Инна Кинзбурская.
        Один год в Израиле (записки репатрианта)

---------------------------------------------------------------
   Инна Кинзбурская "Один год в Израиле (записки репатрианта)"
   (C) Copyright Инна Борисовна Кинзбурская
   Email: mnashe@hotmail.com
   WWW:   http://mnashe.tripod.com Ў http://mnashe.tripod.com
   Date: 1992
   OCR: Менашше Эльяшув
---------------------------------------------------------------

   "ISBN 5-89981-014-9"
   (c) Инна Кинзбурская, 1992 г

        "ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ"

   -- Писать надо смешно,  --  сказал мне приехавший в гости сын, узнав, что я
пишу эти записки.
   -- Смешно?
   -- Да. Как Д. -- Он назвал имя известного писателя из русского зарубежья. --
Помнишь, с какой любовью он пишет об эмигрантах? И с каким юмором.
   -- Господи, сынок, мы же не эмигранты. Мы олимы -- взошедшие. Это не одно и
то же. Мы не в чужой стране, а у себя дома. Тут уже не до смеха.
   -- Жаль,  --  сказал сын.  --  Грустная будет книга. Прошел год, я прочитала
написанное.  Может, и в самом деле, надо было "писать смешно".  Ведь в нашей
отнюдь не легкой жизни мы все-таки много смеялись.  Мы умели шутить сами над
собой: ведь мы -- евреи.  Но писалось иначе. Писалось, как писалось -- пишущий
не волен над собою.  Наверное,  книга получилась грустной.  Но это ведь тоже
оттого,  что мы  --  евреи из европейского  галута.   Нас всегда узнавали  по
грустным глазам, по вечной еврейской скорби в глазах, и от этого тоже никуда
не деться.
   И все же, когда я перечла написанное, то увидела в нем другое -- главное --
надежду. Мы всегда выживали, выживем и на этот раз.

        "I"

   Ночь.  Умолкли за окном птицы. Тишину нарушает только короткий лай собак,
да изредка вожделенно кричат кошки. Пока редко. Природа еще только готовится
к обновлению,  к новому всплеску  жизни.  Хотя здесь,  в  Израиле,  кажется,
трудно уловить грань между  замиранием и пробуждением природы.  Мы  приехали
сюда в декабре,  и земля преподнесла нам первый райский дар.  Алина, младшая
из нас, дотронулась до моей руки:
   -- Смотри, розы...
   Утром мы вышли из дома. Ирина, дочь, застыла возле чьей-то калитки.
   -- Кактусы...  Кактусы на улицах,  --  произнесла она,  задумчиво глядя  па
толстый зеленый ствол в колючках.  Мы привыкли, что кактусы растут только на
окнах в маленьких горшочках.
   Мы почти пережили зиму.  Каждое утро дарило мне огромное богатство красок
-- цветы, плоды, травы.  Одни цветы увядали, другие вдруг осыпали деревья.  А
под балконом в соседнем дворике горели на дереве апельсины. Еще не знаю, как
здесь летом.  Наверное,  слишком щедрое  солнце сделает эту  палитру беднее.
Жаль.
   Я сижу  на  кухне,  крохотной  кухне  этой  нелепой,  неустроенной  чужой
квартиры,  по странной прихоти судьбы  на короткий миг вечности  --  на  один
арендный год  --  оказавшейся нашей за плату,  ни прежде,  ни теперь для  нас
немыслимую -- пятьсот долларов в месяц.
   По утрам я слышу оглушительный протяжный неповторимый голос Ципоры,  моей
квартирной хозяйки.  Мне кажется,  я не спутаю этот голос ни с каким другим.
Стоит  ей  проснуться  или  возвратиться  откуда-то,  ее голос заполняет все
окружающее пространство.
   -- Шлом-и-и-и!  --  на  весь  квартал  зовет  она  своего годовалого внука,
сидящего  у нее  на  руках,  и раскатисто,  тоже  неповторимо,  металлически
смеется. Мне кажется, будто она хохочет у меня над ухом.
   -- Как поживаешь? -- спрашивает Ципора меня при встрече. Обычное, ничего не
значащее  израильское  приветствие.   Спасибо  ей,   она  сама  и  отвечает:
"Беседер?"  --  порядок, а то и впрямь я могу подумать, что ей интересно, как
мне живется после того, как она ободрала меня с такой легкостью.
   ...В аэропорт Бен-Гурион мы прилетели ночью.
   -- Куда везти? -- спросили нас, когда мы оформляли документы.
   -- Туда,  где есть жилье и работа.  Ни жилья, ни работы нигде по стране не
было.  Мы вспомнили рассказы наших приятелей,  ездивших года полтора тому  в
Израиль в гости.  "Из аэропорта  --  в квартиру,  --  говорили они нам.  --  На
выбор".  То были старые добрые времена,  когда алия еще не валила  валом,  а
квартиры,  построенные  государственной  компанией  "Амидар",  ждали  олимов
готовенькие, закрытые на ключ.
   -- Пожалуйста,  --  сказали  нам,  --  можно  в гостиницу.  Но  мы  уже были
наслышаны про цены в гостиницах. Стали звонить из аэропорта по немногим, что
были у нас,  номерам телефонов  --  к старым знакомым, к знакомым знакомых, к
родственникам друзей. Ответ один:
   -- К сожалению...
   Наконец, на том конце провода мы услышали:
   -- Приезжайте.
   Мы назвали адрес, и через час с небольшим наши мужчины уже выбрасывали из
такси чемоданы,  а я обнималась с подругой нашей давней студенческой юности,
несытой, но веселой и теперь для нас полной воспоминаний.
   Приютившие нас друзья были сами олимы,  только месяц в стране, мы прожили
в их еще не  очень обжитом,  но теплом  душевном доме три  дня  --  в поисках
квартиры на частном рынке.  Скупили газеты в ближайшем киоске,  позвонили по
всем телефонам, указанным в объявлениях. Ответ был стереотипен:
   -- Нет.  Уже  нет...  Только  вчера...  Только  позавчера...  Понятно.  Мы
приехали па  пике алии.  С квартирами  было плохо.  Наши  друзья разыскивали
старых и новых знакомых,  подняли  на ноги все,  что можно  было поднять,  --
квартир не было.  В одном месте нам назвали адрес,  мы побежали туда,  но  в
прихожей уже стоял маленький человек. Он горделиво приосанился и произнес:
   -- Квартира уже снята.
   Наконец,  в одном квартирном бюро нам сказали,  что есть жилье в соседнем
городке.  Мужчины взяли такси и поехали смотреть. Вернулись унылые: селиться
туда не хотелось.
   -- И сколько?
   -- Четыреста пятьдесят.
   -- За сарай? Платить, так была бы квартира. Мы искали еще полдня.
   -- С квартирами будет все хуже, -- провидчески изрек Володя, муж Ирины. -- У
нас есть единственный вариант. Надо соглашаться. Не такой уж это и сарай.
   Перепуганные женщины поддержали.
   -- Звони.
   -- Вы знаете,  --  сказали нам  в квартирном бюро,  --  квартира  сдается за
пятьсот.
   -- Соглашаемся. Завтра могут запросить пятьсот пятьдесят.
   Так мы оказались у Ципоры.
   Деньги у нас  были.  Нам даровали их  в аэропорту под  названием "корзина
абсорбции". Мы думали, наверное, так оно и было, что назначение этих денег --
помочь нам нормально дышать при вхождении в атмосферу незнакомой нам  жизни.
Оказалось,  их надо переложить в карман Ципоры  --  благо карман у нее имелся
немаленький.  Она  взяла  деньги  как-то  плотоядно,  уверенно,  будто они и
предназначались ей -- по праву женщины, рожденной на этой земле.  Прибавочная
стоимость на алию. Что с того, что с оставшимися деньгами дышать трудно. Это
ваши проблемы.
   Она  держалась,  словно  светская  женщина.  На  маленьком  металлическом
расписном подносике в тонких  стеклянных стаканах она подала  нам оранжевый,
как солнце, апельсиновый напиток, искрящийся пузырьками газа.
   -- Пожалуйста, -- и улыбнулась.
   Господи,  да ведь она красавица,  наша  хозяйка!  Тонкая,  стройная,  шея
высокая,  гордая  посадка  головы,  тонкий  рисунок  черт лица.  Крашена под
блондинку,  но ей идет:  кожа светлая, глаза светлые.  Кажется, даже слишком
светлые, словно пустые.  Понятно, не молода, а была, наверное, необыкновенно
хороша. Немного портит живот -- великоват. Рожала.
   -- Сколько у вас детей?  --  спрашиваем мы с помощью жестов. Она понимает и
тоже показывает на пальцах:
   -- Одиннадцать. Две дочери, а то все сыновья. Одиннадцать!  Ничего себе. А
походка легкая, и сапожки сидят -- позавидуешь.
   -- Муж есть?
   Она покачала головой.
   -- Там? -- спросила я по-русски и сопроводила свой вопрос интернациональным
жестом -- вниз: в земле, мол?
   -- Там,  --  ответила она на иврите и сопроводила ответ жестом, указывающим
направление прямо противоположное,  --  на небесах.  При этом глаза ее слегка
потемнели и лицо на миг застыло.  Пожалуй,  это был единственный раз, когда,
как мне показалось, она прикоснулась к духовному. Больше мне этого видеть не
довелось.
   По субботам за балконом у нее болтается на ветру стираное белье -- она  не
соблюдает  субботы.  Из  квартиры  доносятся  дразнящие  запахи  пряностей и
жарящегося мяса (мы еще не можем позволить себе такой роскоши) -- по субботам
Ципора собирает своих сыновей и их семьи.  По субботам некуда деться от шума
и гомона,  от хлопанья  двери,  от музыки  и топота  детских  ног.  Взрослые
садятся у длинного-предлинного  стола,  долго едят,  пьют,  галдят,  а  дети
бегают по лестнице и по крыше над моей головой.
   В какую-то субботу,  а может быть в праздник,  я была дома одна,  а рядом
так гремело и ухало, что мне показалось -- обрушилась стена и пляшут у меня в
прихожей.  Я даже вышла  из комнаты,  чтобы проверить,  но  нет,  дверь была
заперта,  а запах мяса  просачивался из-под двери.  На  лестнице,  в оконном
проеме, жарились шашлыки.
   Хорошо,  что есть большие  и дружные семьи.  Хорошо,  что  они собираются
вместе, хорошо, что маме есть на что их поить и кормить.
   Месяцы спустя в такую  вот веселую субботу  предстала перед этой  дружной
семьей моя Ирина. Она единственная из нас уже умела объясняться на иврите.
   ...Ирина уезжала в Галилею.  Там,  рядом со старым еврейским  поселением,
вырос поселок из ста караванов.  Ирине,  Володе,  Але  --  на  троих  --  дали
караван,  маленький прямоугольный домик,  похожий  на вагончик.  Но это  был
прелестный и желанный дом,  он хорошо отделан, чист и уютен внутри, есть две
спальни и салон,  кухня,  ванна  --  все,  что  нужно для  жизни.  Он не  так
комфортен, как иные чужие виллы, в которых Ирине пришлось поработать, наводя
там блеск.  Но домик  этот давали почти  задаром,  можно пережить до  лучших
времен -- пока заработаешь деньги и построишь дом.
   Ирина сразу прикипела сердцем к этому своему караванчику и к  месту,  где
он разместился.  Поселок окружали  горы и сосны,  небо  улыбалось,  а воздух
хотелось пить и пить.  К домику прилегал клочок земли,  вернее,  площадка  в
несколько  квадратных  метров,  куда  надо  было  привезти землю.  Ирина уже
мечтала, что посадит здесь цветы и деревья. И как это будет красиво.
   Они уезжали в Галилею,  а мы  с мужем оставались внизу  --  в те  караваны
селили только молодых.  Нам надо было менять квартиру: мы одни, даже если бы
сели  па  хлеб  и воду,  не  смогли  бы  оплатить  этот  за  полгода немного
облагороженный сарай.  Потому и селятся олимы по две,  по три семьи  вместе,
одной семье снять жилье не по карману, вернее -- не но корзине. Нам тоже надо
искать что-нибудь подешевле.
   Но как расстаться с Ципорой?
   Вот какая злая шутка была сыграна  с нами за те короткие двадцать  минут,
когда, перепуганные отсутствием квартир, мы сдались и подписали договор. Нам
что-то прочитали на иврите, что-то быстренько перевели, ни одно слово, кроме
"пятьсот долларов",  не задержалось в несведущих головах.  Честно говоря, мы
не понимали и что такое  "пятьсот долларов"  --  всю жизнь мы считали  только
рубли.
   Нам подсунули какие-то бланки и подали авторучки.  Главы семей  поставили
свои подписи.  Спустя время,  оправившись от шока,  мы попросили  старожилов
перевести нам  договор.  Оказалось  --  мы продали  себя Ципоре  в рабство на
двенадцать месяцев.  И еще  оказалось,  что если  мы нанесем  повреждение ее
сараю,  то  должны  будем  выложить  ни  много  ни мало  --  пятнадцать тысяч
долларов. К договору были приколоты векселя, у нас оставались копии.
   -- Вы знали,  что  подписываете?  --  спросил нас  один знакомый,  прочитав
договор.
   -- Нет, конечно.
   -- А если  бы  здесь  был  вынесен  вам  смертный  приговор,  вы  бы  тоже
подписали?
   -- Конечно.
   Нам трудно было представить,  что главное,  что мы должны делать на своей
исторической родине, -- это с первой минуты держать ухо востро.
   Прошло  только  полгода,  рабство  наше  не  закончено.  Надо  говорить с
хозяйкой, надо как-то уладить это дело, и Ирина отважилась:
   -- Пойду к Ципоре.
   Была  суббота.  За  столом  сидели  сыновья  Ципоры,  их  жены.  Ирине не
предложили сесть, и, стоя, она сказала:
   -- У нас нет денег, -- и все остальное, как есть.
   -- Двадцать процентов,  --  произнес один  из сидящих за  столом,  красивый
смуглый молотой человек, и спокойно стал смотреть на Ирину.
   -- Двадцать процентов,  --  подтвердила Ципора и тоже посмотрела на Ирину --
не так спокойно, но и без робости.
   Ирина вдруг подумала:  как они похожи -- мать и сын, одно лицо, только она
светлая, а он -- сын Востока
   -- Двадцать -- от чего?
   -- От  того,  что  вы  еще  должны  заплатить  за  полгода Сколько же это,
двадцать процентов? О, Господи!..
   -- Но у нас нет таких денег. Мы и уходим потому, что нечем платить.
   -- Как хотите.  Живите, как жили. Мы вас не гоним Да, но опять  --  пятьсот
долларов в месяц, а их нет.  Но это начинается сказка про белого бычка. Тема
была исчерпана. Все молчали. Ирина вышла.
   Торги продолжались три дня. На помощь пришли наши новые знакомые, ватики,
как в Израиле называют тех,  кто не родился здесь, но живет давно, -- Абрам и
Ира. О них я еще расскажу.
   -- Побойся Бога,  --  говорила Ира нашей хозяйке,  -- ты и так содрала с них
кругленькую сумму.
   -- Почему я должна дарить им (нам то есть) эти деньги?  -- не могла взять в
толк Ципора. -- У меня тоже есть дети, я должна им помогать.
   Ах, вот оно что!  Ципора должна помогать детям.  Святое право матери.  Ее
дело, как понимать помощь.
   Мы  тоже  долго  не  могли  взять  в толк:  почему  она не поможет своему
младшему сыну?  В одной  из комнат просторной  ципориной квартиры ютился  ее
младший сын Тамир  со своей юной  женой,  тезкой матери,  и двумя  малышами-
погодками.  Милая Ципи  из приюта  свекрови часто  убегала к своей  матери --
немного отдохнуть.  В канун субботы она почти всегда уходит: после шума дети
совсем не спят. Ципи па наших глазах худеет и гаснет. Тамир уходит на работу
рано, возвращается затемно, одни руки на все.
   Иногда, если есть время и нет дома Ципоры, Ирина заходит к ним и играет с
малышами. Или Аля берет старшего, своего любимца Шломи, и идет с ним гулять.
Тогда Ципи бросается на кухню, в ванную, -- за короткое время надо успеть все
переделать.
   -- Ты ела сегодня? -- спрашивает у Ципи Ирина.
   -- Сейчас поем, -- виновато отвечает та.
   -- Мама,  --  возмущенно говорит мне потом Ирина,  --  ну что, Ципоре трудно
сварить кастрюльку супа?
   -- А где Ципора?
   -- Кто ее  знает.  Где-то.  Ципи делится  с Ириной.  Она  мечтает о  своем
уголке. Снимать квартиру нет денег, а жить со свекровью...
   Ах,  как она  хороша,  Ципора,  в черной  удлиненной клешовой  юбке,  что
колышится в такт ее легкому  шагу,  и сиреневой расшитой под золото  блузке.
Очень ей  к лицу.  Она  поднимается по  лестнице с сумками,  полными  снеди.
Завтра опять суббота.
   -- Аля,  --  просит  тихая  Ципи,  --  помоги  мне  снести коляску.  --  Ципи
собирается к маме -- перебыть субботу
   -- Почему Ципора не отдаст квартиру,  где мы  живем,  Тамиру?  --  спросила
однажды Ирина одну из невесток Ципоры. -- Ведь, кажется, она любит Шломи.
   -- Но она ведь  никому из сыновей  не помогает,  почему должна  Тамиру?  --
недоуменно ответила невестка.
   А кто помогал самой Ципоре растить детей?  Мать? Тетя? Муж? Она не похожа
на женщину, изможденную жизнью.
   ...Мы пошли к адвокату.  Молодая элегантная женщина-адвокат раз в  неделю
принимала в Сохнуте бесплатно.
   -- Уходите,  --  сказала  она,  выслушав  нашу  исповедь.  --  Ничего вам не
сделают. Я с ними поговорю.
   Надо отдать  ей должное  --  после  только одного  напоминания Иры,  нашей
знакомой, адвокат позвонила сыну хозяйки.
   -- Чего ты заботишься о них?  --  спросил у адвоката красавец сын.  -- Какое
тебе дело? Что тебе, если я сдеру с них эти деньги?
   -- Если будет суд, я пойду их защищать.
   -- За какой гонорар? -- этот вопрос мы задавали уже сами себе.
   В те  четыре  дня,  что  шли  торги,  Ирина  разыскала  для нас небольшую
компактную квартирку.  В ней давно никто не жил,  надо было  чистить,  мыть,
белить и красить, но мы были согласны. Главное -- сравнительно недорого. Хотя
--  с  чем  сравнивать?  В маклерской  конторе  (сколько  их  расплодилось  в
Израиле!) перед нами предстала та самая женщина-адвокат.  Не моргнув глазом,
она положила в свою маленькую сумочку чек на немалую сумму  --  для нас очень
немалую, она знала -- за час работы.  Правда, на этот раз нам все объяснили и
все перевели, мы взяли с собой своего переводчика.
   -- У вас есть только один выход, -- сказал нам знакомый маклер, -- уговорите
хозяйку уменьшить сумму отступного.
   Сумма сползла до тысячи шекелей.  На то время это было примерно четыреста
долларов.
   -- Пусть  будет  не  столько,  сколько  сказал  мой сын,  пошла на уступки
Ципора.  --  Дайте тысячу. -- Она тоже не хотела затевать безнадежное судебное
дело.
   -- Но у нас нет сейчас и тысячи,  --  убеждала ее Ирина.  -- Смотри, сколько
нам дали в корзине  на все и сколько  мы заплатили тебе только  за квартиру.
Почти ничего не осталось.
   О том, что никто из нас не работает, она знала.  Сыновья обещали помочь с
работой, но до того ли им?
   -- Пойди в Сохнут, попроси, тебе дадут.
   Вот как она понимала наши возможности!  Она считала, что о нас заботятся,
мы можем делать заявки на любые суммы. Отчего же и ей не поживиться?
   В тот  же  день  Алина  играла  со  Шломи.  Ципи рассказала ей,  что у их
знакомых  олимы  тоже  съехали  до  срока,  и суд  присудил  оплатить все по
векселям  да  еще  судебные  издержки.  Понятно,  это  Ципора  подкинула эту
историю, а добрая Ципи рассказала нам, чтобы мы знали и что-то придумали.
   Но и Ципора боится, что мы уйдем, а потом ищи нас.  И сыновья не очень-то
спешат на помощь  --  свои заботы.  Двери в квартире напротив не закрываются,
Ципора непривычно  сидит дома  и даже  играет на  лестнице с внуком.  Ясно --
следит.
   Ну, что мы -- преступники, в самом деле!
   Ирина опять пошла на переговоры.
   -- Ладно, -- сказала Ципора. -- Пятьсот.
   Пятьсот  шекелей  --  двести  долларов...  Тоже  много,  но  больше она не
уступит.  Надо ковать железо,  пока горячо.  Ковать до субботы, до того, как
появится здесь темноволосый красавец.
   -- Не забудьте порвать  все копии договора,  --  учил  нас тот же  знакомый
маклер, -- возьмите расписки, что она не имеет к вам претензий.
   Полтора часа мы жили,  как в детективе  --  по минутам.  Ищем, кто напишет
расписки:  мы еще не настолько знаем иврит.  Звоним знакомому старожилу.  Он
сам писать,  оказывается,  не умеет,  но знает девушку,  которая сможет  это
сделать.  Бежим, едем, ищем, находим. Не где-нибудь -- в полиции, девушка как
раз дежурит.  Возвращаемся.  Садимся за стол. Читают, щупают, рассматривают,
опять читают. Подписывают.
   -- Рвите, рвите скорее, -- говорит Ципи и пододвигает Ирине векселя.
   Слышно,  как  рвется  бумага.  Ирина  зажимает  в  руках  клочки.  Ципора
пересчитывает купюры.  Все правильно.  Она расплывается в улыбке, обнимает и
целует Ирину.
   -- Поцелуй Ципоры стоил  пятьсот шекелей,  --  говорит муж,  и мы  начинаем
смеяться.
   Боже, не измени нам хоть чувство юмора!
        "II"
   -- Я все смотрю, почему это олимы ходят пешком?  --  спросила у Ирины дочка
нашей хозяйки, подвозя ее по случаю с рынка на своей субару. -- Что там стоит
билет на автобус?
   -- А ты знаешь,  сколько у нас осталось, после того как мы заплатили твоей
маме?
   -- Я понимаю,  но  чтоб  уж  так...  --  и знакомый  интернациональный жест
пальцами,  жест, означающий счет денег.  Но у дочки Ципоры еще и презрение к
тем, кто считает не только шекели -- агоры.
   Точно таким жестом объяснил  мне свое затруднительное положение  владелец
культтоварной лавки, где я покупала тетради.  Я уже немного гов