Агата КРИСТИ (под псевдонимом Мэри УЭСТМАКОТТ)
   РОЗА И ТИС


   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru

Анонс

   Хотя этот  роман  вышел  в  1947  году,  идею  его  писательница,  по
собственному признанию,  вынашивала  с  1929  года.  "Это  были  смутные
очертания того, что, как я знала, в один  прекрасный  день  появится  на
свет". В самом деле, точно сформулировать идею книги сложно, так  как  в
романе словно бы два уровня: первый  -  простое  повествование,  гораздо
более незатейливое, чем в предыдущих романах Уэстмакотт,  однако  второй
можно понимать как историю о времени и выборе - несущественности первого
и  таинственности  второго.  Название   взято   из   строки   известного
английского поэта Томаса Эллиота,  предпосланной  в  качестве  эпиграфа:
"Миг розы и миг тиса - равно мгновенны".
   Роман повествует о  юной  и  знатной  красавице,  которая  неожиданно
бросает своего сказочного принца ради неотесанного  выходца  из  рабочей
среды. Сюжет, конечно, не слишком реалистичный, а характеры  персонажей,
несмотря на тщательность, с  которой  они  выписаны,  не  столь  живы  и
реальны, как в более ранних романах Уэстмакотт. Так что, если бы  не  их
детализированность,  они  вполне  бы  сошли  за   героев   какого-нибудь
детектива Кристи.
   Но если композиция "Розы и тиса" по сравнению с предыдущими  романами
Уэстмакотт кажется более простой, то в том, что касается психологической
глубины,  впечатление  от  него  куда  как   более   сильное.   Конечно,
прочувствовать сцену, когда главные герои на  концерте  в  Уингмор-Холле
слушают песню Рихарда Штрауса "Утро" в исполнении Элизабет Шуман, смогут
лишь те из читателей, кто сам слышал это произведение и испытал силу его
эмоционального воздействия, зато только немногие не  ощутят  мудрость  и
зрелость замечаний о "последней и самой  хитроумной  уловке  природы"  -
иллюзии, порождаемой физическим  влечением.  Не  просто  понять  разницу
между любовью и "всей этой чудовищной фабрикой самообмана", воздвигнутой
страстью, которая воспринимается как любовь -  особенно  тому,  кто  сам
находится в плену того или другого. Но  разница  несомненно  существует,
что прекрасно осознает одна из самых трезвомыслящих писательниц.
   "Роза и тис" отчасти затрагивает тему политики и  выдает  наступившее
разочарование миссис Кристи  в  политических  играх.  Со  времен  "Тайны
Чимниз" пройден большой  путь.  "Что  такое,  в  сущности,  политика,  -
размышляет один из героев романа, - как  не  ряд  балаганов  на  мировой
ярмарке, в каждом из которых предлагается по дешевке лекарство  от  всех
бед?"
   Здесь же в уста своих героев она вкладывает собственные  размышления,
демонстрируя незаурядное владение абстрактными категориями и мистическое
приятие  природы  -  тем  более  завораживающее,  что  оно   так   редко
проглядывает в произведениях писательницы.
   Центральной проблемой романа  оказывается  осознание  И  иллюзорность
выбора. "Существует ли в действительности выбор? Хоть в  чем-нибудь?"  -
спрашивает героиня и не находит реального ответа на свой  метафизический
вопрос. Этот вопрос она задает, оставив свой сказочный замок в Корнуолле
ради унизительного  существования  рядом  с  бессовестным  и  лицемерным
"пролетарием"   в   запущенной    комнатке    в    придуманном    Кристи
восточноевропейском Заграде (который, впрочем, расположен не в Югославии
между Белградом и Загребем, как могло бы показаться, а в Словакии).
   Мнения   критиков   по   поводу   достоинств   романа    разделились.
"Романтический сахарин" -  так  отозвался  о  романе  суховатый  Джеффри
Фейнмен.  Зато  Дороти  Хьюз  отнеслась  к  нему,  как  и  к   остальным
произведениям Уэстмакотт, с куда большим  пониманием:  "Уэстмакоттовские
романы столь же далеки от традиционного дамского романа,  как  от  книги
про Винни-Пуха. Вряд ли те, кто выступает с предвзятыми мнениями о  них,
когда-либо читали эти книги". Макс  Мэллоун,  весьма  беспристрастный  в
этом вопросе, называл "Розу и тис" "самым сильным и  драматичным"  среди
всех романов.
   Впервые вышел в Англии в 1947 году.
   Переведен А. Ващенко специально для настоящего издания и  публикуется
впервые.

   Мера едина мгновенью и розы и тиса
   Томас С. Элиот

Прелюдия

   Однажды - в то время я был в Париже - мой слуга Парфитт доложил,  что
меня желает видеть какая-то леди.
   "Она говорит, - добавил он, - что это очень важно".
   К тому времени у меня  сложилось  правило  никого  не  принимать  без
предварительной договоренности. Люди, которые обычно приходят по "крайне
важному и срочному" (по их собственным словам) делу, почти  всегда  ждут
от вас финансовой помощи. К стати сказать, те, кто действительно  в  ней
нуждается, обращаются с такой просьбой значительно реже.
   Я спросил у Парфитта имя посетительницы, и он протянул  мне  визитную
карточку, на которой значилось: "Кэтрин Югобиан". Этого имени я  никогда
раньше не слышал, и, откровенно говоря, мне оно не понравилось.
   Однако я изменил свое первоначальное мнение,  касающееся  цели  этого
визита, и решил, что посетительница, вероятно, явилась не просить денег,
а, скорее всего,  рассчитывая  что-то  продать.  Возможно,  какую-нибудь
антикварную вещицу, наверняка поддельную, - из тех, что проще и выгоднее
сбыть, принеся с  собой  и  уломав  бесконечными  речами  несговорчивого
покупателя.
   Я попросил Парфитта передать мадам Югобиан, что очень сожалею, но  не
могу ее принять; она может написать мне, изложив свое дело.
   Понимающе кивнув, Парфитт  вышел.  Парфитт  очень  надежный  слуга  -
инвалидам  вроде  меня  нужен  человек,  на  которого  можно   полностью
положиться, - и у меня не было  ни  малейшего  сомнения  в  том,  что  с
неожиданным визитом покончено. Однако, к  моему  величайшему  удивлению,
Парфитт появился снова. Он сказал, что леди  настаивает,  уверяя,  будто
это дело жизни и смерти. И будто оно касается моего старого друга.
   Мне стало любопытно. Дело не в словах. Нет! Это  довольно  ординарный
ход: жизнь или смерть, старый друг...
   Обычные приемы в такого  рода  игре.  Мое  любопытство  было  вызвано
необычным поведением Парфитта. Вернуться с, подобными объяснениями!  Это
было совсем на него не похоже.
   Я пришел к выводу (как выяснилось, совершенно ошибочному), что Кэтрин
Югобиан  невероятно  красива  или,  во  всяком   случае,   необыкновенно
привлекательна. Ничто иное, по  моему  мнению,  не  могло  бы  объяснить
поведение Парфитта.
   Ну а так как мужчина всегда мужчина, будь  он  даже  пятидесятилетним
калекой, то я и  попал  в  ловушку.  Мне  захотелось  взглянуть  на  это
ослепительное создание,  сокрушившее  оборону  даже  моего  безупречного
слуги.
   Я велел проводить леди в мою комнату. Когда Кэтрин Югобиан  вошла,  у
меня даже дух захватило от возникшей вдруг антипатии.
   По правде говоря, теперь мне стало понятно поведение Парфитта. Вообще
его  суждения  о  человеческой  натуре  всегда  безошибочны.  Он   верно
распознал в Кэтрин Югобиан  настойчивость,  перед  которой  рушатся  все
препоны,  и  поступил  очень  мудро,  капитулировав  сразу   и   избежав
изнурительной борьбы, ибо Кэтрин Югобиан  явно  обладала  настойчивостью
кузнечного молота и напором автогена в сочетании с методичностью  капли,
долбящей камень!
   Если она решила добиться своего, время  не  имело  для  нее  никакого
значения.  Она  невозмутимо  просидела  в  моей  приемной  целый   день,
поскольку принадлежала к числу людей, в чьей голове умещается лишь  одна
мысль  и  в  силу  этого  имеющих  огромное  преимущество  перед   менее
целенаправленными индивидуумами.
   Как я уже сказал, при появлении Кэтрин Югобиан  я  был  шокирован.  Я
надеялся  увидеть  красавицу,  а  женщина  вошедшая  в   комнату,   была
поразительно,  на  редкость  некрасива.  Заметьте,  не  уродлива.   Нет!
Уродство имеет свои особенности, свою собственную манеру воздействия.
   А у Кэтрин было крупное, плоское, как  блин,  какое-то  пустое  лицо.
Широкий рот с чуть заметными усиками над верхней губой; маленькие темные
глазки, напоминавшие низкосортный изюм в низкосортной  булке;  густые  и
невероятно сальные волосы, неопределенного  цвета.  Фигура  у  нее  была
настолько бесформенная, что вообще  не  заслуживала  этого  названия,  и
одежда, столь же неприглядная, сидела на ней кое-как. Она  не  выглядела
ни бедной, ни богатой. Внимание привлекал лишь волевой подбородок; когда
она заговорила, голос оказался резким и неприятным.
   Я бросил на Парфитта крайне укоризненный взгляд, но он воспринял  его
совершенно невозмутимо, очевидно придерживаясь того мнения, что ему, как
и всегда, виднее.
   - Мадам Югобиан, сэр, - сказал он и вышел, закрыв за  собой  дверь  и
оставив меня на милость этой непреклонного вида особы.
   Кэтрин решительно двинулась на меня. Я  никогда  не  чувствовал  себя
таким беспомощным и никогда так остро не ощущал  свое  увечье.  От  этой
женщины следовало бежать прочь, чего я как раз и не мог.
   Она заговорила резко и настойчиво:
   - Пожалуйста.., не будете ли вы так добры...  Пожалуйста,  вы  должны
пойти со мной!
   Это звучало скорее как приказ, чем просьба.
   - Простите, что вы сказали? - с удивлением произнес я.
   - Боюсь, что я не очень хорошо говорю по-английски... Но нет времени,
чтобы терять. Совсем нет! К мистеру Гэбриэлю я прошу вас пойти. Он очень
болен. Скоро, очень скоро он умирает. И он просит вас... Так что к  нему
вы должны идти. Сразу!
   Я с недоумением смотрел на нее. Откровенно говоря, я подумал, что она
сумасшедшая. Имя Гэбриэл мне  ничего  не  говорило,  отчасти,  наверное,
из-за ее произношения. Оно совсем не было похоже на  Гэбриэл.  Но,  даже
произнеси она  это  имя  правильно,  вряд  ли  оно  вызвало  бы  у  меня
воспоминания. Все это было так давно! Прошло, пожалуй, лет десять с  тех
пор, как мне в последний раз приходила в голову мысль о Джоне Гэбриэле.
   - Вы говорите, кто-то при смерти? Кто-то - э-э... кого я знаю?
   Она с упреком посмотрела на меня.
   - Ну да! Вы хорошо его знаете, и он просит вас.
   Она говорила с такой  уверенностью,  что  я  стал  напрягать  память,
стараясь понять, какое же имя она произнесла. Гэйбл?  Гэлбрайт?  Я  знал
горного инженера Гэлбрайта. Правда,  знал  совсем  немного,  и  казалось
совершенно невероятным, чтобы он на своем  смертном  одре  пожелал  меня
видеть. И все-таки сила характера  Кэтрин  не  дала  мне  ни  на  минуту
усомниться в правдивости ее слов.
   - Как вы сказали? - переспросил я. - Гэлбрайт?
   - Нет-нет! Гэбриэл. Гэбриэл!
   На этот раз я правильно  расслышал  имя,  но  оно  почему-то  вызвало
ассоциацию лишь с архангелом Гавриилом с большими крыльями.  Этот  образ
вполне  гармонировал  с  обликом  Кэтрин  Югобиан.  В  памяти  отчего-то
возникла композиция на тему "Благовещания"  кисти  итальянских  мастеров
раннего Возрождения, с  коленопреклоненной  женской  фигурой  на  заднем
плане. Было в ней то же  своеобразное  сочетание  простоватости  черт  с
выражением истовости.
   - Джон Гэбриэл, - снова повторила она настойчиво, упрямо.
   Тогда я понял!
   И все вспомнил.  Я  почувствовал  головокружение  и  легкую  тошноту.
Сент-Лу.., старые леди,  Милли  Барт,  Джон  Гэбриэл  с  его  небольшим,
уродливым подвижным лицом и привычкой покачиваться на каблуках;  Руперт,
высокий, прекрасный, как юный бог...  И  конечно,  Изабелла  Я  вспомнил
последнюю встречу с Джоном Гэбриэлом в Заграде и все, что там произошло.
И  почувствовал,  как  во  мне  поднимается  багровая  волна   гнева   и
отвращение...
   - Значит, умирает?! - в бешенстве воскликнул я. - Рад это слышать!
   - Простите?
   Есть такие вещи, которые просто невозможно  повторить,  когда  кто-то
вот так вежливо вас переспрашивает, взгляд Кэтрин Югобиан был  абсолютно
недоуменным. Я только переспросил:
   - Вы говорите, он умирает?
   - Да. У него боли, ужасные боли...
   Ну что ж, это я тоже был очень рад услышать. Никакие страдания  Джона
Гэбриэла не могли искупить того, что он сделал. Но я  не  мог  высказать
все это женщине, которая явно была его преданной почитательницей.
   "Что в этом типе неизменно привлекало к нему женщин? - с раздражением
думал я. - Уродлив как смертный грех. Претенциозен, вульгарен, хвастлив.
Правда, по-своему неглуп и при определенных обстоятельствах,  а  именно,
стесненных, был хорошим собеседником.  Не  лишен  юмора.  Однако  нельзя
сказать, что хоть одно из этих качеств особенно нравится женщинам".
   Кэтрин прервала мои размышления.
   - Вы пойдете, пожалуйста? Скорее! Времени терять нельзя.
   Я наконец взял себя в руки.
   - Дорогая леди, - сказал я, - мне очень жаль, но я не  могу  пойти  с
вами.
   - Но он просит вас, - настаивала она.
   - Я не пойду.
   - Вы не понимаете. Он болен. Умирает. И он хочет вас видеть.
   Я приготовился к бою. Теперь я начал понимать то, что Парфитт понял с
первого взгляда: Кэтрин легко не сдается.
   - Вы ошибаетесь, - сказал я. -  Джон  Гэбриэл  никогда  не  был  моим
другом.
   Она энергично закивала головой.
   - Ну да.., ну да! Он читал ваше имя в газете. Там говорят,  вы  здесь
как член Комиссии, и он говорит, чтоб я узнать, где вы живете и привести
вас. И пожалуйста, вы должны идти быстро.., очень быстро..,  потому  что
доктор  говорит,  теперь  очень  скоро.  Так  что  вы   пойдете   сразу,
пожалуйста!
   Я решил быть откровенным.
   - По мне, так пусть он сгорит в аду!
   - Простите?
   И с беспокойством посмотрела на меня, морща  длинный  нос  и  пытаясь
понять.
   - Джон Гэбриэл, - медленно и четко произнес я,  -  мне  не  друг.  Он
человек, которого я ненавижу.., ненавижу!
   Теперь вы понимаете?
   Кэтрин удивленно мигнула. Мне  показалось,  что  она  наконец  начала
понимать.
   - Вы говорите,  -  произнесла  она  медленно,  как  ребенок,  который
повторяет трудный урок. - Вы говорите, что вы ненавидите Джона Гэбриэла?
Пожалуйста, вы так сказали?
   - Совершенно верно, - подтвердил я.
   Она улыбнулась... Такая улыбка хоть кого могла бы вывести из себя.
   - Нет-нет! - сказала она снисходительно. - Это невозможно.  Никто  не
может ненавидеть Джона Гэбриэла.
   Он великий.., он очень хороший человек. Все, кто его  знает,  все  мы
охотно умрем за него.
   - Милостивый Боже! -  воскликнул  я  раздраженно.  -  Что  он  такого
сделал? Почему это все готовы умереть за него?!
   Ну что же, я сам напросился! Кэтрин забыла о срочности своей  миссии.
Она  села,  отбросила  со  лба  прядь  жирных  волос,  глаза  ее  горели
энтузиазмом. Она открыла рот, и хлынули слова...
   Кэтрин говорила, по-моему, не меньше четверти часа.
   Порой ее было трудно понять, она запиналась  в  поиске  нужных  слов.
Порой  слова  лились  сплошным  потоком.  Но  все  в  целом  производило
впечатление грандиозной эпопеи.
   Она говорила о Джоне Гэбриэле  почтительно,  благоговейно,  смиренно,
так, как говорят о мессии, каким  он  для  нее,  по  всей  видимости,  и
являлся. Говорила то, что мне казалось в высшей степени  фантастичным  и
абсолютно невозможным. Говорила о человеке чутком,  храбром  и  сильном.
Лидере и защитнике. О рисковавшем  собой  ради  жизни  других,  страстно
ненавидящем жестокость и несправедливость.  Для  нее  он  был  пророком.
Царем Небесным.
   Спасителем - тем, кто пробуждал в людях силы, им самим  неведомые,  и
мужество, о котором те  даже  не  подозревали.  Он  не  раз  подвергался
пыткам,  но,  и  полуживой,  изуродованный,  одной   лишь   силой   воли
преодолевал телесную слабость, продолжал совершать невероятное.
   - Вы говорите, вам не известно, что он сделал? - закончила Кэтрин.  -
Но ведь про отца Климента все знают.., все!
   Я с изумлением смотрел на нее. То, что она сказала, было правдой.  Об
отце Клименте слышал каждый. Имя его  обладало  магической  силой,  хотя
многие полагали, что это всего лишь имя.., миф.., и что  на  самом  деле
такого человека никогда не существовало.
   Как мне описать легендарного отца Климента?  Представьте  себе  смесь
Ричарда Львиное Сердце, отца Дамье и Лоуренса Аравийского.  Соедините  в
одном  человеке  качества  борца  и  святого  с  безудержной   юношеской
дерзостью.
   В годы, последовавшие за  Второй  мировой  войной,  Европа  и  Восток
переживали  трудный  период.  Нарастающий  страх  порождал  новые  волны
жестокости и варварства. Цивилизация  дала  трещину.  В  Индии  и  Иране
происходили ужасные события: массовая резня, голод, пытки, анархия.
   И  вот  в  непроглядном  тумане  событий  появляется   фигура   почти
легендарная. Человек, называющий себя отцом  Климентом,  спасает  детей,
освобождает людей, избавляя их от пыток; непроходимыми  горными  тропами
выводит свою паству в безопасное место и поселяет там, организуя общины.
Его почитают, любят, перед ним преклоняются. Не человек - легенда!
   И, по словам Кэтрин Югобиан, этот самый  отец  Климент  и  есть  Джон
Гэбриэл  -  бывший  член  парламента  от   Сент-Лу,   бабник,   пьяница,
авантюрист, приспособленец,  человек,  неизменно  действовавший  лишь  в
своих собственных интересах  и  начисто  лишенный  всех  добродетелей  и
положительных качеств, кроме одного - необыкновенной отваги.
   И тут мой скептицизм вдруг, против моей воли,  пошатнулся.  Какой  бы
невероятной ни казалась мне история, рассказанная  Кэтрин,  в  ней  была
одна правдоподобная деталь: оба, и отец Климент, и  Джон  Гэбриэл,  были
людьми  исключительной  отваги.  Некоторые  подвиги  легендарного   отца
Климента, - безрассудная смелость, проявленная им  при  спасении  людей,
отчаянный риск, даже блеф.., да,  именно  дерзость  методов  -  все  это
соответствовало характеру Джона Гэбриэла.
   Однако Джон Гэбриэл всегда был воплощением саморекламы. Все,  что  бы
он ни делал, делалось на публику.
   Если Джон Гэбриэл действительно был отцом  Климентом,  об  этом,  вне
всякого сомнения, стало бы известно всему миру.
   Нет, я не верил, не мог поверить.
   Но когда Кэтрин наконец выдохлась, когда огонь в ее  глазах  погас  и
она с прежней монотонной настойчивостью произнесла: "Теперь вы  пойдете,
пожалуйста?" - я позвал Парфитта.
   Он помог мне встать, подал костыли,  с  его  помощью  я  спустился  с
лестницы и сел в такси; Кэтрин села рядом.
   Видите ли, я должен был сам во всем убедиться. Было  ли  это  с  моей
стороны простое любопытство или возымела действие  настойчивость  Кэтрин
Югобиан? (В конце концов, я все равно ей уступил!) Как бы то ни было,  я
хотел увидеть Джона Гэбриэла; хотел узнать, смогу ли я соединить историю
отца Климента с тем, что мне было известно .о Джоне Гэбриэле в  Сент-Лу.
Возможно, мне хотелось знать, смогу ли я увидеть то, что  видела  в  нем
Изабелла, что она должна была  видеть,  чтобы  поступить  так,  как  она
поступила.
   Не знаю, чего я ожидал, поднимаясь вслед за Кэтрин Югобиан  по  узкой
лестнице в маленькую спальню. Там  был  врач  -  француз  с  бородкой  и
важными манерами жреца.
   Он склонился было над своим пациентом, но при виде  меня  отступил  в
сторону и вежливым жестом попросил подойти. Он  окинул  меня  любопытным
взглядом: я оказался тем, кого великий человек, умирая, выразил  желание
видеть.
   Лицо Гэбриэла поразило меня. Прошло столько  времени  с  тех  далеких
дней в Заграде. Я бы не узнал его в  человеке,  неподвижно  лежавшем  на
кровати. Он умирал.
   И конец был близок. Мне казалось, что я не нахожу ничего знакомого  в
чертах этого изможденного лица. Должен признаться: во всем, что касалось
внешности, Кэтрин была права. Это истощенное лицо  было  лицом  святого.
Страдальческое, измученное, аскетическое. И в  то  же  время  излучающее
благодать.
   Но все это не имело ничего общего с человеком, которого  я  знал  как
Джона Гэбриэла.
   Умирающий открыл глаза, увидел меня и  ухмыльнулся  Это  была  та  же
самая ухмылка и те же  самые  глаза  -  прекрасные  глаза  на  небольшом
уродливом клоунском лице.
   - Значит, она все-таки в