Кен Кизи.
        Порою нестерпимо хочется...

---------------------------------------------------------------
     Перевод Марии Ланиной
     СПб. Амфора, 2002
     OCR: Михаил Парфенов
---------------------------------------------------------------

     Роман


     То поля топчу ретиво,
     То стремлюсь я в города,
     А порою нестерпимо
     Хочется нырнуть с обрыва
     И исчезнуть навсегда.


     Хадди Ледбеттер и Джон Ломаке. "Спокойной ночи, Айрин"
     МАМЕ И ПАПЕ,
     объяснившим мне, что песни -- удел птиц,
     а потом обучившим меня всем известным мелодиям
     и большей части слов.



     По  западным склонам гряды Орегонских  гор...  видишь: с  воем и плачем
вливаются притоки в Ва-конду Аугу...
     Сначала мелкие ручейки среди  клевера, конского  щавеля, папоротников и
крапивы... они  то  появляются,  то  исчезают,  постепенно  образуя  будущие
рукава.  Потом  сквозь  заросли черники, голубики, брусники, ежевики ручейки
сливаются в  речки.  И наконец, уже  у  подножий,  мимо лиственниц  и сосен,
смывая  обрывки   коры  и  нежной  хвои,  --  среди  зелено-голубой  мозаики
серебристых елей -- начинается настоящая река, вот она обрушивается футов на
пятьсот вниз, и видишь: спокойно стекает в поля.
     Если  взглянуть  с  шоссе, сначала  она  кажется потоком расплавленного
металла,  словно  алюминиевая  радуга, словно  ломоть ущербной  луны. Но чем
ближе подходишь, тем острее чувствуешь влажное дыхание воды, видишь гниющие,
сломанные ветви деревьев, обрамляющие оба берега, и пену, которая равномерно
колышется,  повинуясь  малейшей прихоти волн. А  еще  ближе  --  и видна уже
только  вода,  плоская и ровная, как  асфальтовое покрытие улицы,  и лишь ее
фактура напоминает плоть дождя. Ровная улица сплошного дождя, даже в периоды
-наводнений,  а все потому,  что ложе у нее гладкое  и  глубокое:  ни единой
отмели, ни  единого камня,  ничего,  за что мог  бы зацепиться взгляд,  лишь
круговерть  желтой  пены, несущейся к морю, да склоненные заросли тростника,
который упруго дрожит при беззвучных порывах ветра.
     Ровная и спокойная река, скрывающая саблезубые челюсти своих  подводных
течений под гладкой поверхностью.
     По  ее северному берегу пролегает шоссе,  по  южному -- горный кряж. На
расстоянии  десяти миль через  нее нет ни одного  моста. И  все  же  на том,
южном,  берегу,  словно  нахохлившаяся  птица,  сурово восседающая  в  своем
гнезде,  высится  старинный  деревянный  двухэтажный   дом,   покоящийся  на
переплетении  металлических балок, укрепленных  песком, глиной  и  бревнами.
Смотри...
     По оконным стеклам бегут потоки дождя. Дождь пронизывает облако желтого
дыма, который струится из замшелой трубы в низко нависшее небо. Небо темнеет
от  дыма, дым светлеет, растворяясь в небе. А за  домом, на волосатой кромке
горного склона, ветер смешивает все оттенки, и  кажется, что  уже  сам склон
струится вверх темно-зеленым дымом.
     На голом  пространстве  берега между домом,  и бормочущей рекой  взад и
вперед носится свора гончих, завывая  от  холода и бессилия, воя и тявкая на
какой-то  предмет,  который то  ныряет, то снова  появляется на  поверхности
воды, но вне их  досягаемости -- он привязан к концу лески, которая  тянется
из окна второго этажа.
     Подтягивается, делает  паузу и медленно опускается под проливным дождем
-- это Рука,  обвязанная  за кисть (видишь -- просто человеческая рука); вот
она  опустилась вниз, туда,  где  невидимый  танцор выделывает  замысловатые
пируэты  для изумленной  публики  (просто  рука  мелькает  над водой)... Для
лающих  собак,  для  мерцающего  дождя,  дыма,  дома,   деревьев  и   людей,
собравшихся на берегу и дерущих глотки: "Стампер! Черт бы тебя  побрал, Хэнк
Стамммпер!"
     Да и для всех остальных, кому не лень смотреть.

     С  востока, там, где шоссе проходит через  горный перевал, где шумят  и
плещут ручьи  и речушки,  по дороге из Юджина  к побережью следует президент
профсоюза Джонатан Бэйли Дрэгер. Он пребывает в каком-то странном  состоянии
-- в основном,  как ему  кажется,  из-за  гриппа, который он  подхватил,  --
ощущение  раздвоенности соединяется  с удивительно ясной головой. Впрочем, и
предстоящий день вызывает у него противоречивые чувства: с одной стороны, он
радуется тому, что уже скоро ему удастся выбраться из этого грязного болота,
а с другой стороны, его приводит в  уныние благотворительный обед, в котором
он  должен  участвовать вместе  с официальным представителем Ваконды Флойдом
Ивенрайтом. Ничего веселого он от него не ожидал -- те несколько раз, что он
встречался с  Ивенрайтом  по  поводу  всей  этой истории  со  Стампером,  не
доставили  ему   никакого  удовольствия.  И  все  равно  он  был  в  хорошем
расположении духа: сегодня  они покончат со  Стампером, да и со всеми делами
по Северо-Западу, и он не скоро  должен будет к ним вернуться. Уже завтра он
сможет двинуться  к югу  и подлечить  свою  чертову  простуду витамином  D в
Калифорнии. Всегда его здесь преследуют простуды. И коленки  болят. Сырость.
Неудивительно, что  здесь каждый месяц пара-тройка людей отправляется на тот
свет -- или тонут, или просто сгнивают заживо.
     И  все же,  несмотря  на  этот непрекращающийся  дождь,  -- он скользит
взглядом  по  плывущему  за  окном  пейзажу  --   эта  местность  не  лишена
привлекательности. Что-то  в  ней  есть  покойное,  приятное,  естественное.
Конечно,  Господь  свидетель,  хуже,  чем  в  Калифорнии,  но  погода  здесь
несравнимо лучше, чем на Востоке или Среднем Западе. И земля здесь щедрая. И
это   тягучее    и   гармоничное   индейское    название:   Ваконда*   Ауга.
Уа-кон-дау-ау-гау.
     * Ваконда -- бог-творец, верховное божество в индейской мифологии.
     И эти дома, тянущиеся вдоль берега --  одни  ближе к шоссе, другие -- к
воде, -- очень симпатичные и совсем не производят унылого впечатления, (Дома
ушедших на  пенсию фармацевтов и кузнецов, мистер Дрэгер.) А все эти  жалобы
по   поводу  невыносимых  трудностей,  вызванных   забастовкой...  Эти  дома
совершенно  не   производят   впечатления,   что  их   обитатели  переживают
невыносимые трудности. (Дома,  посещаемые туристами на  уикэндах и  в летнее
время теми,  кто проводит зиму  в  долине и достаточно  зарабатывает,  чтобы
позволить  себе  ловлю лосося, когда  тот идет  вверх по реке  на нерест.) И
вполне современные -- кто бы  мог подумать, что в такой  отсталой  местности
можно встретить  такие  очаровательные  домики.  Современные  и построены со
вкусом. В стиле ранчо. С широкими дворами для подсобных построек между домом
и  рекой.  (С широкими дворами, мистер  Дрэгер,  между домом и  рекой, чтобы
ежегодный подъем воды в  Ваконде Ауге на шесть дюймов  мог  беспрепятственно
собирать свою дань.) Но вот что  странно: полное отсутствие домов на берегу,
ну, конечно, за исключением дома этого  проклятого Стампера. Хотя разумнее и
удобнее  было  бы  строить  дома  на  берегу.  Эта  нерациональность  всегда
производила на него странное впечатление.
     Дрэгер ведет свой "понтиак", вписываясь в повороты, образуемые изгибами
реки; от небольшой температуры и чувства сытости он словно  тает: сердце его
переполняет  ощущение  выполненного  долга,   и  он  бесцельно   забавляется
размышлениями  об  особенностях  домов,  в  которых  нет ничего  особенного.
Обитателям  этих  домов известно, что  значит жить на  берегу.  Даже жителям
современных  летних коттеджей  это известно. Старые же  дома,  самые старые,
построенные на  кедровых сваях первыми поселенцами  в начале  девятнадцатого
века, давным-давно уже  подняты и оттащены подальше от берега взятыми  внаем
тягловыми лошадьми и  быками. А  те,  что  слишком  велики,  были брошены на
милость реки, которая медленно, но неустанно подтачивала сваи.
     Много  домов уже погибло таким образом. В те годы  они  все хотели быть
поближе  к воде из  соображений удобства, поближе  к дороге, своему "водному
шоссе",  как  зачастую  называли  реку в  пожелтевших  газетах, до  сих  пор
хранящихся в библиотеке Ваконды. Переселенцы спешили застолбить участки, еще
не подозревая,  что их водное  шоссе имеет  дурную привычку  подмывать  свои
берега,  заодно уничтожая все, что на них находится.  Прошло немало времени,
прежде чем они познакомились с этой рекой и ее замашками. Вот, скажем:
     -- Она злодейка, настоящая злодейка. Прошлой зимой она смыла мой дом, а
этой -- амбар. Заглотнула -- и довольна.
     -- Так вы мне не советуете строиться здесь, на берегу?
     -- Советую -- не советую, какая  разница? Делайте что хотите. Я  только
говорю вам, что было со мной. Вот и все.
     -- Но если все это так,  если она  расширяется с такой скоростью, тогда
прикиньте -- сто лет назад здесь вообще не должно было быть никакой реки.
     -- Все зависит от того, как посмотреть на это дело. Она ведь может течь
в оба  направления. Так, может,  это  не  река  уносит  землю  в  море,  как
утверждает правительство, а море несет свою воду в глубь земли.
     -- Черт, вы серьезно так думаете? Но как это может быть?..
     Прошло немало времени, прежде чем они познакомились с рекой и осознали,
что,  планируя  места  своих  обиталищ,  им  придется  с  должным  уважением
отнестись  к  ее аппетиту  и  отдать  сто,  а  то  и  больше  ярдов  на  его
удовлетворение   в  будущем.  Никакими   законами   эта  полоса  никогда  не
отчуждалась. Да и кому нужны были эти законы! Вдоль всего ее побережья -- от
Лощины  источников, где  среди цветущего кизила она  брала  свое начало,  до
заросшего водорослями залива Ваконда, где она вливалась в море, -- у воды не
стояло  ни  одного дома.  То есть  почти  ни  одного,  за исключением  этого
единственного,  который плевал  на какое-либо уважение к чему бы то ни было,
-- он и дюйма никому не желал уступать, не говоря уж о сотне с лишним ярдов.
Этот дом  как стоял, так и продолжал стоять: никто его никуда не переносил и
не бросал на милость выдр и мускусных крыс, которые с восторгом обосновались
бы в его полузатонувшем чреве. Этот дом знали все  на западе  штата, и люди,
даже никогда  не видевшие  его, называли его Старым Домом Стамперов,  --  он
стоял, как  памятник реликтовой географии, на  том самом месте, где когда-то
проходил берег реки... Видишь: он  вздымается над рекой, упираясь основанием
в  искусственный полуостров,  укрепленный со всех сторон  бревнами, тросами,
проводами,  мешками с цементом и  камнями,  ирригационными  трубами, старыми
эстакадными плитами  и согнутыми  рельсами. Поверх древних, уже полусгнивших
укреплений лежат свежие светло-желтые балки. Рядом с проржавевшими костылями
серебристо поблескивают шляпки новых гвоздей. Куски покореженной алюминиевой
обшивки,   содранные  с  остовов  автомобилей.  Изношенные  фанерные  листы,
скрепленные бочарной  клепкой.  Все  это  вразнобой  связано друг  с  другом
тросами и  цепями  и  плотно  вогнано  в землю. И  вся эта паутина соединяет
основную сверхмощную четырехосную конструкцию, которая прикреплена тросами к
четырем гигантским елям, высящимся за домом. Для того чтобы тросы не стирали
кору, деревья  обмотаны брезентом и, в свою очередь, привязаны  проволочными
соединениями к намертво вколоченным в поверхность скалы костылям.
     Внушительное  зрелище:  двухэтажный  деревянный памятник  человеческому
упрямству,  не согнувшийся  ни перед лицом времени, ни под натиском  воды. И
сейчас,  в  разгар  паводка, он  гордо  стоит,  взирая  на  толпу полупьяных
лесорубов,  расположившихся  на  противоположном  берегу, на  припаркованные
машины, патрульную службу штата, пикапы, джипы, грязно-желтые грузовики и на
всю  камарилью, которая с  каждой  минутой все больше заполняет пространство
между рекой и шоссе.
     Дрэгер минует последний поворот, и вся эта картина предстает его взору.
"Боже  мой!"  --  стонет  он,   убирая  ногу  с  акселератора,   --  чувство
удовлетворения и  благополучия  тут  же  уступает  место болезненной  тоске.
Дурные предчувствия охватывают его.
     "Что  там  делают  эти идиоты?"  -- и целебный  витамин D старой доброй
Калифорнии стремительно исчезает из виду. Впереди уже  отчетливо маячат  еще
три-четыре  недели новых переговоров под проливным дождем. "Черт бы  их всех
побрал!"
     По  мере приближения к берегу он  вглядывается в собравшихся сквозь  не
прекращающие работать "дворники"  и уже узнает  лица  -- Гиббонс,  Соренсен,
Хендерсон, Оуэне и громила в  спортивной куртке, вероятно  Ивенрайт, --  все
лесорубы, члены профсоюза, с которыми он познакомился за последние несколько
недель. Человек сорок -- пятьдесят: одни  пристроились на корточках в гараже
недалеко  от  шоссе;  другие --  в машинах  и пикапах,  выстроившихся  вдоль
берега,  несколько человек -- на ящиках  под вывернутой вывеской пепси-колы,
на которой изображена бутылка, поднесенная  к красным влажным губам в четыре
фута длиной, и написано "Дружба"...
     Но большая  часть этих идиотов стоит  прямо под  дождем, несмотря на то
что и в сухом  гараже, и  под  вывеской  хватает  места,  стоят себе, словно
долгая жизнь и работа в сырости уже отучила их видеть разницу между дождем и
его отсутствием. "А в чем, собственно, дело?"
     Он сворачивает с  дороги и  опускает  стекло.  На  самом  берегу  стоит
заросший щетиной лесоруб в мятых штанах  и перепончатой алюминиевой каске и,
сложив   рупором   руки   в   перчатках,  пьяно   орет  через  реку:   "Хэнк
Стаммм-перррр... Хэнк Стаммм-перррр!"  Он так поглощен этим занятием, что не
прерывает  его даже в  тот момент,  когда  грязь из-под колес машины Дрэгера
летит ему в спину. Дрэгер пытается привлечь его внимание другим способом, но
никак не может вспомнить, как его зовут, и наконец решает проехать дальше, в
гущу толпы, где высится здоровяк в спортивной куртке. Здоровяк оборачивается
и искоса смотрит на приближающуюся машину, потом начинает ожесточенно тереть
красными веснушчатыми руками свое  мокрое каучуковое лицо. Да, это Ивенрайт.
Пьяная харя собственной персоной. Тяжелой походкой он направляется навстречу
машине.
     --  Э-э, ребята,  смотрите! Вы  только  гляньте! Смотрите,  кто  к  нам
вернулся! Сейчас нас научат,  как разбогатеть, занимаясь честным трудом.  Не
правда ли, какая приятная встреча?
     -- Привет, Флойд, -- радушно произносит Дрэгер. -- Ребята...
     -- Какая приятная неожиданность, мистер Дрэгер, -- ухмыляется Ивенрайт,
заглядывая в  машину через опущенное  стекло,  -- что вы оказались  здесь  в
такой отвратительный день.
     -- Неожиданность? Но, Флойд, мне казалось, мы договаривались.
     --  Разрази меня гром! -- Ивенрайт опускает кулак на крышу машины. -- А
ведь действительно. Благотворительный обед. Но, видите ли, мистер Дрэгер,  у
нас тут немножко переменились планы.
     --  Да?  --  откликается Дрэгер  и бросает взгляд  на  собравшихся.  --
Что-нибудь  случилось? Кто-нибудь  запил? Ивенрайт  поворачивается  к  своим
дружкам:
     --  Ребята,  мистер Дрэгер  интересуется, не  запил ли  кто,  --  потом
возвращается обратно  и отрицательно качает головой. -- Не, мистер Дрэгер, к
сожалению, ничего такого.
     -- Понимаю, -- медленно,  спокойно и недоумевающе произносит Дрэгер. --
Так что же случилось?
     --  Случилось? Совершенно ничего не случилось, мистер Дрэгер. Пока. Как
видите, мы -- все вот -- и пришли сюда, чтобы ничего  не случилось. Там, где
ваши методы проваливаются, нам приходится браться за дело самим.
     -- Что ты  имеешь  в  виду  "проваливаются",  Флойд? --  Голос все  еще
спокойный,   все  еще  довольно-таки  радушный,   но...   это   тошнотворное
предчувствие беды  поднимается все выше и выше, из живота к легким и сердцу,
как холодное пламя. -- Почему попросту не сказать мне, что случилось?
     --   Боже   милосердный!..  --  Кажется,  в  голове  Ивенрайта   что-то
забрезжило. -- Он  же не знает! Ребята, Джонни Б. Дрэгер, он же  ни хрена не
знает! Как  вам это нравится? Наше  собственное руководство ничего  даже  не
слышало!
     -- Я знаю,  Флойд, что контракты уже подписаны и  готовы. Я слышал, что
комитет  собирался вчера вечером и все были  единодушны... -- Во  рту у него
совсем пересохло -- языки пламени уже  достигли горла, -- о, черт! Не мог же
Стампер... -- Он сглотнул и, пытаясь сохранять невозмутимый вид, спросил: --
Хэнк передумал?
     Ивенрайт снова хлопает кулаком по крыше машины:
     -- Да, черт побери, передумал! Он передумал! Он попросту вышвырнул  его
из окна!
     -- Соглашение?
     -- Да, все ваше  вонючее соглашение. Именно  так. Все  наши переговоры,
которыми мы так гордились, -- пшик! -- и нету! Похоже, Дрэгер,  на этот  раз
вы облажались. Вот так-то... -- Ивенрайт трясет головой, гнев уступает место
глубокому  унынию,  словно  он  только  что  сообщил  о  конце света. --  Мы
оказались на том же месте, где были до вашего приезда.
     И  Дрэгер  чувствует, что, несмотря на  свой похоронный  тон,  Ивенрайт
испытывает  удовольствие от происшедшего. "Что  бы тут ни тявкал этот жирный
дурак, он рад  моей неудаче,  --  думает  Дрэгер, -- хотя ему  от этого и не
будет ничего хорошего".
     -- Но почему Стампер передумал? -- спрашивает Дрэгер.
     Ивенрайт прикрывает глаза и качает головой:
     -- Где-то у вас ошибочка вышла.
     --  Странно,  --  бормочет  Дрэгер,  стараясь ничем  не  выдать  своего
беспокойства.  Он  считает, что волнение всегда  надо  скрывать. В  записной
книжке,  которую он хранит в  нагрудном  кармане,  записано:  "Беспокойство,
испытываемое в ситуациях менее значительных, чем пожар или авианалет, только
путает мысли, создает нервотрепку и обычно лишь усугубляет неприятности". Но
в чем же он  ошибся? Дрэгер смотрит  на Ивенрайта. -- Но почему? Он объяснил
почему?
     Ивенрайта снова захлестывает гнев.
     -- А я ему что, сват? брат? Может,  закадычный друг? С какой  стати  я,
откуда  вообще  кто-нибудь  может  знать,  почему  Хэнк  Стампер  передумал?
Сволочь! Лично я предпочитаю не вмешиваться в его дела.
     -- Но, Флойд, надо  же  выяснить, что он собирается  делать!  А как это
стало известно? Он что, отправил вам послание в бутылке?
     -- Почти в  этом духе.  Мне позвонил  Лес и сказал, что он  слышал, как
жена Хэнка говорила Ли -- это его сладкорожий братец,  -- что в конце концов
Хэнк решил взять в аренду буксир и провернуть все это дело.
     -- И вы  не знаете, что его вдруг заставило так резко переменить планы?
-- Дрэгер обращается к Гиббонсу.
     -- Ну, судя по тому, как тот сопляк развеселился, он, видимо, знал...
     -- Хорошо, так вы его спросили?
     -- Не, я не спрашивал; я сразу пошел звонить Флойду. А вы как считаете,
что мне оставалось делать?
     Дрэгер  обеими  руками хватается  за баранку упрекая  себя  за то,  что
позволил  себе  расстроиться из-за этого  идиота.  Наверное,  это все  из-за
температуры.
     -- Ну хорошо. А если  я пойду поговорит: с этим парнем, как вы думаете,
он скажет мне, по чему Хэнк передумал? Если я попрошу его?
     -- В этом  я  сомневаюсь,  мистер  Дрэгер. Потому что он уже  ушел.  --
Ивенрайт ухмыляется и де лает паузу. -- Хотя жена Хэнка все еще там. Tai что
вам с вашей методикой, может, и удастся чего-нибудь от нее добиться...
     Мужики  смеются.   Дрэгер   погружается   в   размышления,   поглаживая
пластмассовый руль.  Одинока;  утка проносится  низко  над  головами, скосив
пурпурный  глаз  на собравшуюся  толпу.  Видит око,  да зуб неймет.  Гладкая
поверхность  руля  действует  на  Дрэгера успокаивающе -- он снова поднимает
голову
     -- А вы не пытались связаться с Хэнком? Лично спросить его? То есть...
     --  Связаться? Связаться?  Черт  бы  вас подрал, а  чем, вы думаете, мы
здесь занимаемся? Вы что, не слышите, как орет Гиббонс?
     -- Я имел в виду по телефону. Вы не пытались позвонить ему?
     -- Естественно, пытались.
     -- Ну?.. И что?.. Что он сказал?..
     -- Сказал?  -- Ивенрайт снова трет  лицо.  -- Ну  что ж,  сейчас я  вам