Алистер Кроули
Недостойный

Алистер Кроули
Завещание Магдалины Блэр

Алистер Кроули
Книга Хет или Еловая ограда

Алистер Кроули
Кокаин

Алистер Кроули
Книга Закона

   Алистер Кроули
   Недостойный

---------------------------------------------------------------
     Origin: http://fuego.front.ru/bibliobig2.htm
---------------------------------------------------------------


     Саймон Ифф, мистик, был самым необщительным членом Хемлок-клуба. Но все
прощалось  человеку  его  способностей  и невероятного обаяния,  которое  он
излучал, даже когда молча сидел на излюбленном месте  у  окна. Если  кому-то
удавалось   разговорить  его,   это  было  настоящим  триумфом.  Как-то  раз
рождественским  вечером  издатель "Смарагдовой скрижали"  сообщил  ему,  что
клубный комитет изобрел немедленно вступившее в силу новое правило, согласно
которому старейший из присутствующих  членов клуба должен под угрозой штрафа
рассказать  какую-нибудь  историю.  Это была  гениальная  ложь,  взывавшая к
чувству юмора Саймона Иффа.
     - Какую еще историю? - буркнул он.
     - Расскажите, когда вы в  первый раз воспользовались своей способностью
распознавать природу людей.
     Лицо мистика потемнело.
     - Вот и поэтическая  справедливость.  Придется вам  расплатиться за то,
что дерзнули изобретать новые правила. История эта гнусная  и страшная; огни
героизма, горящие в  ней,  призваны  сделать тьму  еще отвратительней. Но вы
должны ее выслушать, и по одной лишь причине: поскольку  в  результате моего
вмешательства нашему клубу,  а, стало быть, и всей вселенной, которая вокруг
него вертится, удалось избежать неминуемой катастрофы.
I
     Шлюп Его Величества  "Грейхаунд" разбился в Бискайском заливе  в апреле
1804  года.   На   борту   находились  депеши,  адресованные   сэру   Артуру
Уэлсли*.      Капитан
Фортескью, отвечавший за их сохранность,  и сержант военно-морского флота по
имени Гласс  спаслись  при кораблекрушении. Их выбросило на сушу на северном
побережье Испании. До конечной  цели оставались  долгие дни пути. К счастью,
они повстречали дружелюбно настроенных повстанцев, и те всячески им помогли.
Но  удача изменила им,  когда  они уже были  буквально в двух шагах от цели.
Произошло                            сражение,                             и
Массена*,   отступая,
расположился  так,  что они  оказались  отрезанными от позиций сэра  Артура.
Узнав об этом, они поспешили в сторону гор, в надежде,  что пересекут их, и,
спустившись по противоположному склону, обогнут  фланги французской армии. К
несчастью,  когда они переходили первую  гряду, их заметили, и в погоню было
отправлено подразделение пехоты.
     Заметив это, испанский проводник немедля сбежал.  Теперь их  не  только
преследовали, но к  тому же  они сбились с пути. Им  было известно примерное
расположение британских  позиций,  и оставались  два часа  форы; в противном
случае, они были бы обречены.
     Они достигли  вершины  второй  гряды как  раз  в  тот момент,  когда их
преследователи,  вытянувшись  длинной цепью, перебрались через первую; начав
спуск, необычайно крутой - лишь узкая тропинка для мулов посреди гигантского
нагромождения  скал,   -  англичане  добрались  до   хижины,  и  тут   тропа
закончилась.  Фортескью узнал это место, - накануне о нем говорил проводник;
это было жилище отчаянного разбойника,  за голову которого назначили высокую
цену и французы, и англичане. Впрочем,  выбора не было, и они  вошли. Случай
им благоприятствовал: разбойника  не  оказалось дома, оставался  лишь спящий
часовой. Фортескью пронзил его саблей, прежде чем тот успел схватить ружье.
     Англичане остались в хижине. Удастся ли здесь обороняться? Видимо,  да,
но  не  более  двух  часов: в  случае  длительной  осады  противник  пришлет
подкрепление. Вопросом жизни и смерти было отыскать выход в долину.
     Хижина прилепилась  к краю скалы;  виднелась  тропа, ведущая вниз,  но,
казалось, выход  на нее отрезан.  Глассу  пришла в  голову мысль, что должен
быть проход  через погреб.  Он проворно  обыскал хижину, разыскивая потайную
дверь. Спустился по лестнице, и тут поиски увенчались успехом: он оказался в
большом  подвале,  наполовину  заполненном  бочонками  с  порохом. Маленькая
дверца вела на тропинку внизу.
     - Скорее! - крикнул Фортескью.
     - Нас  поймают, - отвечал  Гласс. - Давайте, я  останусь здесь. Задержу
их, а вы сможете уйти.
     Офицер  нашел  предложение разумным, его  главной целью было  доставить
депеши. Он пожал Глассу руку и пустился в путь.
     Сержант военно-морского флота знал, что у него остается меньше часа, но
он разработал план. Не медля, он скрутил длинный  фитиль от бочонка с пороха
к окну хижины, выходившему на  скалу; потом разделся, снял одежду с мертвого
сторожа и надел на мертвеца свою форму. Затем отыскал веревку и повесил труп
в дверном проеме.
     Он  надел  лучшее  платье   разбойника;   и,   решив   скрыть  признаки
мужественности, закутался в широкую мантилью. Он был гладколицым симпатичным
пареньком, и,  укрытый  шалью, вполне  мог сойти  за испанскую девушку -  до
пояса.
     Он занял позицию  у окна возле двери, так что  нижняя часть его тела не
была видна,  и стал  дожидаться  преследователей.  Они появились, когда  уже
смеркалось.  Командир быстро  оценил  ситуацию,  как  он  ее  понимал.  "Где
второй?"  - крикнул он. Гласс божественно улыбнулся.  К несчастью,  он  знал
лишь  несколько иностранных  слов. Но прижатый к губам палец и  приглашающий
жест  успокоили преследователей;  они  спустились по тропинке и  ввалились в
хижину.  "Где  же  девушка? - крикнул командир. -  А вдруг это  ловушка?  За
оружие!". Прежде, чем он успел закончить, Гласс, сбежавший в нижнюю комнату,
поднес огонь к фитилю. "Пусть Самсон  погибнет с филистимлянами!", - взревел
он и в ту же секунду выпрыгнул из окна.
     Хижина  взлетела  на  воздух;  все,  кто был  внутри,  погибли, а Гласс
очутился  на  пятьдесят  футов ниже  в  колючем кустарнике,  одна рука  была
сломана, на теле множество ссадин, но, в целом, ему повезло.
     На следующий день он спустился в долину,  и сердобольный пастух  провел
его окружным путем к британским позициям.
     Его встретили,  как героя: Фортескью видел взрыв и рассказал о доблести
товарища. Но рука сержанта не проходила; из-за  отсутствия  лечения началась
гангрена, и в ту же ночь хирург отнял ее до плеча.
     Сэр  Артур Уэлсли лично пришел в госпиталь поздравить отважного  парня.
"Радуйся, что это  левая рука, -  сказал он  грубовато.  -  Нельсон  потерял
правую.  А ты получишь звание  лейтенанта  действующей армии".  Гласс  был в
восторге; утрата руки казалась  пустяком,  раз  он  мог  носить на этом боку
саблю,  эполеты  на плечах  и называться  офицером  и  джентльменом отныне и
навсегда.
II
     Лейтенант Гласс,  получивший шестимесячный отпуск в конце кампании 1805
года, вернулся на ферму  своих родителей на северо-западном берегу Лох-Несса
и  обнаружил,  что  его мать  с  отцом  скончались.  Друг  в Инвернессе  уже
предупредил  его, когда он  проезжал этот  город, но  благочестие  заставило
Гласса продолжать путь, хотя он мог провести отпуск где угодно.
     Это  был двухкомнатный каменный  домик, стоявший  высоко над  озером на
вересковой пустоши.  Дальше на  запад тянулись  пустынные склоны Милфовурни;
внизу мрачные воды озера ревели холодной злобой горской зимы.
     На     несколько     миль     другого     жилья     в     округе     не
было*.    К     ферме
примыкал  небольшой  участок  возделанной  земли,  дающей после  мучительных
трудов немного овса и картофеля, больше ничего.
     Помещик, грант  Гленмористонский,  послал  человека  охранять  ферму  в
отсутствие Гласса.  То  был  крепкий  парень  шестнадцати  лет, работящий  и
замкнутый; он  содержал  домик в идеальном порядке  и возделывал  землю  так
хорошо, как  только возможно  в столь неприветливых местах. Гласс сделал его
постоянным садовником и слугой, но присутствие парня лишь подчеркивало, а не
скрашивало одиночество.  Между тем, в первое  воскресенье,  когда  лейтенант
спустился  в  церковь  Стрэт-Эррика,  он  обнаружил,  что к  нему  приковано
внимание всего  прихода.  Даже  священник  Чизхолм,  суровый  и ограниченный
кальвинист старой школы,  благожелательно упомянул его в проповеди, а, когда
служба была закончена, триумфально отвез офицера в пасторский дом, чтобы тот
разделил с ним  на редкость  скромную трапезу, которую  шотландцы,  опасаясь
прогневить Всевышнего, позволяют себе в воскресный день.
     Чизхолм был вдовцом. У него была единственная дочь, тощая  и ледяная, с
прямой спиной, тонкими  губами,  острым носиком,  скверными зубами и жадными
глазами.  Но  ее  плоская  грудь  чуть  не  лопнула,  когда, точно озарение,
возникла идея выйти замуж за лейтенанта Гласса. Это  был способ выбраться из
кошмарного  захолустья; Гласс, хоть  и без одной  руки, был мужчиной видным:
герой,  дважды упомянут  в депешах  с  тех  пор, как получил  звание;  скоро
предстоит его главная военная компания. Повышения в те дни происходили очень
быстро.  Капитан,  майор,  полковник!  - возможно,  даже  генерал  Гласс. Ей
казалось,   что   Стрэт-Эррик  остался  далеко  на   севере;   взамен  же  -
представление   ко  двору,  всевозможные  социальные  привилегии;  вероятно,
монарший визит или нечто подобное  под  конец, и унижение местных помещиков,
вечно смотревших на дочь священника свысока. Вскоре она узнала, что в запасе
еще четыре месяца,  чтобы поймать добычу:  у нее,  бедной  простолюдинки, не
оказалось соперниц  в  округе; у Гласса,  фермерского сына, несмотря на  его
эполеты,  было  так   же  мало  возможностей  найти  себе  пару  из  местной
аристократии,   как  и   у   нее.  Она  принялась  за  дело   с   предельной
основательностью и настойчивостью: заручилась поддержкой отца и приступила к
осаде Гласса всеми мыслимыми способами.
     Лейтенант, конечно, понимал, что мог бы  заключить  куда более  удачный
брак.  В лондонских  салонах  хватало  невест  получше,  а  его крестьянское
прошлое  там  не  было  известно.  Лондонским  мамашам  все  горцы   кажутся
помещиками. Но инстинкт,  заставивший его  поселиться  на заброшенной ферме,
ныне вынудил отказаться от переезда в Лондон. Его  тянуло к земле; вскоре он
решил закрепить еще один якорь в грунте и в марте 1807 года женился в церкви
Стрэт-Эррика на Аде Чизхолм. Через месяц он  вернулся  в полк; медовый месяц
они        провели        в       Эдинбурге       и       расстались       в
Лите*: жена вернулась
в отцовский дом, он же отправился на новую военную кампанию в Европе.
     В том же году он получил звание капитана; прошло еще два, прежде чем он
снова увидел жену.  Летом 1809 года он  вновь отличился на поле  брани и был
произведен  в  майоры.  Тяжелое  ранение  на  три  месяца  приковало  его  к
больничной койке; после выздоровления он подал прошение и на полгода получил
увольнительную по состоянию здоровья.
     Его жена была полна энтузиазма: она проделала долгий путь в  Лондон для
встречи с ним, и он устроил ее  представление ко  двору.  Столичная  роскошь
вскружила ей голову, и она решительно воспротивилась намерению мужа провести
полгода  в  Шотландии. Вместо  этого  они  решили поехать в Бат, и  светские
соблазны курорта привели Аду в восторг.
     Гласс вовсе не  был влюблен в жену; сексуальности в ней было не больше,
чем в овсяной лепешке, но он  был простодушен и хранил твердые представления
о чести.  Так что он  был верен  ей во время разлуки, для нее же вкус измены
был не слаще сорной травы.
     Они   покинули  Бат  в   декабре  1809.  Они  были   расточительны,   и
воленс-ноленс Аде пришлось вернуться в отцовский  дом.  Возможно,  через год
или  чуть больше  он  получит полковника; к тому времени  должна закончиться
война,  и  остаток дней они смогут  в довольстве  провести в Лондоне  или  в
уютном гарнизонном городке.
     В июне 1810  Гласс получил от жены письмо с известием о  рождении сына.
Она  предложила  назвать его Джошуа,  поскольку  его отец  был таким хорошим
капитаном*.
     Рождение  Джошуа  полностью  переменило Гласса, - так  меняет  человека
пристрастие  к  наркотикам или  душевная  болезнь. Он  знал,  что  до звания
полковника придется  еще долго  ждать:  единственный шанс  на  свете - взять
Наполеона в плен голыми  руками. Его быстрое продвижение  по службе вызывало
ненависть бездарных  снобов-офицеров,  а исключительная скромность поведения
только шла ему во вред. Они ненавидели его, как благородство без удачи умеет
ненавидеть удачу без  благородства. Даже  Веллингтон,  не упускавший его  из
виду, не мог препятствовать столь яростному сопротивлению. Сослуживцы Гласса
подстраивали  ему одну  ловушку за другой, и только шотландская осторожность
помогла ему устоять.
     Эти рассуждения укрепили его в одном важном решении.  Он должен скопить
десять тысяч фунтов.  Если  все  сложится удачно, Джошуа сможет  поступить в
Итон с хорошим состоянием. Мало-помалу Гласс, открытый,  свободный и  легкий
человек,  превращался   в   скрягу.  Вместо  того  чтобы  повысить  денежное
содержание жене, он его урезал. И каждый пенс, который удавалось сэкономить,
посылал знакомому  банкиру в Эдинбург, обещавшему удвоить его сбережения  за
два года. Сразу скажу, чтобы  не направлять вас по ложному следу, что банкир
сдержал слово.
III
     Ну  что,  пока  это  не  такая  ужасная  история,  верно?  И,  кажется,
трагического в ней тоже немного. Что ж, двинемся дальше.
     После   того,  как  Наполеон  был  заточен   на  Эльбе,   майор   Гласс
воссоединился  с женой. На этот раз никакой поездки в  Бат не было. В  домик
были куплены  лишь самые необходимые для Джошуа  вещи; Гласс сам  возделывал
землю и продавал урожай.
     Ада  страстно этому  противилась; открытой ссоры не  было, но яд в душе
она затаила.
     - У меня в банке шесть тысяч фунтов,  - рассуждал  Гласс,  - но на полк
надежды  нет, раз кончилась  война. Давай год-другой  будем экономны, скопим
десять  тысяч,  а  потом  сможем жить,  как  благородные  люди,  а  мальчику
обеспечим карьеру.
     Она  понимала, что план благоразумен и не решалась спорить,  но жаждала
светских развлечений,  как  обычно свойственно тем, кто  рожден без права на
них.
     Здоровье мальчика не  вызывало  никаких опасений, он рос,  как  обычный
горец, но его характер беспокоил отца. Джошуа был молчалив и угрюм, медленно
учился  говорить,  и,  похоже, отличался  рассеянностью. Он  предпочитал  не
играть, а лежать или  сидеть, глядя на  родителей. Да и играл он не просто и
бесцельно, как другие дети. Даже, когда он ломал игрушки, он не плакал  и не
смеялся: просто сидел и глядел на них.
     Майор  Гласс  вернулся в  полк  в  конце  1814  года;  жена  его  вновь
поселилась у отца.  Но месяц спустя священник заболел и в марте скончался. В
домике  поселился  другой священник, и миссис  Гласс  пришлось  вернуться  в
хижину на вересковой пустоши.  На жалком  подобии фермы по-прежнему  работал
парень, а его сестра взялась заботиться о Джошуа и помогать по хозяйству.
     В  1815 году майор Гласс  участвовал в  решающих  сражениях  в Бельгии.
Тут-то и обрушился удар судьбы, превративший его простую историю в кошмарную
трагедию, которую, по вашему настоянию, я решился поведать. Майор командовал
последним  отрядом,  защищавшим изрешеченные  пулями стены Угумона, и поднял
бойцов  на сопротивление  отчаянной  попытке Наполеона отбить этот важнейший
для него  замок.  В  одном  месте британские  позиции были  смяты, и Гласс с
горсткой   резервистов  возглавил  наступление  и  разбил  передовой   отряд
французов. Но тут  удар сабли  убил его  телохранителя, а следующий  отрубил
Глассу правую  руку. Его поспешно отнесли на разрушенную ферму и  перевязали
рану.  Увидев, что его войска отступают, Наполеон приказал  начать еще  одну
артиллерийскую атаку; пушечное ядро, пробив стропило,  снесло остатки крыши.
Тяжелое бревно упало на ноги майора и раздавило их.
     Богатырское   здоровье  не   позволило  ему  умереть.  Беспомощный,  но
совершенно  здоровый  торс  несколько  месяцев спустя привезли  в хижину над
Лох-Нессом.  Его  жена  задрожала  от  ужаса   -  вполне  понятного   ужаса,
несомненно.  Только  когда  он  сказал ей,  что,  по словам  хирурга, сможет
протянуть  еще лет пятьдесят, она поняла, что  за катастрофа ее ожидает. Все
ее планы на будущее рухнули:  она будет привязана  к  живому  трупу в жалкой
лачуге, скорее всего, до конца своих дней. "Теперь, с половиной жалованья, -
размышляла она,  - сколько  же придется  ждать,  чтобы  скопить десять тысяч
фунтов?".
IV
     Будь Ада Гласс  женщиной умной, неважно доброй или злой, она  бы быстро
нашла какой-нибудь  выход. Но мысли  ее были медленными и косными,  а сердце
ослепила тупая ненависть. Ее  жизнь была бесконечной тусклой, особенно после
смерти отца; теперь в этой пустоте медленно росло чудовище. И муж  понял  ее
прежде,  чем она сама поняла  себя. Однажды, когда Ада рассчитала помогавшую
ей девушку, сказав, что теперь придется экономить больше прежнего, он поймал
себя на мысли, что  она собирается убить его. Быстрый разум Гласса подсказал
способ защиты. Он позвал  парня  Эндрю, теперь уже  крепкого мужика двадцати
шести лет, и послал его в Инвернесс за стряпчим.
     С этим человеком он имел  с глазу на глаз долгую беседу, в ходе которой
из бумаг майора, в соответствие с его инструкциями, были  отобраны несколько
документов и писем.
     Тем  же  вечером  стряпчий   вернулся  в  хижину  с  новым  священником
Стрэт-Эррика,  устранившим  помехи,  вызванные неспособностью  солдата лично
подписать документы.
     Позднее,  когда  миссис  Гласс  вернулась  из  Гленмористона,  куда  ее
отослали, чтобы она не мешала, майор рассказал ей о том, что сделал.
     Я поместил свои деньги, объяснил  он, в руки двух надежных попечителей.
Если мне суждено умереть до совершеннолетия Джошуа, состояние  останется под
процентами в банке, а ты сможешь  жить  на  пенсию, которую будешь получать,
как моя вдова. Затем капитал перейдет к нему, с рядом ограничений. Но если я
выживу,  ребенок  будет расти под моим  присмотром,  и,  таким  образом, как
только капитал достигнет десяти тысяч фунтов, мы не только дадим ему хорошее
образование,   но  и  обеспечим,  пока  он  еще  мал,  достойное  социальное
окружение.
     И  снова  его  жена  ничего  не  смогла возразить, но  сердце  ее опять
сжалось.
     Дни текли,  и ненависть пожирала  ее жизненные силы, поедала  ее, точно
какой-то  мерзкий  рак.  Наконец,  она  сознательно   начала  переходить  от
размышлений  к  действиям, в  надежде превратить  жизнь  мужа,  и  без  того
кошмарную, в сущий ад.
     Вы,  конечно,  понимаете,  что  самое  большое  несчастье  на  свете  -
невозможность действовать  свободно. Утрата  органа  чувств  или  конечности
принципиально невыносима из-за ограничений, которые она накладывает  на наше
существование. В  этом -  более, чем в чем-либо другом,  -  кроется источник
страха, который  вызывает у нас слепота или паралич.  Помните рассказ Ги  де
Мопассана про слепого,  которому  родственники  устраивали гадкие розыгрыши?
Нам это  кажется  особенно жестоким, потому что жертва беззащитна. Но  скажу
вам, что самые свирепые и  безжалостные дикари на свете - шотландские горцы.
Доктор    Фрезер   приводит   немало    примеров    на    редкость   злобных
суеверий*, бытующих и
по сей день, когда мы сидим в Хемлок-клубе. "Поскреби  русского и обнаружишь
татарина"? Ну,  так поскреби шотландца и обнаружишь  существо, которое  даст
сто очков вперед любому китайцу или краснокожему. Сексуальный инстинкт особо
силен у  кельтов; когда он развивается благородно, мы обнаружим  гения,  как
среди  ирландцев;  если  же он  подавлен  религией,  как у  кальвинистов, он
нередко  выливается  в  безумие  или  жестокость, которая  сама  есть  форма
безумия.
     Но