Владислав Крапивин


                               БОЛТИК

                               Повесть



                          Вишневая пилотка

    - Чудовищный кошмар,  а не ребенок, - безнадежно сказала мама.Ты
доведешь меня до сердечного приступа, а сам простудишься насмерть.
    "Чудовищный кошмар",  третьеклассник Максим Рыбкин, пыхтел рядом
с дверью, у полки с обувью. Он застегивал новые сандалии.
    Старший брат,  девятиклассник Андрей, крутился у большого зерка-
ла: расчесывал маминым гребнем отросшую гриву. Он успокоил:
    - Если простудится, то, может, не насмерть. Может, похлюпает но-
сом, почихает и выживет.
    - Сумасшедший дом, а не семья, - сказала мама. - Одного не заго-
нишь в парикмахерскую,  другой делает все, чтобы схватить воспаление
легких... Игорь! Скажи хоть что-нибудь!
    Папа высунулся из комнаты.  В одной руке он держал  отвертку,  в
другой электробритву.  От бритвы едко пахло горелой изоляцией. Поло-
вина папиного лица была блестящая и гладкая. На другой половине иск-
рилась  от коридорной лампочки светлая щетина.  Папа захотел узнать,
что случилось.
    Что случилось? Их ненаглядный сын хочет уйти из дома раздетым. А
на улице всего семь градусов!
    Максим наконец справился с застежками и распрямился.
    - Семь было в шесть часов. А сейчас уже согрелось.
    - Ты хочешь моей погибели, - грустно сказала мама.
    - Максим,  - внушительно произнес папа, - ты - будущий мужчина и
должен уступать женщинам в споре.
    - Но если я уступлю,  на кого я стану похож?? Вся форма изомн„т-
ся, и я буду как из пасти бегемота вынутый?
    - Ах,  как изящно? Сын интеллигентных родителей?.. Игорь, почему
ты улыбаешься?  Между прочим, когда среди родителей нет согласия, из
детей вырастают правонарушители.
    - Выходит,  я почти готовый правонарушитель, - жизнерадостно за-
метил старший брат Андрей.
    - По крайней мере, внешне, - сказала мама. - Длинноволосый ганг-
стер из Чикаго.
    - Пожалуй, что-то есть, - снисходительно согласился Андрей.
    - Оставь в покое мой гребень,  велела мама и снова повернулась к
Максиму:  -  Я  уверена,  что все дети придут на студию в пальто или
куртках.
    - Не придут. А если придут, им не так важно. Они в ряду стоят, и
незаметно,  если помятые.  А я впереди, у самого... ми... крофона...
    Последние слова  Максим  произнес  угасшим  голосом.  Потому что
взглянул на брата.
    Андрей стоял  к  Максиму  спиной,  но  его отражение смотрело на
младшего братца ехидно и выразительно.
    Сейчас скажет:  "Оставьте  в  покое  нашего солиста!  Ему нельзя
нервничать,  а то он в самый важный момент вместо ноты "Си"  возьмет
ноту "до".
    Ух, слава богу, не сказал. Только хмыкнул. Максим торопливо объ-
яснил родителям:
    - Сами же станете говорить,  что неряха, если увидите на экране,
что я мятый.
    - Не лишено логики, - заметил папа.
    - А ну вас, - сказала мама. - Пусть идет хоть голый. Не ребенок,
а варвар.
    Андрей наконец убрался от зеркала, и Максим скользнул на его место.
    Какой же он варвар?  Варвары косматые,  немытые, страшные, вроде
разбойников.  А он вполне симпатичный человек. Вообще симпатичный, а
в новой форме - особенно.
    Форма темно-красная,  а точнее - вишневого цвета,  жилетик с ла-
тунными пуговками - тугой в поясе и свободный в плечах  -  оставляет
открытыми белые рукава и воротник рубашки. Легонькие штаны отглажены
так, что торчат вперед складками, словно два топорика (а ноги у Мак-
симки - как тонкие длинные рукоятки у этих топориков - еще незагоре-
лые,  светлые, будто свежеоструганное дерево). На ногах красные сан-
далии.  И носочки тоже красные.  Форму недавно выдали в ансамбле,  а
обувь купила мама.  Потому что Максим будет стоять впереди  хора,  и
все на нем должно выглядеть как с иголочки.
    Все пока так и выглядит.  А лучше всего пилотка.  Тоже вишневая,
из тонкого сукна, с белыми кантами на верхних швах и вышитыми сереб-
ром крылышками на левой стороне.  Потому что младший хор в  ансамбле
называется "Крылышки".
    А все вместе-два хора, два оркестра и танцевальная группаназыва-
ется так длинно, что сразу и не запомнишь: "Детский музыкально-хоре-
ографический ансамбль Дворца культуры имени Чкалова".
    Дворец построен  для летчиков.  Говорят,  когда-то в этом районе
был главный аэродром. Потом появились реактивные лайнеры, летное по-
ле  стало  тесным,  и аэропорт перенесли далеко за город.  На старом
месте сохранилась только площадка для маленьких аэропланов и  верто-
летов.
    Но управление областного Аэрофлота тоже осталось здесь . А неда-
леко от управления - и Дворец культуры.
    Максимкин отец - не летчик,  он инженер на "Строймаше". А мама -
завуч в художественном училище.  Ну и что?  В ансамбле занимаются не
только дети летчиков. Где их столько наберешь? Просто приходят ребя-
та,  которые живут не очень далеко.  А Максим даже и не сам пришел в
ансамбль.  В марте на уроке пения услыхал его суровый на вид дядя  с
рыжими  клочкастыми бровями (все думали,  что это инспектор гороно).
Услыхал и грозно сказал после урока:
    - А ну, голубчик, пошли со мной. Немедленно.
    Максим охотно пошел, потому что сурового дядю он ничуть не испу-
гался, а после пения ожидался диктант.
    Они пришли во Дворец культуры,  в  большую  комнату,  где  стоял
трехногий сверкающий рояль. Его поднятая крышка напоминала косой ки-
товый плавник, а клавиши - пасть кашалота. Дядя с клочкастыми бровя-
ми начал давить на клавиши и требовать,  чтобы Максим голосом повто-
рял их музыку.  Это было совсем не трудно, и Максим повторял, только
тихо,  потому что стеснялся. Потом дядя стал играть песенку про куз-
нечика, которого сожрала бессовестная лягушка - эту песню все знают.
И Максим должен был петь.  Наверно, у него не очень получилось. Дядя
вдруг оборвал игру,  поставил Максима между колен и сказал не серди-
то, а как-то жалобно:
    - Дружище,  не смущайся, пожалуйста. Очень прошу. Ты ведь можешь
петь. Ты ведь, если откровенно говорить, любишь петь.
    Максим слегка осмелел и тихонько сказал:ведь,  если  откровенно
говорить, любишь петь. Максим слегка осмелел и тихонько сказал:
    - Ага.
    - Дома,  когда ты один,  ты наверняка поешь. Я в этом совершенно
уверен.
    Максим осмелел еще больше и ответил:
    - Смотря что... Дядя стремительно обрадовался:
    - И прекрасно! Здорово? А что ты хочешь? Что любишь? Давай!
    Максим вспомнил,  что после диктанта еще природоведение, которое
он совершенно случайно не выучил. И спросил:
    - А можно с гитарой? Я с роялем не могу как-то...
    Дядя сорвался  с круглой табуретки,  умчался из комнаты и тут же
вернулся с блестящей гитарой.
    - Что будем? Давай...
    - Я названия не знаю...
    - Ладно, посмотрим. Ты начинай, я подыграю.
    Начал Максим,  наверное, не очень здорово:

          Приглушенно тлеют огни,
          И лагерь наш в сумраке тонет...

    Но голос его догнала гитара,  и стало легче. И песня была такая,
что если уж запел, то надо петь как следует. Потому что сразу кажет-
ся, что кругом опасность и скоро - в атаку.

          В кустах не расседланы кони,
          И песня в ночи не звенит...

    Дальше Максим и сам не знал, как пел. Но, видимо, голос его зву-
чал чисто  и тревожно,  потому что слова в песне были тревожно-звон-
кие:
          Средь тонкой ночной тишины
          Не дремлют повстанцев дружины.
          И как нервы, стальные пружины
          В ружейных замках взведены...

    Когда песня кончилась, дядя отложил гитару и задумчиво сказал:
    - Д-да, любопытно... Это откуда такое произведение?
    - У брата слышал.
    - Он тоже поет? - быстро спросил дядя.
    - Да нет, у него на магнитофоне...
    - Ну ладно.  Максим Рыбкин. Меня зовут Анатолий Федорович, я ру-
ководитель ребячьего хора.  И ты,  дружище, от меня не сбегай, пожа-
луйста.
    Максим не сбежал.  Зачем?  По крайней мере можно  было  петь  не
стесняясь. Не то что дома, где мог услышать и начать дразниться Анд-
рей.  Правда, не все песни нравились, но что поделаешь? Так не быва-
ет, чтобы все на свете нравилось. Зато одна песня, про первый полет,
была для Максима самая лучшая.
    С этой  песней  он и будет выступать сегодня на телевидении,  на
концерте, посвященном Дню пионерии.
    Хорошо, что с этой песней?  Пускай мама с папой не летчики, пус-
кай он сам не летал еще ни разу, даже пассажиром, но раз он поет про
летчиков,  значит,  хоть какое-то,  хоть самое маленькое отношение к
ним имеет. Значит, пилотку с крылышками носит не зря. Вот так!
    Максим посильнее  сдвинул  пилотку на левый бок и еще раз с удо-
вольствием оглядел себя в зеркале.
    Конечно, хорошо,  если  бы уши были чуть поменьше и не торчали в
стороны.  И если бы вместо белобрысой коротенькой прически была тем-
ная и волнистая - не такая длинная,  как у Андрея,  но вроде. И если
бы губы оказались потоньше,  а нос попрямее и с мужественной горбин-
кой, как у папы. Но нет так нет. В общем-то. Максим и так неплох.
    Что ни говорите,  а внешность для человека - важная вещь. Именно
из-за внешности Максим попал в солисты.  Конечно, ему это не говори-
ли,  но он догадался. Он случайно слышал после репетиции, как поспо-
рили  Анатолий Федорович и начальница всего ансамбля Алевтина Эдуар-
довна.
    Анатолий Федорович  только  с виду грозный был,  а на самом деле
очень добрый. Он на ребят никогда не кричал, даже если баловались на
репетициях.  Но в тот раз,  с Алевтиной Эдуардовной, он разговаривал
сердито. Они поссорились из-за Алика Тигрицкого.
    - Пожалейте  ребенка!- возмущался Анатолий Федорович.  - Вы нас-
лаждаетесь его голосом,  как конфеткой, а весь хор сбивается и начи-
нает хихикать,  когда Алик поет:  "Товарищ летчик,  возьмите меня, я
очень легкий"!
    Это была правда.  Хихикали.  И Максим опять едва не засмеялся за
кулисами.  Потому что в самом деле - когда Алик, по прозвищу Шеф-по-
вар, со своим круглым, как тугой мешок, животом и похожими на подуш-
ки коленями выходит к микрофону, под ним поскрипывает сцена.
    - Но,  дорогой  Анатолий  Федорович,- ласковым голосом возражала
Алевтина Эдуардовна, - ведь у вас хор, а не балет. Прежде всего сле-
дует думать о звучании...
    - Об искусстве надо думать!  - почти зарычал Анатолий Федорович.
- Целиком об искусстве! Когда посреди серьезной песни в зале начнет-
ся хохот,  какое к черту звучание! И каково будет самому Тигрицкому?
Нет уж,  пускай поет о макаронах - там все на месте:  и внешность, и
голос, и содержание.
    - Но как же песня о полете? Ведь мы все-таки чкаловцы!
    - Будет вам песня! В хоре не один Алик с голосом...
    Через день  Анатолий Федорович оставил Максима после репетиции и
осторожно спросил:
    - Максимушка... Потянешь "Первый полет"?
    Конечно, он знал,  что эта песня Максиму больше  всех  нравится.
Максим оробел и застеснялся. Шепотом сказал:
    - Не знаю... И на концерте?
    - Там видно будет. Попробуем?
    Первый раз получилось неважно.  Потому что подошла Алевтина Эду-
ардовна  и,  поджав  губы,  смотрела на Анатолия Федоровича.  Максим
сбился...
    - Ну  ничего,- грустно сказал Анатолий Федорович.- Ничего,  Рыб-
кин.  Потом еще...  Попытаемся.
    Максиму стало жаль его. И он немного рассердился. И сказал:
    - А можно еще раз?
    Анатолий Федорович торопливо поднял крышку рояля.
    - Еще? Ты хочешь?
    Максим кивнул и зажмурился.  И представил,  как ветер качает ро-
машки на краю летного поля. И какие пушистые белые облака бывают над
аэродромом,  когда раннее утро... Он так это здорово представил, что
пропустил начало.
    - Ой, простите. Можно снова?
    И опять пошло вступление:

            Над травами,
                        которые
            Качает ветер ласковый,
            Над кашкой и ромашками
            Растет веселый гром...

    Это просыпаются разноцветные спортивные самолеты.  Летчики прок-
ручивают моторы.  А на краю аэродрома собираются мальчишки - те, кто
очень хочет в небо.  Те, кто часто летает во сне.
    Максиму почти  каждую  ночь снится,  что он летает...
    Он кончил петь и опять испугался.  Не получилось?
    Анатолий Федорович улыбался. Он посмотрел на Алевтину Эдуардовну
и сказал:
    - Э?
    Посмотрел на Максима и сказал:
    - Э!  И показал большой палец, хотя это, наверно, было непедаго-
гично.


    Конечно, голос у Алика гораздо лучше,  чем у Максима, тут и спо-
рить смешно. И умения у него больше. И фамилия Тигрицкий для солиста
годится больше,  чем Рыбкин. Но полет есть полет, если даже он не на
самом деле,  а в песне.  Что поделаешь,  если Алик весит килограммов
пятьдесят, а Максим в два раза меньше!
    И наверное,  не только в этом дело.  Максиму кажется,  что Алику
все  равно,  какую  песню петь.  Он про макароны и про летчиков поет
одинаково. Наверно, Алику никогда не снится по ночам, что он летает.
Недаром  Алик  совсем равнодушно отнесся к новой форме с серебряными
крылышками на пилотке.
    А форма что надо!  Младшему хору завидовали даже старшие ребята.
Конечно, не те большущие парни, которые поют басами, а кто перешел в
большой  хор  недавно.  Завидовали,  хотя получили голубые костюмы с
модными пиджаками и расклешенными брюками.  Еще бы! Таких пилоток им
не дали.
    Но конечно,  одна пилотка,  без формы, выглядит не так хорошо. А
мама этого не понимает.
    - Надень хотя бы легкую курточку.
    Братец Андрей глянул ехидно и выжидательно.  Сейчас скажет:  "Ну
что ты,  мама! Какая курточка? Надо, чтобы все блестело. Представля-
ешь,  идет наш артист по городу,  а прохожие оглядываются: ах, не из
тех ли это мальчиков,  которые только что выступали  по  телевизору?
Ах, не он ли пел самую главную песню? Подумайте, какой молодец!"
    И самое ужасное,  что он будет прав.  Потому что есть  у  Андрея
скверная способность: он видит младшего брата насквозь.
    - Ну что ты,  мама!  - начал Андрей, и Максим съежился в душе. -
Какая курточка... На улице уже сплошное лето. Пускай закаляется.
    Нет, временами брат бывает  вполне  порядочным  человеком.  Мама
сказала,  что  все  это скоро кончится ее гибелью,  и велела Максиму
убираться.
    - И  не опаздывай к обеду.  Пусть хоть в субботу семья пообедает
вся вместе, по-человечески.
    - Мам,  ну как "не опаздывай"! Концерт кончится в час, а в школу
- к половине второго. Мне только-только добежать.
    - Здрасте, моя радость! Почему же ты пошел без портфеля?
    - А у нас не будет уроков. Будет экскурсия в парк.
    - Представляю, как ты отделаешь в парке свой мундир... Не забудь
пообедать в буфете.
    - Ага... Ой, а деньги?
    - Растяпа. Забыл?
    - Да не забыл. Просто вчера кончились. Больше нет.
    - Нет мелочи? А карманы звенят!
    Мама отправилась  в комнату и вернулась с Максимкиными школьными
штанами и курткой. Тряхнула. Послышалось бряканье.
    - Это же не деньги,  - торопливо сказал Максим.  - Это так...  Я
вытащить не успел.
    И он  поскорее начал вынимать из карманов то,  что звякало:  две
гайки,  связанные веревочкой,  желтый латунный ключ, фотокассету без
крышки, старинный пятак и сломанную запонку.
    - У всех дети как дети,  а у меня Плюшкин,  - печально  сообщила
мама.- Убирай немедленно свои сокровища.
    - Уберу, уберу.
    Рядом с полкой для обуви стоял картонный ящик. Там по отделениям
были разложены у Максима всякие вещи,  из-за которых  мама  называла
Максима Плюшкиным.
    Вообще-то Плюшкин - это жадина-помещик из книжки "Мертвые души",
которую Максим не читал, только по телевизору видел такую пьесу. Бы-
ло не очень интересно, однако он специально смотрел, чтобы выяснить,
похож ли на Плюшкина.
    Нет, Максим - не Плюшкин.  Тот был сумасшедший скупердяй, а Мак-
сим просто жалеет брошенные вещи.
    Вот, скажем,  совсем небольшая вещь:  значок с буквой "Д" и фут-
больным мячом - "Динамо".  Кто-то старался,  делал его,  а потом он,
наверно,  висел на груди у болельщика.  А затем - раз! - оказался на
тротуаре:  булавка отвалилась.  Думаете, не обидно? Кто бы его пожа-
лел,  если не Максим? А булавку еще можно приделать, и значок приго-
дится кому-нибудь.
    Или вот:  граненая пробка от графина.  Конечно,  графин для  нее
сразу не подберешь,  но можно пробку привязать и вертеть. И смотреть
сквозь нее.  Все вокруг делается расплывчатым, танцующим, а от стек-
лянных граней разлетаются, как бабочки, разноцветные пятнышки.
    Плюшкин никому ничего не давал,  а Максиму не  жалко.  Если  вам
что-то надо-пожалуйста! И эту пробку, и значок, и подшипник, и коле-
са от игрушечного грузовичка,  и голубую пепельницу  с  трещиной,  и
пластмассового солдатика,  и мотки проволоки...  Лишь бы для пользы.
Лишь бы все были довольны: и вещи, и люди.
    - Оставь в покое свой утиль и слушай меня,- сказала мама. - Мел-
ких денег у меня нет.  Возьми пять рублей и не вздумай потерять сда-
чу.
    - Когда я терял?- слегка обиделся Максим.
    - Хорошо,  хоть этого за тобой не водится.  Но кто знает... Куда
ты их положишь?
    На форме  был только один карманчик - нагрудный.  Плоский и тес-
ный.  Мама затолкала в него свернутую  пятирублевую  бумажку  и  два
троллейбусных билетика.
    - Смотри не вытряхни. А платок куда денешь?
    - Зачем он мне? Мам, я побегу!
    Мама улыбнулась,  взяла Максима за уши,  притянула и чмокнула  в
нос.
    - Беги. Желаю удачи.
    - Ни пуха ни пера!- крикнул из комнаты папа.
    - Жми, старик,- сказал братец Андрей.


                   Про веселье, страх и смелость

    Иногда кажется человеку,  что внутри у него тугие струны и звон-
кие пружинки.  Это если за окнами утро, золотое от солнца и синее от
неба.  И если впереди праздник.  И сам ты - ловкий, быстрый и краси-
выйлегко .скачешь вниз по лестнице с третьего этажа.  Летит за тобой
по ступеням пулеметный стук:  тра-та-та-та-та!  Вот сейчас,  сейчас,
через полсекунды отскочит от удара ладонями дверь подъезда и кинутся
тебе навстречу весенние улицы!
    Ура!
    Ой, нет...
    Ура-то ура, а мама, кажется, была права. Вернуться, что ли?
    Но когда взят такой разгон, возвращаться невозможно. Да и приме-
та плохая: удачи не будет. А Максиму сегодня удача нужна до зарезу!
    Он обнял себя за плечи,  постоял посреди двора, встряхнулся. По-
дышал на ладошки,  потер ими ноги,  на которых высыпали мелкие пупы-
рышки.  Ничего, это с непривычки. Он же не старая бабушка, чтобы ку-
таться и дрожать.  К тому же на улице,  на солнечной стороне, будет,
наверно, теплее. Вперед!
    И правда,  на солнышке было не так холодно.  Раз-два, раз-два! И
скоро Максим перестал вздрагивать.  Он уже не прыгал, а просто бойко
шагал, стараясь обходить пушистые тени подстриженных "под шарик" то-
полей.
    На тополях висели длинные зеленые сережки с  мелкими  семечками.
Потом  из  семечек полезет щекочущий пух и разлетится по городу.  Но
это еще не сегодня,  а когда совсем вырастут листья.  А пока  листья
маленькие,  острые. Листиковый детский сад. Даже издалека видно, ка-
кие они клейкие и свежие.
    На асфальте  валялись  желтые кожурки от лопнувших тополиных по-
чек,  похожие на раскрытые клювики.  Они тоже липкие.  Приклеились к
новым  Максимкиным подошвам.  От этого сандалии перестали щелкать по
тротуару.  Но все равно Максим старался ступать твердо.  И прохожие,
кажется,  с удовольствием оглядывались на такого смелого закаленного
мальчика в необыкновенной форме...
    Улица шла под горку. Большие здания кончились, и начинался квар-
тал с деревянными старыми домами. А там...
    А там  -  чтоб он провалился!  - на вторых от угла воротах сидел
Витька Транзя (сокращенная кличка от прозвища Транзистор). Что-то он
там приколачивал - кажется, вертушку.
    Да не важно,  что он приколачивал, а важно, что сидел и погляды-
вал по сторонам.  И пройти незамеченным не было никакой возможности.
    Максим сбавил шаги,  сердито вздохнул и... свернул направо