Владимир Каткевич
   Германская шабашка
 
   СОДЕРЖАНИЕ
 
 
   + Как ехать и как не ехать . . . . . . . .2
 
   + В бельэтаже по Европе . . . . . . . . . 3
 
   + Котю Любовича вызывает Ганновер . . . . 4
 
   + У Ленце . . . . . . . . . . . . . . . . 5
 
   + Бытовуха . . . . . . . . . . . . . . . .6
 
   + Герда, Кай и Марио . . . . . . . . . . .7
 
   + Автохлопоты . . . . . . . . . . . . . . 8
 
   + Человек из штази . . . . . . . . . . . .9
 
   + Жизнь по-черному . . . . . . . . . . . .10
 
   + Свалка "Незабудка" . . . . . . . . . . .11
 
 
   Повесть ...Послезавтра будет ездить в автомобиле по Берлину  и  поку-
пать пронзительные галстуки.
   А нам с вами на паршивый автобус - и домой.
   В. Катаев. Наши за границей
 
   ...Я составляю протокол, а не пишу поэму из жизни оборванцев.
   М. Зощенко. Голубая книга
   - Гудэ, як переляканый...
   Дальше неразборчиво. Что ему снится, поезд? Пароход навряд ли.
   Мычит, ворочается, поролоновый матрац надо мной выдавливается в круг-
лые отверстия фанерного дна койки. На фанере написано: "ЗВЯЗДА -  ПАРТИ-
ЗАН" 3 : 0.
   До нас в каюте жили юги.
   - Ы–ы–ым–м... Нин...
   Нину он добывал на гармане, а поселили девчат на току, или  наоборот.
Прислали к ним в деревню хореографическое училище на уборочную. Сражался
из–за нее с каким–то Ноликом, потом мирился две недели, пока не  осушили
бабушкин бочонок вина. Бормочет, но не ругается. Коля Дацюк  никогда  не
ругается во сне и не угрожает. С вечера принял и  спит  с  полуоткрытыми
глазами. Кажется, проснулся.
   Отдернул коечную занавеску, опустил чубатую голову. Пора бы его пост-
ричь. Мы беспощадно стрижем друг друга. Ухватился за трубу системы пожа-
ротушения, спрыгнул, лесенкой не пользуется. Если оторвет  трубу,  каюту
зальет ржавой пеной.
   - Я вчера с Федькой Рацу чуть не подрался, -  говорит.  -  Тростецкий
разнял.
   Помочился в умывальник, смыл. С подволока спускается паучок.
   - Рацу сказал: "Представляешь, вот сейчас с твоей Нинкой лежит  воло-
сатый грузин".
   Они не в первый раз пускают в ход грузина. Или негра.
   - Зачем тебе это шобло?
   - Одному же тоже нельзя, скучно.
   Со мной ему, пожалуй, скучно, я часто занят, или выпускаю  широкофор-
матную стенгазету, или печатаю снимки с береговых пленок.
   До вахты еще целый час, но уже не засну.
   - Женским пахнет. Ты не чувствуешь?
   По–моему, пахнет моей робой.
   - Сними паука, - говорю.
   - Где? Бабушка их не срывала, они комаров ловят, - переселил паука  в
свой рундук. - Все–таки пахнет.
   Три часа ночи, судно на переходе из Ресифи в Ла–Гуайру, и вдруг женс-
кие флюиды.
   Нюх у него звериный. Как–то учуял меня  по  запаху  в  вентиляторной.
Вокруг улитки вентиляторов в человеческий рост, теснотища, все  вибриру-
ет, дрожит.
   Меня в этом дрожащем помещении уже нет, а запах остался, и Дацюк  на-
ходит меня в соседней подсобке. "Тебя, - говорит,  -  помпа  шукает,  по
трансляции вызывали". Помпе нужно было грамоты рисовать перед экватором.
   Остановился перед Хуаном. Хуан - мулат в натуральную величину, выдав-
лен из пластика, стоит прямо напротив двери и целится во  входящего.  Из
кольта струится дымок, уже успел кого–то положить.
   Во многих каютах остались такие декорации, есть шерифы, индейцы, ков-
бои, фигуры все разные. Пароходная компания одаривала нижние  чины  кар-
тинками, чтобы украсить быт. Комсостав были немцы, а машинисты югославы.
Потом пароход продали нам, и помполит приказал выбросить ковбоев.  Перед
обходами их прятали, после обходов снова украшали быт, и в конце  концов
охота на ковбоев начальству надоела.
   Дацюк отдирает Хуана, лезет в вентиляционную решетку и выуживает кон-
дом. Мы уже находили подвязки, заколки, теперь резинка.
   Говорят, заблудшие братья–славяне брали в рейс наяд, обычно  одну  на
двоих.
   Наяда им стирала, штопала, мурлыкала и все остальное.
   Моет руки, вздыхает, цепляется за трубу и лезет на верхний ярус.
   Мы думаем об одном и том же, о югах, об одной на двоих. Где они брали
их и где высаживали? Хуан - единственный свидетель смешанных плаваний.
   Возвращаюсь с вахты, Дацюк лежит с полуоткрытыми глазами, но не спит.
На моей койке банка пива, пиво охотничье, собачка ушастая нарисована.
   - Я тебя в увольнение записал, - говорю.
   - А ты пойдешь? - Если я пойду, пойдет и он. - И аппарат возьмешь?  -
Аппарат второе непременное условие.
   У борта караван автобусов.
   - Сейчас я Губаря спрошу, - говорит Дацюк. - Губарь нормальный пацан.
   Губеру лет тридцать пять, он сотрудник немецкой дирекции круиза, гид,
затейник, устраивает в салонах глупую беготню между кеглями, ведет судо-
вую телепрограмму, на Рождество был Санта Клаусом. Губер обещает нас по-
садить, если будут места.
   - Сними–ка.
   Дацюк ставит ногу на бампер автобуса, чтобы видна была табличка  "Ка-
ракас".
   Немцы вежливо улыбаются, не садятся, ждут, когда я щелкну. В  Сантосе
я сфотографировал его на пляже с чужой доской для серфинга.  Он  перенес
доску поближе к воде, чтобы океан попал в кадр, и не положил на место.
   - Надо бы вычеркнуть нас из списков, - говорю.
   Я записал себя и его в плановое увольнение, старшие групп,  наверное,
сбились с ног. Дацюк бежит на судно вычеркивать. Автобус фыркнул,  сорок
немцев ждут, гид–венесуэлец показывает Губеру на часы, а Дацюка все нет.
   - Шнейль! - торопит Губер. - Один нога там, другой тут.
   Бегу к судну, встречаю на трапе особиста, потом Дацюка.
   Автобус нырнул в тоннель, загудело, снова  вспыхнул  день.  Сразу  за
тоннелем мост, под нами вечнозеленая пропасть, скалы переплетены  лиана-
ми, внизу пенится речка, но шума воды не слышно. Еще тоннель. Я  засыпаю
и просыпаюсь уже в Каракасе. Справа  антисейсмические  высотные  дома  в
форме усеченных пирамид, детский сад переходит авениду,  малолетние  ин-
дейцы держат друг дружку за штанишки. Памятник Боливару,  театр  Муниси-
паль, каравелла Колумба. Все уважающие  себя  латиноамериканские  страны
обзаводятся каравеллами Колумба.
   На остановках я фотографирую Дацюка или рядом с двухметровой бутылкой
кока–колы, или рядом с чужой машиной. У водопада он меня спрашивает:
   - Как ты думаешь, мы к двенадцати вернемся?
   - Думаю, что нет.
   - Ну и хрен с ним! Сними хоть на память.
   У водопада семья: папа, мама и две дочери персикового возраста, глаз-
ками стреляют. Он уже затесался в семью.
   - Снимай с телками! - кричит.
   Щелкаю их несколько раз, на счетчике остался один кадр. Сажусь  пере-
мотать пленку, крутится легко.
   - Я пленку забыл заправить, - говорю.
   - Ну ты даешь! На хрена ж ехали?
   Настроение у него сразу упало. Куранты бьют, уже час дня, а нас долж-
ны еще везти куда–то за город.
   Привезли к хижинам, вокруг очень чисто, урны, травка подстрижена. Под
пальмовыми навесами полные бабушки что–то ткут, толкут,  плетут  лукошки
из перьев и лохматых стеблей.
   Немцы дегустируют пальмовую жидкость. Дацюк пригубил, сразу выплюнул.
   На поляне низкорослая аравакская молодежь скачет с  копьями.  Туристы
выстроились на лужайке полукругом, фотограф снимает их сквозь  ритуально
танцующих. Мы торчим в толпе, Дацюк от отчаяния, а я из солидарности.
   - Губарь сказал, что после этого бац–майдана еще куда–то  повезут,  -
говорит он упавшим голосом. - Это конец.
   Нас привезли в ресторан. Когда мы уговаривали графинчик с вином, офи-
циант сразу же приносил полный. Вино нас на время успокоило. Бодрствовал
я только до моста в Береговых Андах, одну из самых живописных дорог Аме-
рики с пятью тоннелями проспал.
   Я отстоял две вахты подряд, не пошел в душ и  заснул  прямо  в  робе.
Просыпаюсь, Дацюк сидит на столе, укрепляет проволокой рабочие ботинки–-
гады и от старания морщит нос.
   - Мы погибли, - говорит. - На променад–дек повесили образцы  снимков,
наши рожи среди вражеских.
   И достает из конверта цветной снимок. Голова Дацюка высовывается из–-
за плеча пожилой фрау, если приглядеться, то  на  правом  виске  заметна
стрижка лесенкой, моя работа.
   - Должно же что–то остаться на память, если светофор прихлопнут. Если
выгонят, я не знаю, как дальше жить.
   Визы нам почему–то не закрыли.
   Через шесть месяцев в каюту постучали.
   - Я эта каюта жил, - говорит, - четыре  роки.  -  И  ставит  на  стол
"Скотч виски".
   Мы работали на австралийской линии, возили сезонных рабочих из  Евро-
пы.
   Оказалось, хорват из Дубровника.
   - Вас тоже двое жило? - спрашивает Дацюк, хватило  такта  не  сказать
"трое".
   - Так самэ, так. Он Уругвай работал.
   - Михуил, твою мать! - кричат снаружи. - Поднимай меня!
   Гость выглядывает в иллюминатор, а там судовые золушки висят на  тра-
пециях и вытирают борт тряпками. На причале толпа зевак,  Сидней  такого
еще не видел.
   Ночью в ходу выпустили масло не из того шпигата, и пароход в  отрабо-
танном масле, такой вот конфуз. Налил в бумажный  стаканчик,  передал  в
иллюминатор.
   Золушка выпила, не моргнув глазом, и поблагодарила  почему–то  по–не-
мецки.
   - Потому у вас страна нет страйк, - сказал. И улыбнулся грустно.
   - Ты спишь? - спрашивает. Два часа ночи. Когда засыпал, Дацюка не бы-
ло, а теперь сидит на диванчике, сосет баночное пиво.
   - Хочешь пива? Я в баре со Светозаром зацепился.
   - С каким?
   - С югом, который к нам приходил. Это ведь его жена плавала  в  нашей
каюте, а потом с его товарищем убежала в Уругвай.
   - Бывает, - говорю.
   Я знаю подобную историю, правда, вместо Уругвая там фигурировали Киц-
каны.
   - Я что думаю... На чужой беде счастья не построишь. Что–нибудь  обя-
зательно случится.
   - Что?
   - Мало ли.
   Мало ли. После выхода из Фримантла мы всей командой искали бомбу. По-
том горели в доке Триеста. Пароход уцелел, визы  нам  после  самовольной
экскурсии в Каракас не закрыли, значит, что–то должно было  случиться  с
одним из нас. Коля Дацюк через год с небольшим выбросился за борт. Я  же
оказался в шкуре того хорвата и стал безработным.
   О пользе сезонников никто не спорит. В команде "Фрама" был единствен-
ный иностранец Иван Кучин, из поморов. О Кучине у нас на  всякий  случай
не писали.
   Теперь можно, но тоже не пишут. Пишут о себе. Названия броские: "Наши
в Тюрингии" (Патагонии, Соуэто. Кстати, Соуэто наши упорно называют  Со-
вето).
   Или: "Как я был помощником фермера". Фермера же, а  не  канцлера.  Но
печатают охотно и все подряд: "Как я пил пиво "Бэкс" и закусывал  сосис-
кой", "Как я был гастарбайтером". В конце хвастливой  заметки  гастролер
выясняет, что никто из великих не начинал с заграншабашки. Линкольн  был
дровосеком у себя дома, ему некуда было рвать, в Старой Англии все повы-
рубали. Ронни Рэйган до Голливуда  тоже  подвизался  на  лесоповале,  но
опять же в Иллинойсе.
   А наш прочтет и бежит к соседям деньги одалживать.  Переплачивает  за
мультивизу, загранпаспорт ему выписывают за два дня как тяжелобольному.
   Контакты тесные, и тихо завидующие получают информацию не  только  из
газет.
   Общаются часто и беспорядочно. Один ездил из Брауншвайга в Мелитополь
смотреть КВН с Новосибирском. Получил социал и ту–ту. Назад на свое  ПМЖ
отправляется как в рейс, пустой и пьяный. Хочется, почему не поехать?  Я
с ним стелил черепицу–эрзац. Ему хватает.  С  самостийной  стороны  тоже
топчутся непоседы.
   Есть места в автобусе? Хорошо. Нет, придет через  три  дня  к  отходу
другого. Ему ж не на похороны. Он и сам не знает, зачем мотается, соску-
читься не успевает.
   Денег в обрез, только до Франкфурта–на–Одере. Вещей  -  кулек  "Lidl"
дешевого государственного супермаркета, в кульке железнодорожное  распи-
сание, еще сухарик с прошлой поездки. Он путешественник облегченного ти-
па.
   - А дальше как? - спрашиваю.
   - На электричке.
   На электричках от Берлина–Цуу до Мюнхена можно добраться за сутки.
   - А если контролеры?
   - Скажу, сел на последней станции.
   Для чего и справочник в кульке с оторванной ручкой. В  электричке  он
неуязвим, там два этажа. Герр контролер на горыще сунется,  он  вниз.  В
конце концов кнопку можно нажать, и двери откроются до полной остановки.
   - Автостопом не пробовал? - спрашиваю.
   - Если по–немецки не базаришь, они боятся брать.
   Так и доберется до Мюнхена ночными. А там подкормят, передачу всучат,
обратный фаркартэ купят. А зря, лучше бы дойчмарками зарядили. Он же об-
ратно не сразу поедет, еще в Дюссельдорф зарулит к родне первой жены,  в
душ–кабине носки освежит, носки у него одни, те, что на нем.
   Кто победнее и рисковее, норовят вброд по  низкой  воде.  Броды  надо
знать.
   Зеленая машина посветит прожектором и дальше едет, а они  поднимаются
из вереска и шлепают, взявшись за руки, дети разных народов.  Пожитки  к
головам привязаны, лучше не смотреть, смех разбирает. Много румын. Вьет-
намцы, те вплавь, к надувным матрацам принайтованы ящики  с  сигаретами.
Лягушки квакают, это хорошо, не так слышно. Дальше лес стеной.  Холодно,
дрожат. Им из чащи:
   "Хальт!". Таксист для смеха. Веселому и переплатить не  жалко.  Такси
до Галле - четыреста марок.
   Румыны собрались за Одер не ишачить, конечно, а воровать в  супермар-
кетах.
   Зубная паста у них шестьдесят пфеннигов, я сам покупал.
   Один житель Олонешт нарушал границу мокрым  способом  несколько  раз,
внука навещал, подрабатывал на подвязке хмеля.
   Можно перейти мост за фургоном–тиром. Если  пан  пограничник  проявит
бдительность, то скажете, что вы Уво, а за рулем Дирк.
   Имена водителей высвечены на лобовом  стекле  светодиодами.  В  самом
неприятном случае откупитесь за десять марок. Лучше десять, двадцать мо-
гут вызвать подозрение. И вы же не к нему в Посполиту направились.
   Есть еще способ, проехать на машине со знакомым немцем. Могут аусвайс
вообще не потребовать.
   Отлавливают иноземцев вяло, данные паспорта, если он имеется,  вносят
в компьютер и переводят нарушителя через речку.
 
 
   2
 
 
   Как ехать и как не ехать Можно поездом до Берлина, но  билеты  с  рук
дороже, а в кассе их нет.
   До Вроцлава дешевле, но неудобно. От Вроцлава везут нашими микроавто-
бусами.
   Потом снова поездом. Не дай бог. К тому же поляки нас не любят.
   По средам из Санкт–Петербурга ходит паром "Анна Каренина" с заходом в
Нюнесхамн. Правда, паромы иногда тонут, вы знаете.  Летом  что–то  ходит
или ходило до Гамбурга. Но в Гамбурге много соблазнов, кварталы для муж-
чин, Сан–Паули, Рено–бан, порнобюллетень издают "Сан–Паули эксклюзив". И
потом, транссексуалы только частично слабого пола, могут и морду набить.
   Открылось много турконтор, "Евровояж", "Мир без границ", совместных и
каких–то благотворительных, но в последних все равно надо платить  зеле-
ными.
   Моя прижилась под крышей райисполкома.
   - Тебе куда, сынок? - спросила бабушка–вахтерша.
   Разыскал комнату. На двери табличка:  "Инструктор  по  вопросам  соц-
культбыта".
   Захожу, хорошими духами пахнет. Девушка вписывает в  билет  заросшему
акселерату номер бортового телефона.
   - А колотуху? - напоминает он.
   Тюкнула печать.
   Иду назад, бабушка спрашивает:
   - Нашел?
   - Все в порядке, - говорю.
   - В гости?
   - Подработать.
   - А то мы на них не наробылы. - И заплакала. - Я там три рокы була.
   Так и благословила меня слезами.
   Если б не купил билет, уехал бы на три дня раньше. В автобусе  обычно
есть пара свободных мест, но за наличные.
 
   3
 
 
   В бельэтаже по Европе На парапете у киевского  цирка  бутылки  из–под
шампанского, автобус высокий, разноцветный, по бортам номера телефонов.
   Многие собрались насовсем. Временно провожающие обещают тоже  пересе-
литься.
   - Коляска ваша? - Водитель в чреве автобуса трамбует ногой пожитки.
   - А эта?
   - Наша, наша.
   Коляска, корзинка, картонка и маленькая собачонка. Собачонка одна  на
всех, нежный щенок при нежном юноше. В авоське собачьи пожитки, жилетка,
мисочка, чтоб уши в супчике не мочил. Вычесал  щеткой  кобелька,  достал
пачку увлажненных салфеток. Для кого? Себе вытер ручки.
   - У меня таксу за полторы  взяли,  -  говорит  евроюноше  непоседа  с
кульком.
   Человек дороги тут как тут. Уже не может. Если стрелять нечем, прихо-
дит провожать.
   - Ну как? - спрашивает. Узнал меня. - Вас на тот автобус не  подсади-
ли?
   - Нет, - говорю. - У меня билет на этот.
   - За марки бы взяли.
   - У него другой маршрут.
   - Ничего, - говорит, - можно от Берлина электричками  через  Бранден-
бург.
   - Я через три месяца, не раньше, - говорит провожающий в возрасте.  -
Раньше не выпустят. У меня в штампе отказа "Гэ Е".
   - "Джи И", - поправляет непоседа. - Это ограничение в возрасте.
   - Так что, меня не выпустят?
   - Отказ на три месяца "Эм Ви", навсегда - "Эф Ай".
   Компания или бригада обступила свои потертые сумки, всего четыре  че-
ловека, стоят, прислушиваются. Похожи на  командированных,  но  трезвые.
Один осторожно спрашивает меня:
   - Вы валюту не допишете в декларацию? Я вас отблагодарю. -  Он  сразу
повеселел.
   Интересно, как отблагодарит? Наверное, я не  похож  на  обеспеченного
человека.
   - Как его погремуха? - длинноволосый из турбюро чуть не  обжег  щенка
сигаретой, хотел погладить.
   - Кличку дадут хозяева, - неохотно объясняет евроюноша.
   - Это пит? - спрашивает с пониманием человек в очках. - Он там меньше
двух не стоит.
   - Я за полторы отдам знакомым, - говорит евроюноша.
   Водитель закрывает багажник. Лезем  в  бельэтаж.  Собачник  вложил  в
пасть щенка таблетку. Будущий убийца задремал у него на коленях.
   Девушки едут знакомиться или насовсем. Одна в плаще–крылатке, очки  с
цепочкой.
   Мучиться еще больше суток, румяна, конечно, останутся на  спинке  си-
денья.
   Нервно смеется, волосы то распустит, то заколет.
   Вторая практичнее, в спортивном. И с довеском, мальчик, кажется, хны-
чет, мамашу еще везет из Харькова. Эти на подготовленную почву.
   Матерых гастарбайтеров не видно, ни двуручных пил в мешках, ни  топо-
ров, ни веревок, ничего шанцевого. Правда, мой сосед в телогрейке, вроде
на леща собрался. А пальчики тонкие, белые, за ногтями следит. Или самый
хитрый, или с лесов упадет.
   - Нет, не возьму, - говорит лежачая дама, у нее не фиксируется  спин-
ка, - и не уговаривайте. Вы ворованные машины перегоняете...
   - Почему обязательно ворованные?
   - Вам лучше знать почему.
   - Вы странная женщина. Наверное, никогда не выезжали.
   - Думаю, побольше, чем вы, молодой человек.
   - Сколько он вам дал? - поинтересовался сосед в фуфайке.
   - Четыре сотни, - говорю.
   Он усмехнулся в фуфайку, но ничего не сказал.
   После шампанского останавливаемся часто. Девушка в  очках  спускается
из бельэтажа, подаю руку. Пальчики холодные.
   - Спасибо. - Взмахнула крылышками и по тропинке.
   - Туда не идите, - говорю, - там бабушка.
   Очень раскрепощенная бабушка, приседает, где попало, я на нее чуть не
упал.
   При ней муж, не старые еще, чтоб совсем наплевать  на  приличия.  Что
это, местечковость или в знак протеста?
   Девушка рассеянно прогулялась, лесок чахлый,  много  мусора,  пыльные
кульки валяются. Веточку отломила, бросила, гадко.
   - Сколько он вам дал? - спрашиваю.
   - Кто? Четыреста с чем–то.
   - Плюс мои четыреста. На месяц в Алупке хватит. Отстать не хотите?
   - А почему именно в Алупке?
   - Там есть где остановиться. Товарищ снял комнату с видом на  Ай–Пет-
ри. Между прочим, Меркуцио играет.
   - Он в Алупке на гастролях?
   - Он там меняет рубли на купоны, но не ломщик. А вообще в двух  теат-
рах играет.
   На остановке у родничка не вышла.
   - Сколько стоим? - спрашивают.
   - Мы опаздываем. - Водитель лягнул колесо.
   Куда опаздываем? Можно пересечь границу за сутки, а можно за полчаса.
   Углубляюсь в кусты, слышу, ветка хрустнула,  автолюбитель  дружелюбно
побрызгал под елочку.
   - Сарай наш, - говорит, - завелся.
   Присматривает, а может, разговор мой с барышней подслушал.
   Дверь закрылась, водитель просит:
   - Посм