Битти  и
поросенком Покки - со своими друзьями. Его отец говорил: " Эй, парень, ты до
старости будешь спать со  своими  игрушками..."А  парень знал,  что его отец
шутил, и он никогда не оставит своих друзей. Во всяком случае его мать могла
сказать: "Нет, ему давно уже  не четыре...". Нежность в ее голосе и ее духи,
похожие на весеннюю свежесть...
 Позже он уже не спал в обнимку с поросенком Покки - со  своим любимцем,
упрятанным  в  коробку.  Но что-то  хранило  тревогу и иногда  не давало ему
спать. Из полумрака  этого дома он различал голоса отца и матери.  Они давно
уже звучали в ночи не мягко, не шурша, а довольно громко. И даже не  столько
громко, сколько грубо. Они говорили шопотом, их голоса скреблись в ночи и во
мраке. И он слышал, мать говорила: "Чш... Мы можем разбудить его..."
 Он затихал, как неподвижный Покки.
 Кровать  скрипела в другой  комноте,  и  он  слышал,  как отец  босяком
приближался к его двери. Его фигура перекрывала отблески света.  Затем  шаги
отца  удалялись,  свет  снова проникал  в  его  комноту, и  ребенок чувствал
храбрость и ум, оставляя в дураках своего  отца. Он хотел рассказать  Покки,
какой он умный, но он не осмеливался пошевелиться.  Он вслушивался не только
ушами, но и всем своим нутром.

 Т: Что ты слышал?
 А: Я не уверен, что вспомню это. Не знаю:  так ли точно я слышал слова,
или я  так  ощущаю это сейчас. Оно похоже на пустой космос -  не  знаю,  как
описать все это на  куске  бумаги. Я еще ничего не  знал - я догадывался. По
крайней  мере  они говорили  обо  мне.  Более того. Они  говорили о том, что
делать со  мной.  Меня охватывала паника, и я начинал  плакать. Но я  не мог
громко плакать, чтобы они не слышали.
 (пауза 5 секунд)
 Т: Почему ты паниковал?
 А:  Не знаю точно.  Они словно хотели избавиться от меня. Я слышал, как
мать говорила: "Ну что мы ему  скажем?" А отец отвечал: "Это неважно, он еще
мал, чтобы делать свое счастье." Действительно ли я его слышал, или это лишь
ощущение того,  что  он  сказал бы обо  мне?  Тогда  они начинали о  поездке
втроем, а я  не  хотел покидать  тот дом, где было приятно и тепло, и где по
возможности они были вместе.
 Т: Ты помнишь эту поездку?
 А:  Снова не  очень. Я  помню,  конечно.  В  автобусе, противные запахи
выхлопов. Дорога виляла как  змея. Ветер шумел  за окном.  Ощущения... Много
багажа... Лица... Отцовские  сигареты...  Не пахло дымом,  действительно, но
запах его спичек, серы... Странно...
 (пауза 6 секунд)
 Т: Что странно?
 А:  Я всегда  знал два  запаха: духи  матери и табак -  отец всегда пах
табаком  или  дымом, или  спичками.  Но  после  той  ночи, после поездки  на
автобусе я больше не связывал  его с этими запахами.  Он не курил. Я  больше
никогда не видел его с сигаретами. Однако от матери все также пахло сиренью.
 Т: Ты помнишь еще что-либо кроме той поездки?
 А: Не особенно. По большей части, настроение, ощущение той поездки, как
если бы...
 Т: Как если бы что?
 А: ...Там было привидение,  было страшно, но не как в необитаемом доме,
едущем по дороге. Но это было... мы  словно были гонимы,  мы как бы убегали.
Оно  смотрело нам  в  след  - так  печально, и лиловые  полумесяцы  под  его
глазами... Так печально... И автобус летел сквозь ночь...
 (пауза 15 секунд)
 Т: Еще что-нибудь?
 А: Мы  ниразу  не вышли наружу. Не смотря ни на  что я думал о доме. Мы
были  в  разном  доме.  Разном  пространстве.  В  разной  ауре  этого  дома.
Успокаивался ветер,  и холод,  и мы были вместе - мать, отец  и я, но всегда
порозень.
 Т: Как это проявлялось? Твоя  семья двигалась  с места на  место. Но не
так  далеко. Ветер стихал, когда  вы  устраивались. Множество  семей  меняют
место жительства.  Человека  иногда перемещают по работе.  Наверное  и  твой
отец...
 А: Может быть.
 Т: Почему ты колебался? Ты что-то находишь непонятным?
 А: Да.
 Т: Что?
 А: Я не знаю.

 Адам  не  знал  и  не хотел  проверять познания  этого врача.  Врач был
совершенно  странный,  хотя выглядел  симпатично и дружелюбно.  Но  какой-то
дискомфорт окружал его. Наверное было  бы  легко общаться с  ним, если бы не
все его сомнения, не желание достать все из  его сундучка, что на плечах. Он
не знал, как это сделать. Он хотел бы найти какой-нибудь ключ.

 Т: И где же ключ?
 А: Что вы называете "ключем"?
 Т: Ты справедливо заметил, использовав слово "ключ".

 Он отступал перед тишиной, оглушенный. Мог ли врач прочитать  его душу?
Нет.  Или  же он  снова должен был  вытворять  с ним всякие трюки, что  он и
делал. И  теперь  Брайнт делал  так, что  он верил,  что думает  лишь только
тогда, когда сам говорит что-то важное вслух. Надо было быть осторожным. Ему
бы видеть себя со стороны и слышать бы  свой собственный  голос.  Паническая
дрожь пробирала его до костей, и страшная беспомощность овладевала всем  его
телом.

 А: Я наверное пойду.
 Т: Конечно.
 А: Я устал.
 Т: Понимаю. Мы потратили массу времени.
 А: Спасибо.
 Т: Все будет хорошо.

 ЕD TАРЕ ОZК001

 ------------------------------

 "Эйсвел -  Файрфелд  - Карвер!" -  Он  выкрикивает  названия, примерно,
также,  как объявляют  посадку  на  поезд,  стоящий  на  одной  из  платформ
Бостонского Северного вокзала.
 "Флеминг - Хоуксет - Белтон-Фолс"
 У него гробовой голос, и  в его горле как-будто полным полно камней,  и
его   слова   прыгают   над   всем   этим:   "Белтон   -   Фолс   по   линии
Нью-Хемпшир-Вермонт. Это следующая остановка - она для тебя будет последней,
и всего лишь через реку будет Ротербург-Вермонт."
 Он снова смотрит в карту.
 - Тебе везет, - говорит он. - ты  едешь  через три штата -  Массачутес,
где  ты сейчас в данную минуту,  далее  Нью-Хемпшир и Вермонт. Но ты делаешь
угол, и у тебя впереди почти семьдесят миль.
 Семьдесят  миль  -  это не  выглядит  слишком  далеко.  Стоя  здесь  на
бензоколонке, я обдумываю свой дальнейший путь, мои ноги чешутся по педалям,
семьдесят миль - пустяк.
 Этот совсем немолодой человек смотрит  в  карту: "Как быстро ты думаешь
добраться туда?" - грохочет его голос. Его седые волосы шевелятся  на ветру,
его   лицо  покрыто  сетью  синих  и  красных  вен,  оно   похоже  на  карту
автомобильных  дорог,  что в  его  руках.  Я остановился отдохнуть  на  этой
заправке, проверить  воздух  в  шинах  и посоветоваться,  как  мне двигаться
дальше.  Этот пожилой  человек старается  мне  помочь. Он меряет  манометром
воздух и охотно разворачивает карту.
 - Я думаю, что можно делать десять миль в час. - говорю я.
 - Хорошо, если у тебя будут  пять или даже четыре. -  говорит он. -  Не
думаю, что ты доберешься сегодня.
 - Мы с родителями иногда останавливались в мотеле  Белтон-Фолс. Если  я
туда добирусь, то остановлюсь там на ночь.
 Он снова разворачивает карту. Ее треплет ветром.
 -  Может быть. Но есть и другие мотели  по дороге. - он уже сворачивает
ее. - От куда ты?
 - Из Монумента.
 Снова похолодало, и солнце спряталось в облоках.
 - Смотри - это Эйсвел. Как долго ты добирался от Монумента?
 - Около часа.
 Он разглаживает складки на карте.  Она вздувается у  него в  руках.  Он
словно про