Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
Артур Конан Дойль.
Подвиги бригадира Жерара.
1. КАК БРИГАДИР ПОПАЛ В ЧЕРНЫЙ ЗАМОК
Это хорошо, друзья мои, что вы оказываете мне почтение, - почитая меня,
вы платите дань уважения и Франции и самим себе. Перед вами не просто старый
седоусый вояка, уплетающий яичницу и запивающий ее вином; перед вами осколок
истории, последний из славного поколения солдат - тех солдат, что стали
ветеранами еще в мальчишеском возрасте, научились владеть шпагой раньше, чем
бритвой, и в сотне сражений ни разу не дали врагу увидеть какого цвета их
ранцы. Двадцать лет мы учили Европу, как нужно воевать, а когда научили, то
только термометр, но не штык оказался причиной поражения Великой армии.
Своих лошадей мы ставили в конюшни Неаполя, Берлина, Вены, Мадрида,
Лиссабона и Москвы. Да, друзья мои, еще раз говорю: вы не зря посылаете ко
мне ваших детей с цветами, ибо эти уши слышали громкие трубы Франции, а эти
глаза видели ее знамена в таких местах, где, быть может, никто их уже не
увидит.
Даже теперь, стоит мне задремать в кресле, как передо мной проносятся эти
великие воины - егеря в зеленых куртках, великаны-кирасиры, уланы
Понятовского, драгуны в белых плащах и колыхающиеся медвежьи шапки конных
гренадеров. Я слышу частый, глухой бой барабанов, а сквозь клубы дыма и пыли
вижу ряды загорелых лиц и длинные красные перья, реющие над саблями, взятыми
на плечо. А вон едет рыжеголовый Ней, и Лефевр с бульдожьей челюстью, и
чванливый, как истый гасконец, Ланн; и наконец, среди сверкающей меди и
развевающихся плюмажей я различаю его, человека с бледной улыбкой, сутулыми
плечами и отсутствующим взглядом. И тут снам моим приходит конец, друзья
мои, ибо я вскакиваю с кресла, выбрасываю, как шальной, руку вперед и ору не
своим голосом, а мадам Тито опять подсмеивается над стариком, который живет
среди теней.
Но хотя к концу наших компаний я был полным бригадиром и имел все
основания надеяться, что скоро буду дивизионным генералом, все же, когда мне
хочется рассказать о радостях и тяготах солдатской жизни, я вспоминаю о
первых годах своей службы. Вы сами понимаете: если у офицера под началом
множество людей и коней, у него столько забот с рекрутами и конским
пополнением, с фуражом и кузнецами, что жизнь для него - штука нелегкая,
даже если он противника еще и в глаза не видал. Но если он всего-навсего
лейтенант или капитан, то на его плечах нет никакой тяжести, кроме разве
эполет, так что он может в свое удовольствие бренчать шпорами, щеголять
доломаном, пропускать стаканчик и целовать свою девушку, не думая ни о чем,
кроме амурных похождений. Вот в такое-то время у него бывает немало всяких
приключений - об этой поре моей жизни я многое мог бы вам порассказать.
Пожалуй, сегодня я расскажу вам о том, как я побывал в Черном замке, о
необычной цели, которой задался младший лейтенант Дюрок, и о страшной стычке
с человеком, которого раньше звали Жаном Карабеном, а потом бароном
Штраубенталем.
Надо вам сказать, что в феврале 1807 года, сразу после взятия Данцига,
майору Лежандру и мне было поручено привести из Пруссии в Восточную Польшу
четыреста голов нового конского пополнения.
Жестокие морозы, а особенно великое сражение под Эйлау истребили столько
лошадей, что нашему прекрасному Десятому гусарскому полку угрожала опасность
превратиться в батальон легкой кавалерии. Поэтому мы с майором знали, что на
передовых позициях нас встретят с радостью. Продвигались мы еле-еле - лежал
глубокий снег, дороги были сущей пыткой, а помогали нам всего человек
двадцать раненых, возвращающихся в строй. Кроме того, если у вас запас
фуража всего на сутки, а иногда и того нет, трудно заставить коней идти
иначе как шагом. Знаю, знаю - в исторических книжках кавалерия всегда
несется бешеным галопом; но я, участвовавший в двенадцати кампаниях, говорю;
слава богу, если моя бригада идет шагом на марше, зато умеет рысью скакать
на врага. Заметьте, это я говорю о гусарах и егерях, а уж что касается
кирасиров или драгун - то тем более.
Я большой любитель лошадей, и мне было приятно, что у меня их целых
четыре сотни, всех возрастов и всех мастей, и у каждой свой норов.
Большинство лошадей было из Померании, но попалось несколько из Нормандии и
Эльзаса, и мы, бывало, потешались, наблюдая, как они отличаются друг от
друга характером - точь-в-точь как жители тех мест. Мы заметили также - и
это потом не раз подтверждалось, - что характер лошади можно определить по
масти; светло-гнедые, например, кокетливы, нервны и со всякими причудами,
каурые имеют отважный нрав, чалые послушны, а пегие упрямы. Все это,
конечно, не имеет касательства к моей истории, но как же иначе старому
кавалеристу вести свой рассказ, если все началось с того, что ему дали
четыре сотни лошадей? У меня, знаете ли, такая привычка - говорить о том,
что меня интересует, - ну, надеюсь, что и вам это будет интересно.
Мы перешли через Вислу напротив Мариенвердера и должны были двигаться
дальше, к Ризенбергу, как вдруг в мою каморку в почтовой конторе, где мы
остановились на постой, вошел майор Лежандр с какой-то бумагой в руке.
- Вам придется меня покинуть, - сказал он с выражением отчаяния на лице.
- Мне-то отчаиваться было нечего: по правде говоря, он не заслуживал
такого помощника, как я. Но все же я молча отдал честь.
- Вот приказ генерала Лассаля, - продолжал майор. - Вы должны немедленно
отправиться в Россель и явиться в штаб-квартиру полка.
Ничто не могло доставить мне большего удовольствия. Я уже был на хорошем
счету у начальства. Стало быть, полку предстоит какое-то сражение, и Лассаль
понял, что моему эскадрону без меня не обойтись. Правда, приказ пришел не
совсем вовремя, ибо у почтмейстера была дочь - молоденькая черноволосая
полька с кожей цвета слоновой кости - и я рассчитывал поболтать на свободе с
этой девицей. Но пешке не приходится возражать, когда палец шахматиста
передвигает ее с одного квадратика на другой, так что я сошел вниз, оседлал
своего рослого вороного коня по кличке Барабан и тотчас же пустился в путь.
Ей-богу, для бедных поляков и евреев, живших беспросветно унылой жизнью,
было, наверно, сущей отрадой видеть, как я скачу мимо их дверей. В морозном
утреннем воздухе мощные ноги, великолепные спина и бока моего черного
Барабана лоснились и переливались при каждом движении. А у меня и сейчас от
стука копыт по дороге и звона уздечки при каждом взмахе дерзкой головы кровь
начинает бурлить в жилах - представьте же себе, каков я был в двадцать пять
лет - я, Этьен Жерар, лучший кавалерист и первая сабля во всех десяти
гусарских полках. Цвет нашего Десятого гусарского полка был голубой -
небесно-голубой доломан и ментик с алой грудью, В армии говорили, что,
увидев нас, население бежит со всех ног: женщины - к нам, а мужчины - от
нас. Тем утром в окнах Ризенберга блестела не одна пара глазок, словно
моливших меня чуточку задержаться, но что оставалось делать солдату - только
послать воздушный поцелуй да позвенеть уздечкой, проскакав мимо.
Мало приятного в такую стужу трусить верхом по самой бедной и некрасивой
стране во всей Европе, но небо зато было ясное, и огромные снежные поля
искрились под ярким холодным солнцем. В морозном воздухе пар клубился у меня
изо рта и белыми султанчиками вылетал из ноздрей Барабана, а с удил свисали
сосульки. Чтобы согреть коня, я пустил его рысью; самому же мне нужно было
столько обдумать, что я не обращал внимания на мороз. К северу и югу
тянулись бесконечные равнины с редкими группками елей и чуть более светлых
лиственниц. Там и сям виднелись домишки, но всего три месяца назад этим
путем шла Великая армия, а вы знаете, что это значит для страны. Поляки были
нам друзья, это верно, но из сотни тысяч солдат только у гвардейцев были
фургоны с продовольствием, а остальным приходилось самим заботиться о
пропитании. Так что меня нисколько не удивило, что нигде нет и признаков
скота, а над безмолвными домами не вьется дым. Не очень то благоденствовала
страна после посещения великого гостя. Говорили, будто там, где император
провел своих солдат, даже крысы подыхали с голоду.
К полудню я доехал до деревни Саальфельдт, но так как отсюда шел прямой
путь на Остероде, где находилась зимняя ставка императора, а также главный
лагерь семи пехотных дивизий, то дорога была забита каретами и повозками.
Очутившись среди артиллерийских зарядных ящиков, фургонов, курьеров и все
возрастающей толпы новобранцев и отставших от своих частей солдат, я
смекнул, что мне, пожалуй, долго придется добираться до своих товарищей. Но
на полях лежал снег глубиной в пять футов, и мне ничего не оставалось, как
плестись шагом по дороге. Поэтому я немало обрадовался, увидев вторую
дорогу, которая отходила от главной и тянулась через еловый лес к северу. На
перекрестке стояла маленькая корчма, а у дверей ее садились на лошадей
дозорные Третьего Конфланского полка гусар - того самого, где я был потом
полковником. На ступеньках стоял их офицер, тщедушный, бледный юноша,
смахивающий больше на молодого семинариста, чем на командира этих отчаянных
головорезов.
- Добрый день, сударь, - сказал он/видя, что я придержал лошадь.
- Добрый день, - ответил я ему. - Я лейтенант Этьен Жерар из Десятого
гусарского.
По лицу его я понял, что он обо мне слыхал. После моей дуэли с шестью
отличными фехтовальщиками имя мое стало известно всем. Однако мое простое
обращение согнало с него робость.
- Я младший лейтенант Дюрок из Третьего, - представился он.
- Недавно в полку? - спросил я.
- С неделю.
Так я и думал, судя по его бледному лицу и по тому, что он позволил своим
солдатам ротозейничать возле нас. Не так уж давно я сам испытал на себе,
каково школьнику командовать кавалеристами-ветеранами. Помню, я заливался
краской, когда мне приходилось адресовать отрывистые слова команды людям, у
которых за плечами было больше сражений, чем у меня лет, мне было бы гораздо
легче сказать: "С вашего позволения мы сейчас построимся" или "Если вы не
возражаете, мы пойдем рысью". Поэтому я не стал осуждать юнца, заметив, что
его люди немного распущены, но бросил на них такой взгляд, что они застыли в
седлах.
- Позвольте спросить, мсье, куда вы направляетесь по этой северной
дороге? - обратился я к молодому офицеру.
- Мне приказано нести дозор до Аренсдорфа.
- С вашего разрешения я поеду с вами, - сказал я. - Очевидно, окольным
путем доедешь быстрее.
Так и оказалось, ибо эта дорога уводила от армии в места, где хозяйничали
казаки и мародеры, и дорога была настолько же пустынна, насколько первая
переполнена. Мы с Дюроком ехали впереди; сзади стучали копытами лошади наших
шестерых солдат. Он был славный малый, этот Дюрок, хоть и напичкан всяким
вздором, которому учат в Сен-Сире, и об Александре и Помпее знал больше, чем
о том, как задать корму лошади или ухаживать за конскими копытами. И все же,
как я уже сказал, малый он был славный, еще не испорченный походной жизнью.
Я с удовольствием слушал его болтовню о матери и сестричке Мари, живших а
Амьене. Наконец мы очутились у деревни Хайенау. Дюрок подъехал к почте и
вызвал почтмейстера.
- Не скажете ли, - спросил он, - живет ли в ваших краях человек,
называющий себя бароном Штраубенталем?
Почтмейстер покачал головой, и мы двинулись дальше. Я не обратил внимания
на его вопрос, но когда в следующей деревне мой спутник повторил его и
получил тот же ответ, я не удержался и спросил, кто такой этот барон
Штраубенталь.
Мальчишеская физиономия Дюрока вдруг зарделась.
- Это человек, - сказал он, - к которому у меня есть очень важное
поручение.
Это, конечно, мало что мне объяснило, но по его виду я понял, что
дальнейшие расспросы были бы ему неприятны, и я промолчал, а Дюрок продолжал
спрашивать каждого встречного крестьянина о бароне Штраубентале.
Я же, со своей стороны, старался, как и положено офицеру легкой
кавалерии, составить себе представление о рельефе местности, определить
направление рек и запомнить места, где должен быть брод. С каждым шагом мы
удалялись от лагеря, который мы объехали кругом. Далеко на юге в морозном
небе виднелись столбы серого дыма - там располагалось наше сторожевое
охранение. На севере же, между нами и зимними квартирами русских, не было
никого. На самом краю горизонта я дважды видел поблескивание стали и указал
на это моему спутнику. Расстояние не позволяло нам определить, что именно
блестело, но мы не сомневались, что это были казачьи пики.
Солнце уже клонилось к западу, когда мы поднялись на небольшую горку и
увидели справа деревушки, а слева - высокий темный замок, окруженный хвойным
лесом. Навстречу нам ехал на телеге крестьянин - лохматый, угрюмый парень в
овчинном полушубке.
- Что это за деревня? - спросил Дюрок.
- Это Аренсдорф, - Ответил тог на варварском немецком наречии.
- Значит, ночевать я должен здесь, - сказал мой юный спутник. Затем,
повернувшись к крестьянину, задал ему свой неизменный вопрос: - Не знаешь
ли, где живет барон Штраубенталь?
- Да вон там, в Черном замке, - сказал крестьянин, указывая на темные
башенки над далеким лесом.
Дюрок слегка вскрикнул, как охотник, увидевший взлетевшую дичь. Похоже
было, что малый лишился ума - глаза его засверкали, лицо покрылось
смертельной бледностью, а губы скривила такая улыбка, что крестьянин
невольно шарахнулся в сторону. Как сейчас вижу: юноша весь подался вперед на
своем караковом коне, жадно вглядываясь в высокую темную башню.
- Почему вы называете этот замок Черным? - спросил я.
- Да так его все зовут в здешних местах, - сказал крестьянин. - Говорят,
там творятся какие-то черные дела. Не зря же самый отъявленный нечестивец в
Польше живет здесь уже четырнадцать лет.
- Он польский дворянин?
- Нет, у нас в Польше такие злодеи не водятся, - ответил он.
- Неужели француз? - воскликнул Дюрок.
- Говорят, он из Франции.
- А он не рыжий?
- Рыжий, как лиса.
- Да, да, это он! - воскликнул мой спутник, от волнения дрожа с головы до
ног. - Меня привела сюда рука провидения! Пусть не говорят, что на земле нет
справедливости. Едем, мсье Жерар, я должен сначала определить своих солдат
на постой, а потом уже заниматься собственными делами.
Он пришпорил лошадь, и через десять минут мы подъехали к дверям
аренсдорфского постоялого двора, где должны были ночевать солдаты. Но дела
моего спутника меня не касались, и я даже не мог себе представить, что все
это значит. До Росселя путь был не близкий, но я решил проехать еще
несколько часов, а потом в каком-нибудь придорожном амбаре найти ночлег для
себя и Барабана. Выпив кружку вина, я вскочил на лошадь, но из гостиницы
вдруг выбежал Дюрок и схватил меня за колено.
- Мсье Жерар, - часто дыша, заговорил он. - Прошу вас, не бросайте меня
одного!
- Дорогой Дюрок, - ответил я, - если вы мне объясните, в чем, собственно,
дело и чего вы от меня хотите, то мне будет легче ответить, смогу ли я вам
помочь или нет.
- Да, вы мне могли бы очень помочь! - воскликнул он. - Судя по тому, что
я о вас слышал, вы единственный человек, которого я хотел бы иметь рядом
этой ночью.
- Вы забываете, что я направляюсь в свой полк.
- Сегодня вы до него все равно не доедете. Вы будете в Росселе завтра.
Останьтесь со мной, вы окажете мне огромную услугу и поможете в одном деле,
которое касается моей чести и чести моей семьи. Но должен вам признаться,
что дело это сопряжено с немалой опасностью.
Это был ловкий ход. Конечно, я тотчас же соскочил со спины Барабана и
велел слуге отвести его в конюшню.
- Идемте в дом, - сказал я, - и вы объясните, что от меня требуется.
Он провел меня в комнатку вроде гостиной и запер дверь, чтобы нам не
помешали. Он был ладно скроен, этот мальчик; свет лампы освещал его
серьезное лицо и очень шедший ему серебристо-серый мундир. Я глядел на него,
и во мне поднималось теплое чувство к этому юнцу. Не скажу, чтобы он
держался точно так, как я в его годы, но было в нас нечто схожее, и я
проникся к нему симпатией.
- В двух словах всего не расскажешь, - сказал он. - Если я до сих пор не
удовлетворил вашего вполне законного любопытства, то только потому, что мне
очень трудно об этом говорить. Однако я, разумеется, не могу просить вашей
помощи, не объяснив, в чем дело.
Должен вам сказать, что мой отец, Кристоф Дюрок, был известным банкиром;
его убили во время сентябрьской резни. Как вам известно, толпа осадила
тюрьмы, выбрала трех так называемых судей, чтобы устроить суд над
несчастными аристократами, и тех, кого выводили на улицу, тут же раздирала в
клочья. Мой отец всю жизнь оказывал помощь беднякам. У него нашлось много
заступников. Он был изнурен лихорадкой, и его, полуживого, вынесли на
одеяле. Двое судей склонялись к тому, чтобы оправдать его; третий же,
молодой якобинец, могучий детина, который верховодил этими несчастными,
стащил моего отца с носилок, стал пинать своими тяжелыми башмачищами, а
потом вышвырнул за дверь, где его мгновенно растерзали на куски, но об этих
ужасных подробностях мне тяжело говорить. Как видите, это было убийство даже
с точки зрения их беззаконных законов, ибо двое их же собственных судей
выступили в защиту моего отца.
Когда снова воцарился порядок, мой старший брат стал разыскивать того
человека - третьего судью. Я тогда был еще совсем мальчишкой, но это
семейное дело обсуждалось в моем присутствии. Того детину звали Карабеном.
Он был из гвардии Сантерра и славился как ярый дуэлянт. Когда якобинцы
схватили одну даму - иностранку, баронессу Штраубенталь, - он добился ее
освобождения, взяв с нее слово, что она будет принадлежать ему. Он женился
на ней, присвоил ее имя и титул и после гибели Робеспьера удрал из Франции.
Мы так и не смогли узнать, что с ним сталось.
Вы, наверное, думаете, что, зная его имя и титул, мы легко могли бы его
разыскать. Но вспомните, что революция лишила нас денег, а без денег вести
поиски было невозможно. Затем настала Империя, и дело для нас осложнилось
еще больше, потому что, как вам известно, император считал, что 18 Брюмера
уладило все счеты и что с этого дня над прошлым опущена завеса. Но мы не
забывали нашу семейную трагедию и не отказывались от своих планов.
Брат мой вступил в армию и прошел вместе с ней всю Южную Европу, везде
расспрашивая о бароне Штраубентале. Брат был убит под Йеной прошлой осенью,
в октябре, так и не отомстив. Теперь настала моя очередь продолжать дело, и
мне посчастливилось: через две недели после вступления в полк в одной из
первых же польских деревень я нашел человека, которого мы искали столько
лет. Больше того, у меня оказался спутник, имя которого в армии произносят
не иначе, как в связи с каким-нибудь смелым или благородным поступком.
Все это прекрасно, и я слушал его с большим интересом, но все-таки мне
ничуть не стало яснее, чего же хочет от меня юный Дюрок.
- Чем могу вам служить? - спросил я.
- Поедемте со мной.
- В замок?
- Именно.
- Когда?
- Немедленно.
- А что вы намерены делать?
- Там посмотрим. Но я хочу, чтобы вы были со мной. По правде сказать, не
в моем характере отказываться от приключений, и, кроме того, я сочувствовал
этому малому. Прощать своих врагов - это, конеч