Владимир Кунин
   Русские на Мариенплац
   Рождественский роман в 26 частях

   * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ,
   * ЧАСТЬ ВТОРАЯ,
   * ЧАСІЬ ТРЕТЬЯ
   * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ,
   * ЧАСТЬ ПЯТАЯ
   * ЧАСТЬ ШЕСТАЯ,
   * ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
   * ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ,
   * ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ,
   * ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ,
   * ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ
   * ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ,
   * ЧАСТЬ ТРИНАДЦАТАЯ,
   * ЧАСТЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
   * ЧАСТЬ ПЯТНАДЦАТАЯ,
   * ЧАСТЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ,
   * ЧАСТЬ СЕМНАДЦАТАЯ,
   * ЧАСТЬ ВОСЕМНАДЦАТАЯ,
   * ЧАСТЬ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,
   * ЧАСТЬ ДВАДЦАТАЯ
   * ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ,
   * ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ,
   * ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ,
   * ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ,
   * ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ,
   * ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ,

   Часть Первая,
   рассказанная Автором, о том, что обычно говорят киносценаристы и  как
некоторые из них попадают в Мюнхен...

   ...Боже! Как я устал от кино! Как  мне  надоело  сочинять  киносцена-
рии!.. Как осточертело мне это постоянное конструирование, перетасовыва-
ние известных сюжетных схем и полная беспомощность,  когда  видишь,  как
твой сценарий, который ты считал умным, ироничным и многоплановым,  рас-
ползается по всем швам и принимает ублюдочное экранное выражение.
   Так я говорил себе двадцать семь раз в своей жизни и тупо садился со-
чинять новый киносценарий.
   Лишь пять фильмов из тридцати двух, снятых по моим сценариям, не выз-
вали во мне жгучего желания бросить все к  чертовой  матери,  немедленно
разбить голову о стену и, если боженька оставит меня после этого  в  жи-
вых, заняться каким-нибудь совершенно другим ремеслом.
   Иногда удавалось напечатать сценарий в каком-нибудь  зачуханном  жур-
нальчике или альманахе с мизерным тиражом. Я скупал сотни экземпляров  и
раздаривал их шоферам такси, водопроводчикам, сотрудникам дорожной мили-
ции, соседям по дому и маленьким чиновникам, от которых зависело мое си-
юсекундное маленькое благополучие. И, конечно, всем  своим  друзьям,  от
которых ждал только одной фразы: "Сценарий намного лучше фильма!.."
   Но однажды со мной произошел невероятный в нашей системе случай.
   В самом  начале  перестройки,  когда  будущее  казалось  радостно-та-
инственно-светло-прекрасным, один мой сценарий произвел фурор  и  достиг
такой скандальной известности, что был издан отдельными книжками  только
в пределах моей страны девять раз, с общим тиражом  в  два  с  половиной
миллиона экземпляров!
   А усилиями одного западногерманского издателя - еще в  двадцати  трех
странах на семнадцати языках, от Америки до Китая,  включая  практически
все страны Западной Европы.
   Километровые очереди стояли у касс  кинотеатров  всей  нашей  страны,
чтобы посмотреть довольно средний фильм, снятый по этому сценарию и три-
умфально шагавший по экранам всей, тогда еще не рассыпавшейся, империи!
   Сорок два театра играли пьесу, наспех состряпанную  мною  по  просьбе
одного великого русского театрала. Когда  на  его  предложение  написать
пьесу для театра по этому сценарию я ответил, что не умею  писать  пьес,
он с ласковой снисходительностью маршала, на секунду заглянувшего в окоп
к рядовому солдатику, сказал:
   - Ну, это же так просто, мой дорогой. Слева - кто говорит,  справа  -
что говорит...
   Я стал богат и знаменит.
   Знаменит настолько, что об меня вытерли ноги почти все газеты и  жур-
налы Советского Союза. А самая главная газета  нашего  государства  даже
обозвала меня "порнорэкетиром".
   А богатым я стал настолько, что сумел отдать все старые долги  и  ку-
пить новый автомобиль взамен сгнившего.
   Но была и еще одна грань моей внезапно вспыхнувшей популярности. Меня
стали приглашать работать иностранные кинофирмы! За треть нормальной це-
ны, но...
   Не хотите ли написать что-нибудь русско-японское? Или франко-российс-
кое? А может быть, чего-нибудь российско-германского, а? Теснейшие связи
Германии и России (забудем о войне) своими корнями уходят в такую  глубь
державных постелей и веков, что просто грех об этом не вспомнить!..
   К тому времени перестройка уже перевалила через апогей своей  привле-
кательности, и я ухватился за спасительную мысль об историческом сюжете.
   И нашел такой сюжет. И даже сочинил сценарий.
   Усилиями трех переводчиков, рекомендованных мне иностранной комиссией
Союза писателей, сценарий был переведен на немецкий язык и без промедле-
ния выслан в Мюнхен, в кинофирму, которая была особо настойчива в  своем
желании пригласить автора российского бестселлера для работы на Западе.
   Сладкое, дурманящее иноземно-валютное  облако  будущего  обволакивало
отныне мое существование.
   Судя по тому, что немцы прислали мне даже аванс, им понравилась  идея
и общая благодушно-историческая направленность  моего  сценария.  Однако
они хотели бы, чтобы уважаемый автор на пару недель  прилетел  в  Мюнхен
для уточнения некоторых эпизодов. Естественно, что все расходы... И  так
далее.
   И я прилетел в Мюнхен.
   В аэропорту я был тепло встречен помощником президента фирмы,  приве-
зен в небольшой, но уютный отельчик, а спустя час - тщательно  выбритый,
умытый и приодетый, со сценарием подмышкой - предстал перед самим прези-
дентом, который тут же потащил меня в какой-то невероятно дорогой ресто-
ран.
   За столом с нами сидел переводчик - симпатичный бородатый толстяк лет
тридцати пяти по имени Виктор. Он родился и вырос в Мюнхене и разговари-
вал по-русски в  забытой,  старопетербургской  аристократической  манере
академика Лихачева.
   Именно от этого толстяка-симпатяги я и узнал, что немцы почти ни  од-
ного слова не поняли в моем сценарии, так как  по-немецки  его  прочесть
было просто невозможно. Ибо немецкий язык, которым владели те  три  мос-
ковских переводчика был языком челяди Франца Лефорта  времен  Кукуевской
слободы при Петре Великом...
   - Нет ли у вас с собой русского варианта? - спросил президент.
   Я положил сценарий на стол между форелью в белом  соусе  и  скампи  с
чесночной подливкой.
   - Прекрасно! - сказал президент. - Мы отдадим ваш манускрипт Виктору,
он его сегодня ночью прочтет, завтра утром перескажет мне своими  слова-
ми, а потом сделаем нормальный перевод. А пока не хотите ли еще  немного
водки?..
   На следующее утро позвонил Виктор, рассказал, как  понравился  прези-
денту его устный пересказ моего сценария, и сообщил, что сегодня я  могу
быть свободен от всех кинематографических дел. Спросив, нет  ли  у  меня
каких-либо проблем, и получив бодрый отрицательный ответ, Виктор распро-
щался со мной до завтра.
   Спустившись из номера, я выяснил, что живу в самом-самом центре  Мюн-
хена, на пешеходной зоне Шютценштрассе, в очаровательном  отеле  "Розен-
гартен", и до Штахуса, Мариенплаца и Виктуалиенмаркта - центра  междуна-
родного туризма, куда стекаются зеваки со всех концов света -  мне  бук-
вально рукой подать! Три минуты неторопливым шагом при  достаточно  дли-
тельных остановках у магазинных витрин, поражающих российского обывателя
сказочным изобилием.
   В кармане у меня лежал конверт с "тагесгельд", а по-нашему  -  просто
суточными, в руках у меня был план центра города и фотоальбом "Мюнхен" с
текстом на русском языке, любезно преподнесенный мне президентом во вре-
мя вчерашнего обеда в ресторане.
   Несколько немецких слов и выражений из фронтового разговорника, заст-
рявших в моем мозгу лет сорок пять тому назад, показались мне  достаточ-
ными для самостоятельной прогулки. Важно было только следить за собой  и
не пользоваться тем грозно-повелительным императивом, которым грешат все
военные разговорники. Но тут я рассчитывал на собственное обаяние...
   В едином праздном течении я плыл среди сотен людей, болтающих  по-не-
мецки, по-французски, по-итальянски, по-английски...
   Маленькие дети хихикали по-польски, плакали по-арабски,  перекрикива-
лись по-испански и требовали мороженого по-сербски...
   Я шел мимо старика с длинной седой бородой. На  голове  у  него  была
спортивная шапочка с козырьком и надписью  "Я  люблю  Нью-Йорк".  Старик
ползал на коленях по площади и цветными мелками быстро рисовал на камен-
ных плитах огромные картины на библейские сюжеты.
   Неподалеку от старика художника неопрятный маленький толстяк в свите-
ре, с венчиком вьющихся волос вокруг  внушительной  лысины  замечательно
пел арию Каварадосси! Пел настоящим оперным  голосом,  но  вдруг  совсем
по-раешному, в духе провинциального конферанса, неожиданно прерывал  се-
бя, чтобы потрепаться с публикой. А  потом,  также  неожиданно,  начинал
петь... партию князя Игоря!
   Метрах в тридцати от Игоря-Каварадосси на костылях  с  подлокотниками
стоял невысокий квадратный молодой парень восточного типа  и  безупречно
жонглировал мячом, подбивая его головой, костылями, плечом, грудью.  Ко-
роткие, почти безжизненные ноги, пораженные, наверное, полиомиелитом еще
в младенчестве, были широко расставлены и представляли  собою  слабую  и
ненадежную опору. Тем удивительнее было то, что он  вытворял  с  простым
детским резиновым мячом!
   Шел я мимо четверых живописных мексиканцев  в  ярких  цветных  пончо,
певших по-испански четырьмя разными голосами...
   Мимо строгого, элегантного китайца с табличкой "Напишу ваше имя".  За
небольшую плату, тонкими палочками, макаемыми в тушь,  он  изображал  на
большом куске рисовой бумаги имя заказчика таинственными и красивыми ие-
роглифами.
   Художники рисовали портреты тщеславных туристов, пожелавших  увекове-
чить свой образ. Рисовали по-нашему, по-арбатски, так же кичевато и сла-
щаво-марципаново зализывая каждый штрих, с  откровенной  лестью  натуре,
чтобы этой натуре и в голову не пришло пожалеть  об  истраченных  десяти
марках.
   На минуту задержался у неподвижно замершего  негра  в  костюме  Чарли
Чаплина. Все пытался заметить, когда, наконец, негр моргнет, когда дрог-
нут его веки. Да так и не дождался. Ай, да негр! Ай, да молодец!
   Не успел я пройти и десяти шагов, как остановился,  будто  вкопанный!
Сначала я даже не сообразил, что же такое выплеснуло меня из общего  ту-
ристского потока, что заставило меня  буквально  прилипнуть  к  каменным
плитам Мариенплаца?!
   А спустя мгновение понял - где-то совсем-совсем рядом  живым  голосом
пела живая Нани Брегвадзе! Пела один из любимейших мною старинных  русс-
ких романсов!
   Легкий, почти незаметный, ускользающий грузинский акцент придавал ро-
мансу дополнительное очарование, а гитара,  сопровождающая  несравненную
Нани, вела себя так мягко, так деликатно, что у меня и сомнения не оста-
лось - здесь, рядом со мной, в Мюнхене, на Мариенплац, вот за этими раз-
ноцветными спинами, стоит Нани Брегвадзе и поет:
   Лишь только вечер опустится синий, Лишь только звезды мелькнут в  не-
бесах, И черемух серебряный иней Жемчугами украсит роса...
   "Боже мой... - подумалось мне. - Неужели и она?!"
   Не веря самому себе, я рванулся на знакомый до боли голос.
   В добротной волевой манере военного разговорника давних лет,  разбра-
сывая направо и налево "Энтшульдиген! Энтшульдиген!", я врезался в  тол-
пу, окружавшую Нани Брегвадзе, и увидел... молоденькую, красивую девочку
лет двадцати - двадцати двух, в джинсах и какой-то невзрачной курточке.
   Отвори потихоньку калитку И войди в тихий сад ты как тень, Не  забудь
потемнее накидку, Кружева на головку надень... -
   пела эта девочка голосом Нани Брегвадзе.
   Она легко перебирала гитарные струны, а у ног ее лежал старый  облез-
лый футляр от гитары, в котором поблескивали десятка полтора монеток.
   Я ошеломленно уставился на эту девчонку.
   В ней даже на грош не было ничего  грузинского!  Разве  что  большие,
темные, широко расставленные глаза. Но такие глаза могли  быть  у  любой
русской, французской, украинской, еврейской девочки. Хотя и еврейского в
ней тоже не было ничего.
   Тонкое породистое лицо с прямым носиком и четко очерченными губами, а
под неказистой курточкой и стиранными-перестиранными джинсиками угадыва-
лась прекрасная фигура.
   Аплодисменты, которыми наградила разноликая толпа эту девчонку,  выз-
вали у нее отчасти благодарную, но в большей степени ироничную улыбку. И
мне это ужасно понравилось!
   А когда отзвенели еще с десяток монет, брошенных зрителями  в  старый
гитарный футляр, девчонка недобро сдвинула брови, жестко рванула  струны
и вдруг, без малейшего намека на грузинский  акцент,  запела  знаменитую
песню Галича:
   Мы похоронены где-то под Нарвой, под Нарвой, под Нарвой. Мы похороне-
ны где-то под Нарвой. Мы были - и нет... Так и лежим, как шагали  -  по-
парно, попарно, попарно... Так и лежим, как шагали  попарно  -  и  общий
привет!..
   Я чуть не расплакался. Господи! Ну откуда, откуда у этой писюхи с ги-
тарой, которая моложе меня лет на  сорок,  мой  репертуар?!  Почему  она
вместо рока, шлягеров и сегодняшних модных мелодий поет мои песни? Отку-
да в ней это?
   ...Эй, поднимайтесь, такие-сякие!  Такие-сякие...  Эй,  поднимайтесь,
такие-сякие, ведь кровь - не вода! Если зовет своих мертвых Россия, Рос-
сия, Россия... Если зовет своих мертвых Россия - так, значит, беда! -
   мысленно пел я вместе с ней, а потом горло у меня перехватило,  глаза
увлажнились, и я подумал, что настоящего российского интеллигента  ничем
не возьмешь! Ни хаосом, ни голодухой, ни беспросветной жестокой тупостью
временщиков, взлетевших ввысь на мутных и смердящих  революционных  вол-
нах...
   Попав за границу своей искореженной и изгаженной родины, наш интелли-
гент с необычайной, всепрощенческой силой пронзается таким высоким  гра-
дусом сентиментального патриотизма, что вытравить из него это прекрасное
заблуждение, наверное, невозможно до смерти.
   Дождался я конца песни, подошел поближе и положил в  гитарный  футляр
двадцатимарковую бумажку. Девчонка удивленно посмотрела на меня, негром-
ко сказала по-немецки: "Данке. Дас ист цу филль", - и тут же отвела гла-
за в сторону.
   А я трусливо промолчал. Я испугался, что  моя  попытка  заговорить  с
ней, да еще подкрепленная двадцатимарковой купюрой, будет воспринята ею,
как пижонское поползновение сильно пожилого, напичканного деньгами  гос-
подинчика завести скоропалительный туристский романчик с бедной  уличной
артисточкой.
   Я отошел. Девушка запела "Последний троллейбус" Окуджавы. Кольцо слу-
шателей сомкнулось за мной, и я побрел дальше. И за моей спиной, в синее
мюнхенское небо медленно, как детские воздушные шарики, уплывали хресто-
матийные строчки шестидесятых:
   ...Я в синий троллейбус сажусь на ходу, Последний, случайный...
   Через десять минут, в кафе, пытаясь заказать себе  светлого  пива,  я
устроил большую пантомимическую клоунаду с официантом, тщетно  и  безус-
пешно старавшимся понять - чего я от него хочу.
   От наплыва чувств, навеянных на меня песнями этой девчонки с гитарой,
я начисто позабыл все иностранные слова, и в тягостном общении с нервни-
чающим официантом напоминал старого  глухонемого,  пораженного  глубоким
склерозом и "пляской святого Витта".
   Что, однако, не помешало мне, в конце концов, получить огромную  лит-
ровую кружку именно того пива, которое я так хотел.
   Еще минут через двадцать, с переполненным желудком и ватными,  отяже-
левшими от пива ногами, я продолжил свое плавание. И вышел прямо к...
   Момент!.. Вот тут я должен залезть в фотоальбом и попробовать сообра-
зить - куда же это я вышел?
   Ага... Вот оно! А вышел я, оказывается, прямо к колонне Марии у  нео-
готической Новой ратуши.
   Так, так... Что там в тексте?
   "...в 1861 году в Мюнхене выросло число сотрудников  городской  адми-
нистрации... Возникла необходимость в сооружении новой ратуши... 26 про-
ектов... победитель - архитектор Георг Хауберрисер...  В  1867  году,  в
присутствии короля Людвига II, ратуша была заложена... летом 1874 года -
закончена".
   Я искренне порадовался за администрацию Мюнхена прошлого века и поду-
мал, что наша сегодняшняя, до неприличия раздутая московская администра-
ция, следуя принципам короля Людвига,  просто  обязана  потребовать  еще
один новый Кремль! И гораздо большего размера, чем старый.
   У колонны Марии  пульсировала  большая  толпа.  Примерно  каждые  де-
сять-двенадцать секунд толпа взрывалась восторженными аплодисментами.
   Вежливо и неторопливо (благотворное влияние литровой кружки  светлого
пива!) я протиснулся сквозь толпу и увидел отличнейшего циркового  экви-
либриста, которому ассистировал маленький, худенький, кривоногий  японец
в баварской шляпке с султанчиком.
   Когда-то я несколько месяцев проторчал в цирке - собирал материал для
очередного сценария и вскоре наловчился понимать, что там хорошо, а  что
плохо. Так вот, этот эквилибрист был просто классным!
   Две метровые стальные трости со слегка наклонными отполированными де-
ревянными колодками размером в ладонь были вставлены в невысокий,  види-
мо, складной металлический столик. То, что этот эквилибрист выделывал на
этих тростях - как стоял в стойке на двух руках, на одной; как поочеред-
но переходил то на левую руку, то на правую; как из стойки на одной руке
медленно и элегантно опускал свое сильное тренированное тело в  горизон-
тальный "флажок"; как из этого "флажка" снова выходил в стойку на  одной
руке - могло, наверное, сделать честь любому цирку!
   Мне даже почудилось, что когда-то что-то очень  похожее  я  видел  на
арене Московского цирка... И этот жест, и  этот  мягкий,  непринужденный
поклон, эту улыбку... Только тогда в Москве на арене стоял не столик,  а
какая-то высоченная конструкция,  откуда  выдвигалась  длинная  стальная
штанга, уносившая того эквилибриста в стойке на одной руке чуть  не  под
самый купол.
   А худенький японец, совершенно не обращая внимания на зрителей,  про-
ворно подавал этому немцу-виртуозу то одну трость, то  другую.  Принимал
от него уже отработанный реквизит и протягивал новый.
   Когда же номер был закончен и эквилибрист сделал заднее сальто-морта-
ле со столика прямо на каменные плиты  Мариенплац  и  раздались  оглуши-
тельные аплодисменты, японец вытащил  из-под  столика  обычную  дорожную
сумку, вынул оттуда дешевенький пластмассовый подносик и,  строго  глядя
на зрителей, пошел с подносиком по кругу.
   Росла горка монет на подносике, но даже тени  благодарной  улыбки  не
промелькнуло на неподвижном и недобром лице кривоногого японца в баварс-
кой шляпке.
   Циркач присел на свой рабочий столик и закурил сигарету. Японец подо-
шел к нему, ссыпал монеты в дорожную сумку, спрятал туда подносик и мол-
ча вынул из рук эквилибриста дымящуюся сигарету. Поплевал на нее,  зага-
сил и выбросил в стоящую неподалеку урну. И что-то жестко  сказал  экви-
либристу.
   Тот хотел было резко ответить японцу, но  тут  нерасходившаяся  толпа
рассмеялась, и эквилибрист был вынужден только улыбнуться  и  беспомощно
развести руками.
   И когда он еще раз улыбнулся, мне снова померещилось, что я  его  уже
где-то видел...
   Потом я сидел под ярким полосатым тентом небольшой харчевни на Викту-
алиенмаркт. Я макал жареную колбаску в нежную немецкую горчицу,  прихле-
бывал фантастическое  пиво  "Аугустинер",  закусывал  соленым  баварским
крендельком и примитивно вяло философствовал о несовершенстве человечес-
ких судеб.
   Я думал о той красивой русской девочке с гитарой, которая  примчалась
сюда за легкой и изящной жизнью, а должна зарабатывать себе на хлеб сов-
сем не так, как ей, по-видимому, грезилось, когда она  уезжала  из  Рос-
сии...
   Я размышлял об этом парне-эквилибристе,  с  четко  выраженной  запад-
но-нордической внешностью, вынужденном работать почему-то на  маленького
злобного японца, который, наверняка, забирает себе львиную долю их улич-
ных доходов...
   И, конечно, как всегда, я с легким привкусом сладковатой тоски  думал
о себе: о том, что жизнь уже почти прошла,  что  деньги  и  популярность
принес мне очень средний сценарий, каких у меня было десятки...  Но  вот
именно этот сценарий попал, как у нас говорят, "в жилу", и жизнь моя ок-
расилась совсем иным светом. К со