Н.А.Кривошеина.
    Четыре трети нашей жизни


 © Copyright Кривошеина Н.А., наследники, 1999
 Email: urtcha@noos.fr
 Date: 15 Jan 2002
 OCR: Alexei Grinbaum


 Всероссийская мемуарная библиотека
 Москва, "Русский путь", 1999


СОДЕРЖАНИЕ


 От автора
 ВВЕДЕНИЕ - Мой отец А.П. Мещерский

 ЧАСТЬ I - РОССИЯ (1895-1919)

 Французское детство в Сормове
 Петербург
 Сергей Прокофьев
 Дворцы Екатерининский и Мраморный
 25 октября 1917 года
 Побег

 ЧАСТЬ II - ФРАНЦИЯ (1919-1948)


 ПЕРВЫЕ ГОДЫ В ПАРИЖЕ
 За стойкой
 Младороссы
 "Чудная война"
 Шабри

 В ОККУПИРОВАННОЙ ФРАНЦИИ
 Возвращение в Париж в 1940 г.
 22-ое июня 1941 г.
 Мать Мария
 "Покровка"
 Высадка. Арест Игоря Александровича
 Освобождение Парижа
 Возвращение Игоря Александровича из Бухенвальда

 СМУТНОЕ ВРЕМЯ
 Обмен паспорта
 Высылка из Франции
 Отъезд в СССР

 ЧАСТЬ III - СССР (1948-1974)


 Электроход "Россия"
 Лагерь "Люстдорф" и его обитатели
 Шестеро в теплушке

 УЛЬЯНОВСК (1948-1954)
 Арест Игоря Александровича
 Еще про Ульяновск
 Одни
 Свердловский Парк Культуры
 Поездка в Москву для свидания с Игорем Александровичем
 Ночь под Новый Год

 И.А. Кривошеин. Послесловие (1983)
 Н.И. Кривошеин. Послесловие к изданию в России



ОТ АВТОРА


 Я родилась в век Ньютона, а уж давно перешла ввек Эйнштейна.  Блестящие
паровозы  моей  юности,  которые  с  такой  элегантностью вкатывали на  Gare
Saint-Lazare или на Victoria Station, столь же роскошный поезд, составленный
из спальных вагонов, стоят давно в музеях Министерств Путей Сообщения. Самый
красивый  лайнер,  перевозивший  избранную публику  из Гавра в  Нью-Йорк  --
"France" -- на днях продан керосиновому магнату из  аравийских  песков... за
ненадобностью  -- никто больше так  в Америку не  ездит, и дорого и долго, а
бесконечность атлантических  волн  можно без всяких затрат увидеть на экране
цветного телевизора.
 Зажиться? Пережить свой век...?  Да и сколько, собственно,  следует или
прилично  человеку жить ?  По  Библии -- семьдесят  лет,  а  восемьдесят уже
много.  Однако  всякий живет  "сколько ему положено"  - удобное,  обтекаемое
выражение,  которое и не претендует дать более точный ответ на вечный вопрос
каждого: зачем умирать, зачем смерть?
 Из  ряда  таких  же  вопросов  ставится  мне  и  иной  :  зачем  писать
воспоминания, или "мемуары" -- дневник жизни? В общем -- незачем. В каком-то
возрасте люди нормально  вспоминают  : как было! в  детстве  ?  Каково  было
учиться, читать первые книги ? Неужели же  я могла еще лет тридцать назад  с
наслаждением совершать прогулки  по  20-25 километров  и  на  следующее утро
ощущать  лишь  легкую усталость ? Ну, и  так  далее... Выходит, в общем, что
писать  про  свою  жизнь  --  просто  нормальная  потребность  для  пожилого
человека;  Voyage  autour de ma chambre, а тут -- voyage autour de  ma  vie.
Есть ли при этом тайная надежда, что когда-то кто-то да и прочтет и... "весь
ты  не  умрешь",  и этот не родившийся еще  кто-то  на минуты  чтения  вдруг
воскресит твою жизнь! Меня много, много раз просили друзья в Москве, когда я
им  рассказывала  некоторые  события  из  моей   жизни   --  обязательно  их
запечатлеть  и, если не письменно (что в Москве  в сталинские, хрущевские  и
брежневские  годы весьма мало  рекомендовалось),  то  хотя бы  наговорить на
пленку.  Тогда  я  от  этого  только отбрыкивалась  -  наверно  потому,  что
продолжала  еще  очень  интенсивно  жить; что  же касается  до  того,  чтобы
рассказывать  -- я  это  любила, да и  сейчас  еще  иногда  схватывает такой
приступ "рассказывания", но много реже...
 Одним  из  самых пристальных слушателей моих был  в  моих  бедованиях в
Ульяновске  (я   от  злобы  и  ненависти  этот  город  всегда  звала  только
Oulianovsk-sur-mer)  в  1950-1954  гг.  -  милейший,  добрейший,  прелестный
человек,  умница,  ученый  "естественник"  типа  жюль-вернского  Паганеля  -
Александр Александрович  Любищев. Ему же и вечная память, так как без него я
бы, конечно, не осталась жива, и  он, именно он, и вместе с  ним и его  жена
Ольга Петровна -- спасли меня от голодной или холодной смерти, от морального
одиночества,  граничившего с  самой смертью,  --  открывши мне широко  двери
своего дома,  тогда, когда  я  была ничем  не лучше  и не  хуже  библейского
"прокаженного", и  люди, встречаясь  со  мной, перебегали  на другую сторону
улицы.
 "Only  when one has lost all curiosity about the future has one reached
the age to write an autobiography"[*].


 ВВЕДЕНИЕ

 МОЙ ОТЕЦ АЛЕКСЕЙ ПАВЛОВИЧ МЕЩЕРСКИЙ
 (1867-1938)


 Мои родители -- и мать, и отец -- оба были из обедневших и разорившихся
дворянских семей.
 Отец,  Алексей  Павлович Мещерский,  родился  в  Смоленской губернии  в
имении  Долгушка,  которое  дед, Павел Иванович Мещерский, получил за  женой
Верой Виссарионовной, рожденной Комаровой. О деде Павле Ивановиче знаю очень
мало;  был  когда-то на  Кирочной у  нас дагерротип, и говорили  :  "Вот это
дедушка Павел  Иванович". Помню только, что на этом бледно-желтом снимке дед
был  уж далеко не молодой.  Когда-то, верно  в сороковые годы девятнадцатого
века, он ушел из семьи из-за ненавистной ему мачехи; где потом жил, что, как
- ничего не знаю;  так же как и не знаю, почему у него не было  титула, хотя
казалось,  что  должен был быть. Было  некое  семейное  предание,  которое я
слыхала  от   дядюшки,  Александра  Павловича,  более  других  членов  семьи
интересовавшимся  истоками  семьи  Мещерских.  Будто при императоре  Павле I
пра-прадед  служил  в   гвардии,  жил   в  Петербурге,   и  завел   роман  с
француженкой-актрисой. Она, будто,  была в фаворе у императора, и  он, узнав
об  ее  измене  и  романе  со  скромным гвардейским  офицером,  повелел того
разжаловать  и  сослать  в  Сибирь  (а  может  и  не  в  Сибирь,  совсем  не
обязательно, чтобы так далеко ссылали). Когда Павел I скончался, этот предок
вернулся из ссылки, женился (на французской актрисе), однако княжеский титул
ему возвращен не  был. Дворянство  с  окончанием ссылки возвращалось,  но  о
восстановлении  титула ни он, ни его сын не хлопотали -- так оно и осталось.
Точно такую же  семейную историю я  слыхала в  1916-17гг. от милейшего юного
офицера 3-го стрелкового  гвардейского полка Васи  Мещерского. Вася появился
на  Кирочной у нас весной 1916 г. в числе нескольких офицеров, тоже попавших
в наш дом  уже  в военное  время. Его  отец,  полковник (в  отставке?),  был
директором Гвардейского  Экономического  Общества,  которое  занимало  целый
большой дом недалеко от нас на углу Литейного и Кирочной. Сейчас бы попросту
сказали "Кооперативное общество" или же короче,  "Кооператив";  в  общем-то,
это был отлично оснащенный универмаг. Там все было, и чтобы платить  дешевле
надо  было назвать номер пая, но и  без  пая  можно  было  все покупать. Мы,
будучи  еще гимназистками,  всегда  ходили  туда  с  очередной  гувернанткой
покупать карандаши, тетради, акварельные  краски  --  или  же  украшения для
елки. Нам этот  магазин очень  нравился  --  что-то  было таинственное и  не
вполне понятное в  его названии "Экономическое  общество"...  Однако главный
магазин   Гвардейского   Экономического   Общества   находился   на  Большой
Конюшенной, где преобладали предметы офицерского обмундирования и обихода.
 У  нас, на  Кирочной 22,  была большая биллиардная комната,  где  стоял
отличный светлого  дерева  английский  биллиард,  а  вдоль  одной стены  шли
высокие,  светлые,  со спинкой  скамьи. Играли все  охотно  --  в пятнадцать
шаров, и эта комната была  центром домашней вечерней  жизни, так как в войну
не  полагалось  ни танцевать,  ни  устраивать  домашние  концерты -  никаких
внешних проявлений веселья у нас дома  не допускалось, и даже в большом зале
зажигалось только  одно бра и по вечерам царила полутьма. И  вот как-то Вася
Мещерский,  нам никакой не родственник, сидя в  этой  биллиардной, рассказал
уже  знакомую мне историю про  француженку-актрису, про ссылку пра-прадеда и
про  дальнейшую утерю  княжеского титула.  Он принес  и  показал  интересную
родословную Мещерских, где выходило, что три ветви сохранили титул, а три --
потеряли его при Павле I.
 Ключевский говорит, что все роды Мещерских произошли от хана  Беклемиша
(XIII век), о  чем знали не только мы,  но и все Беклемишевы.  Когда дядюшка
Александр  Павлович  продал  в  1910  или  1911 г.  любимое  имение  Герчики
(Смоленской губ.) скульптору Беклемишеву и очень  горевал,  что расстается с
Герчиками,  Беклемишев  его утешал,  говоря: "Подумайте,  ведь по-настоящему
Герчики просто возвращаются мне, как старшему в роде!"
 Когда  я  в 1952  г.  поехала в Москву, чтобы устроить свидание  с моим
мужем Игорем Александровичем, который был взят МГБ в сентябре 1949 г. (в это
время он уже  был  в "Круге Первом", в том самом, в  Марфине под Москвой), я
провела почти три недели  у Владимира  Николаевича  Беклемишева, знаменитого
биолога,  академика,  энциклопедиста  в  полном смысле этого слова. Когда  я
вошла в их квартиру на Песчаной улице, он меня приветствовал  и добавил : "А
вам, кстати, придется,  пока  вы у нас, меня  во всем слушаться, --  я  ведь
Беклемишев,  и для вас  старший в роде".  На расстоянии стольких  лет, почти
дословно то же самое -- от двух  Беклемишевых, которые  даже  не были друг с
другом знакомы.
 Отсутствие княжеского титула при столь известной фамилии  мало нас всех
смущало:  ведь были и Толстые,  и  Оболенские без  титулов,  был  Кочубей  с
титулом  -  и  без  оного.  Но  было  скучно на  танцклассах,  или позже  на
танцевальных вечерах, даже на прогулках или на катке в Таврическом Саду быть
принужденной каждому  новому знакомому, будь он тенишевец, правовед, паж или
студент,  говорить  и  объяснять : "Я  не  княжна,  вы ошибаетесь", и  -- на
удивленное его лицо -- вновь повторять : "Но, поймите,  у нас  титула нет!".
Впрочем, никакого "комплекса", как теперь говорят, ни у меня, ни у сестры не
было.   Некоторых   новых   знакомых    такое   известие   вполне   очевидно
разочаровывало: ведь  старая дворянская Россия, где  титул  открывал  многие
двери, удивительно еще тогда  уживалась с новой Россией, где дворянство  как
правящий  класс  уже изжило себя,  и где  начинало вполне  четко  уже жить и
поживать совсем иного состава общество -- с легкой  руки советских учебников
его принято называть "буржуазным".
 Но новое общество после 1905 г. было много сложнее, и, конечно, в столь
мало  подходящий  к  России  термин  оно  не  укладывалось.  "Буржуа"  слово
западное, естественно  созданное западноевропейскими странами для себя, -- у
нас  же  очень  скоро  стало лишь  бранной  кличкой,  пущенной в  ход  после
революции : а настоящих "буржуев" - то, собственно, почти и не было.
 Мой отец  -- один из  создателей и  строителей этого  нового для России
общества --общества инженеров, крупных строите лей, ученых, шедших вместе (а
не против, конечно) с новым слоем  рабочих, мастеров, всякого рода и разряда
купечества   --  крупного  и  помельче,   всякого   рода  исследователей   и
изобретателей  --  да их всех не перечислить, новые силы России первых 20-ти
лет этого века!  И, конечно,  остатки  дворянства тоже внесли и свой опыт  и
свои традиции в эту замечательную эпоху. Теперь перехожу к семье моего отца,
к его детству, к его фигуре, весьма новой тогда по стилю и примечательной.
 Моя бабушка, Вера Виссарионовна Мещерская (Комарова) --  одна из десяти
дочерей Виссариона Саввича Комарова (еще у него было семеро сыновей). Он был
женат   дважды   --  первая   жена   была   урожденная   Богданович,  вторая
Доливо-Добровольская.  Сам он был военный инженер, участвовал в  Бородинском
сражении, где был  тяжело ранен, потом уволен в  почетную отставку  и служил
начальником   Белорусского   почтового   тракта.   Семья   Комаровых   своим
родоначальником считает некоего казанского татарина -- Комаря, который после
взятия  Казани перешел на службу к  царю Ивану Грозному,  стал  кравчим  при
царском дворе, крестился и  стал называться Никита Комаров. Далее, вплоть до
прадеда Виссариона  Саввича, ничего про его предков мне не  известно. Из его
семи  сыновей,  которые,  видимо, все были  военные, пятеро  дослужились  до
генералов  и  сражались  на  Кавказе и  на Балканах.  Один  из них,  Дмитрий
Виссарионович,  был  боевой командир,  всю  жизнь прожил на Кавказе и  много
сделал  для  замирения  этого   края.  Он  женился  на  девице   из  Тифлиса
(полугрузинке-полуазербайджанке), одно время был комендантом крепости Гуниб.
Из его  детей помню отлично двоюродного  дядю -- Петра Дмитриевича Комарова,
блестящего полковника Генерального Штаба, погибшего в Пруссии в августе 1914
г. Его труп нашли только через день с древком полкового  знамени в руках;  о
его кончине тогда много писали, всюду были его портреты,  даже были лубочные
картины -- "Геройская смерть полковника Комарова". Детьми мы его обожали, он
был  высокий,  очень  "спортивный",  прекрасно  играл  в  теннис,  занимался
атлетикой -- с лица настоящий армянин. Был он полным атеистом, что очень нас
с сестрой поражало, имел вечные громкие амурные похождения, его разговор был
--  искры и блеск. Но мы также  знали, что он  страстный игрок: когда у него
бывал отпуск, он покупал себе билет в Монте-Карло, и в Петербург возвращался
только  после того  как все  начисто  проиграет в  рулетку. Когда  мне  было
одиннадцать  лет,  он  написал  мне  в  альбом  :  "Нина, помни  всегда, что
загробный  мир -  это  сказка  для слабых душ". Моя  мать  была недовольна и
сделала ему по этому поводу замечание. Но  он от всего  отшучивался; умел он
жить легко, весело, считался в штабной  среде "красным"; солдаты его дивизии
(в  Кишиневе, откуда он  и пошел на войну  1914  года)  боготворили его.  Он
относился к  ним во всем иначе нежели полагалось : например, в Кишиневе, при
казармах  полка --  устроил два теннисных корта для "нижних чинов", что было
совсем уж что-то неслыханное!
 Если я о нем  так подробно пишу, то потому,  что  это одна из  наиболее
примечательных  фигур  того времени  на  семейном  фоне.  Его  сестра, Ольга
Дмитриевна Форш, стала потом, после революции, писательницей.  В  Петербурге
она у нас,  кажется, не бывала,  и познакомилась я с ней уже в Париже, когда
она приезжала на месяц с группой советских писателей в 1927 г.
 Из семьи Комаровых, очень многочисленной, и с  которой моя мать как-то,
в  общем,  мало   встречалась,  мы  еще  довольно  близко  знали  Виссариона
Виссарионовича, сына Виссариона  Саввича. Что  он делал в юности,  не  знаю,
помню его  уже издателем газеты Свет. Это  была газета,  которую читали -  и
любили  в   провинции,   особенно  же   в  среде  священнической.  Чем   она
замечательна,  не  скажу, но  выходила  самым большим  тиражом в предвоенной
России  -- больше Нового Времени,  больше всех московских знаменитых  газет!
Сам  Виссарион Виссарионович (женатый  на дочери писателя Данилевского)  был
известный в  те  времена  славянофил.  В  его  доме  бывали, такие  люди как
Крупенский,  Гишицкий --  все связанные  с  политической жизнью в  Сербии, в
Чехии и т.д.
 Они все были  также тесно связаны с движением "Соколов" в Чехии, ездили
в каких-то  фантастических  народных костюмах на слеты в Прагу  (тогда еще в
Австро-Венгрии);  в большом  доме на Старо-Невском, где во  дворе помещались
типография и редакция газеты  Свет, вечно бывали всякие  "братушки" - сербы,
чехи, болгары. Кстати, перед войной 1914 года, каждое воскресенье приезжал в
отпуск в эту семью из Александровского  корпуса -- Александр Карагеоргиевич,
будущий сербский король, тогда еще юноша.
 Вот  это  те  Комаровы, которых  я знала  более  близко,  особенных  же
сношений  у  моей  матери  с  этой  семьей не было. Однако в  1910 г., когда
состоялся "съезд рода Комаровых", мы всей семьей на нем присутствовали, и об
этом съезде стоит сказать несколько слов.
 В эти годы,  между 1910-1915 гг., внезапно во многих дворянских  семьях
вспыхнул интерес к истории и жизни  своего рода  --  истоки, родоначальники,
родство  с  другими  через  браки, наконец, гербы и  геральдика. Что  именно
вызвало к  жизни  этот  интерес  ?  Думаю, что общий расцвет всей культурной
жизни,  не что  иное.  В  эти  предвоенные годы  состоялось несколько  таких
семейных съездов, например, был съезд рода Крупенских, про который мы знали,
но,  конечно,  были и другие.  Так,  двоюродный  брат моей матери,  Владимир
Владимирович Малама, напечатал  в 1911 г. роскошно изданную книгу Род Малама
-- родословную роспись, семейный  архив, генеалогическое древо. Эту книгу он
преподнес моей матери --  Вере  Николаевне,  урожденной Малама. К сожалению,
увезти книгу из России моей матери не удалось, и она пропала на Кирочной 22,
в нашем доме, -- как, впрочем, и все остальное.
 Теперь  я  узнала, что книга Род Малама имеется в Лондоне, в Британском
Музее;  другой  экземпляр  был  у сына  В.В.  Малама,  Федора Владимировича,
проживавшего в Париже.
 Съезд рода Комаровых состоялся зимой  в  большом зале в Петропавловской
крепости,  комендантом которой  был один  из дядей  моего  отца,  Константин
Виссарионович Комаров.  Он  был  уже  очень  стар,  в плохую погоду  у  него
открывались  старые раны  на ноге, полученные им еще  чуть ли не в  Турецкую
войну,   --  но   голова  была  светлая.  Торжественный  ужин,   на  котором
присутствовало человек 120-150, был накрыт в большом зале; стол для старшего
поколения был  полукруглой формы, близко от стены, и там все сидели только с
одной стороны стола, лицом к залу и к другим нескольким столам; мы с сестрой
сидели  за  столом  третьего  поколения; помню с  нами  двух  дочерей  Петра
Дмитриевича -- Нину  и Лялю, двух девочек Соваж -- все четыре были смолянки;
был  кто-то  из младших детей Виссариона Виссарионовича, наверно младший сын
Костя (впоследствии офицер Семеновского Полка; близкий  друг Тухачевского --
их связывала любовь  к музыке, они часто играли вместе в домашней обстановке
в 20-30  гг. В 1937 г. Костя Комаров был схвачен  НКВД и вскоре  расстрелян.
Тухачевский,  когда к нему  прибежала  за помощью жена  Кости,  отказался ее
принять). Кто еще ? Не всех помню, да и не всех знала. Помню, рядом со  мной
сидел Павлик Мещерский, старший  сын дядюшки  Александра Павловича. В центре
большого стола сидел К.В. Комаров в военном мундире, рядом с ним его сестра,
последняя  из десяти дочерей Виссариона Саввича. Фамилии ее  не помню, знаю,
что она жила во вдовьем доме в Смольном.
 Во время этого банкета было произнесено несколько речей, по случаю и на
тему;  я запомнила  только прекрасную речь Петра  Дмитриевича, а  также речь
молодой барышни, лет 22-23-х, курсистки  Екатерины  Лопатиной; она,  кстати,
сидела  за "взрослым"  столом, среди Комаровых первого  и второго поколения;
сама  была  чрезвычайно  красива -- с очаровательной  улыбкой и, главное,  с
чудным бархатным голосом.  Ее  выступление, видимо,  было экспромтом; она от
3-го поколения Комаровых,  где многие носили уж совсем  иные  фамилии, как и
она  сама, благодарила всех тех старших родственников  и всех давно живших и
ушедших,  за доброе, славное  имя,  которое они  создали  нашему роду, за их
многообразную работу на самых различных поприщах и обещала от имени молодого
поколения  продолжать многовековую традицию верности  и служения. Все были в
восторге от ее краткой и пламенной речи, от чудесного русского языка. Больше
я потом никогда ее не  видела, и  ничего о ее судьбе в послевоенные  годы не
знаю.

 ***

 Мой отец  был младшим  из четырех  детей  Павла  Ивановича  Мещерского;
родился, как  я уже сказала  раньше, в имении Долгушка Смоленской губернии и
прожил там первые десять лет своей жизни, примерно до 1877 г.
 Жизнь в Долгушке шла все еще по старинке, дворовые люди были те же, что
и до 1861 г. Темп  жизни,  образ жизни были  еще почти дореформенными. Знаю,
что дом был очень уютн