Владимир Кунин.
   Хроника пикирующего бомбардировщика

---------------------------------------------------------------
     © Владимир Владимирович Кунин, 1966
     OCR: Wesha, wesha.lib.ru Ў http://wesha.lib.ru
---------------------------------------------------------------

                               Повесть

        Об авторе

   Владимир Владимирович Кунин  родился  в  1927  году  в  Ленинграде.
Шестнадцати лет он пошел на фронт, но его служба продолжалась недолго.
Вскоре его откомандировали во Чкаловское военное авиационное  училище,
которое он закончил в 1946 году, и в течение дальнейших пяти лет летал
штурманом на Пе-2, "пешках" - так в  годы  войны  называли  пикирующие
бомбардировщики   конструктора   Петлякова.   В   1951   году    Кунин
демобилизовался.
   Работая   журналистом   -   специальным   корреспондентом   журнала
"Советский цирк",  а  позже  спецкором  газеты  "Советская  культура",
Владимир Кунин пишет рассказы и повести.
   Первая  его  книга,  "Настоящие  мужчины",  вышла  в  1966  году  в
издательстве "Молодая гвардия". В книгу вошли две повести - "Я работаю
в такси",  "Хроника  пикирующего  бомбардировщика"  -   и   двенадцать
рассказов "Про цирк и не  про  цирк".  Если  рассуждать  формально,  в
книге, собственно, вся биография писателя. Но так  кажется  только  на
первый взгляд. Каждое отдельное произведение Кунина - это, разумеется,
и какой-то итог пройденного этапа жизни, и результат  долгих  раздумий
над человеческими судьбами. Работа писателя, помимо иных положительных
качеств, отмечена большой  добротой,  любовью  к  человеку,  к  своему
герою.  Наверно,  поэтому  за  одну  из  лучших   повестей,   "Хронику
пикирующего бомбардировщика",  Владимир  Кунин  удостоен  литературной
премии имени Николая Островского. В этой повести автор возвращает  нас
в годы Великой Отечественной войны.  Кунин  раскрывает  огромную  тему
войны через один небольшой эпизод, где  экипаж  Пе-2  -  трое  друзей,
молодых ребят искали немецкий аэродром, нашли его и ценой  собственной
жизни уничтожили три десятка немецких истребителей.
   По этой повести на Ленинградской киностудии  поставлен  одноименный
фильм, заслуженно получивший широкую прессу и признание зрителей.
   В 1968  году  отдельной  книжкой  выходит  повесть  "Багаж  срочной
отправки". А в следующем году эта повесть появляется в новом  сборнике
Владимира Кунина "Лицо одушевленное", изданном "Молодой гвардией".
   В этой новой книге три повести и три рассказа. И  в  них  мы  снова
встречаемся со знакомыми нам по первой его книге героями: снова война,
летчики, снова цирковые артисты. Но это теперь не только личный  опыт,
но обогащение литературным мастерством, пронзительно-добрая и  честная
гражданская позиция  зрелого  писателя.  После  выхода  в  свет  "Лица
одушевленного" Владимира Кунина приняли в Союз советских писателей.
   Работу над новыми повестями и рассказами писатель успешно  сочетает
с работой в кино. После "Хроники..."  он  создает  совместно  с  Львом
Кассилем фильм "Удар, еще удар!" - фильм, также хорошо известный нашим
кинозрителям. На студии документальных фильмов по его сценариям  снято
тринадцать лент, две из которых,  "Докер"  (о  рабочих  Ленинградского
морского  порта)  и  "Обыкновенный  номер"  (о  цирке),   поставленные
режиссером Н. Ворониным, удостоены международных премий.

                                                           В. ВИКТОРОВ


        1944 ГОД. 7 АВГУСТА. 13 ЧАСОВ 15 МИНУТ

   Раскаленный воздух, смешиваясь с испарениями бензина, окутывал весь
аэродром. Не было ни одного уголка, где можно было спрятаться от  этой
давящей духоты. Комбинезоны, надетые на голое тело, стягивались с плеч
и завязывались на поясе рукавами. На блестящих от пота телах механиков
и мотористов  причудливо  расползались  пятна   отработанного   масла.
Выгоревшие  пилотки  снизу  были  окаймлены  белой  волнистой   линией
проступившей насквозь соли.
   - Сокол-115, Сокол-115!..  Я  -  Рубин,  я  -  Рубин...  Отвечайте!
Прием...  -  Взмокший   от   напряжения   маленький   радист   щелкнул
переключателем  и,  поправив   наушники,   надетые   поверх   пилотки,
настороженно склонил голову набок.
   Тридцать  четыре  минуты  назад  пикирующий   бомбардировщик   Пе-2
Сокол-115 под командованием пилота лейтенанта Сергея  Архипцева,  имея
на  борту  штурмана   младшего   лейтенанта   Вениамина   Гуревича   и
стрелка-радиста  старшего  сержанта  Евгения  Соболевского,   перестал
отвечать на позывные командного пункта полка.
   Около рации на ящике из-под  бомбовых  взрывателей  сидел  командир
полка, тридцатидвухлетний полковник Дорогин. Дорогин  слегка  заикался
и, как  все  люди,  страдающие  этим  недостатком,  был  молчаливым  и
застенчивым. Комбинезон у него был расстегнут, волосы прилипли ко лбу,
шлемофон висел на поясе. За спиной Дорогина стояли командиры отрядов и
эскадрилий. Чуть в стороне от них в  затылок  радисту  угрюмо  смотрел
старшина Кузмичов - механик самолета Сокол-115.
   - В-ввызывай еще раз, - негромко сказал Дорогин и закурил папиросу.
   Радист сдвинул наушники на виски, рукавом вытер пот:
   - Да кого же вызывать-то, товарищ полковник?!  У  них  горючего  на
восемнадцать минут  оставалось,  когда  они  последний  раз  на  связи
были...
   - Дерьмо... - отчетливо проговорил Кузмичов, с ненавистью глядя  на
радиста. - Что ты в горючем понимаешь, сопляк! Включай свой  "Зингер"!
Зови их!
   Испуганный радист втянул голову в плечи и  вопросительно  посмотрел
на командира полка. Дорогин  медленно  наклонился,  положил  на  землю
папиросу и аккуратно раздавил ее сапогом.
   "Их нету... - подумал Дорогин. - Их уже нету.  Еще  совсем  недавно
они были... Сначала здесь... Рядом. Потом там, в воздухе...  А  теперь
их уже нигде нет... И не будет..."
   - 3-ззови их, - сказал он радисту.
   Щелкнул переключатель. Облизнул губы радист.
   - Сокол-115, Сокол-115!.. Я-Рубин, я-Рубин... Отвечайте. Сокол-115,
я - Рубин...

   Солнце уже давно село за бараки ремонтных мастерских, жара спала, и
от землянок мотористов на стоянку стал наползать вечер. Издалека ветер
донес хрипловатый патефонный голос, который пел:  "Мадам,  уже  падают
листья, и осень в прозрачном бреду..." Порывы теплого ветра стихали, и
голос пропадал.
   Кузмичов медленно брел по стоянке первой эскадрильи. Ни  о  чем  не
думая, ничего не понимая, шел, шел и шел... Его словно выскребли всего
изнутри, и не мог он ни думать, ни страдать, ни отчаиваться. А если он
сейчас и движется, то по привычке, по  инерции...  Ну,  как  курица  с
отрезанной головой, что ли...
   "Я гибну в любовном огне... Когда же вы скажете..."
   "Целую неделю из землянки в землянку, из барака в барак таскают..."
- подумал Кузмичов про пластинку и вдруг понял, что он  идет  к  месту
стоянки своей машины.
   Выстроились  зачехленные  самолеты.  Вот   сто   двенадцатый,   сто
тринадцатый,   сто   четырнадцатый...    Сомкнутым    строем    стояли
бомбардировщики. И вдруг разрыв. Одной  машины  нет.  А  дальше  опять
плотно,  крыло  в  крыло;  сто  шестнадцатый,  сто  семнадцатый,   сто
восемнадцатый...
   Остановился Кузмичов, опустил руки. И кажется  ему,  что  стоит  на
своем месте сто пятнадцатый  и  кто-то  ему  из  кабины  рукой  машет.
Улыбнулся Кузмичов, хотел было тоже рукой махнуть, и...  вот  уже  нет
самолета - валяются на пустой стоянке тормозные колодки, струбцины  от
элеронов и рулей глубины,  чехлы  моторные.  И  тут  словно  прорвало,
схватился за голову, упал на землю...
   "И, взглядом играя усталым, шепнула она, как в  бреду..."  -  донес
ветер, но Кузмичов уже ничего не слышал.

   Настоящих стариков в полку было трое: авиационный механик  старшина
Кузмичов, младший сержант Коцуба - кладовщик склада ГСМ и писарь штаба
ефрейтор Марголин. Всем троим было далеко за сорок,  и  в  полку,  где
средний возраст личного состава колебался между двадцатью и  двадцатью
четырьмя  годами,  Марголин,  Кузмичов  и  Коцуба  выглядели  ожившими
мамонтами. Некоторое время они  даже  жили  вместе.  Правда,  недолго.
Первым покинул землянку Кузмичов. В один  прекрасный  день  ему  стало
невыносимо тоскливо с интеллигентным, предупредительным  Марголиным  и
трусоватым,  бесцветным  Коцубой.  Кузмичов  переселился   к   молодым
механикам первой эскадрильи. Следом за ним ушел жить в  штабной  барак
Марголин. Коцуба неделю проторчал в  землянке  один,  а  потом  собрал
манатки  и  перебрался  на  склад  ГСМ  к  двум  своим  помощникам   -
семнадцатилетнему солдату Рябинину и вольнонаемной кладовщице  Дуське.
Дней  пять  землянка  пустовала,  затем  в  полк   пришло   пополнение
стрелков-радистов, и с этого дня она  стала  обитаемой  и  куда  более
веселой, чем тогда, когда в ней жили Марголин, Кузмичов и Коцуба.

   ...Кузмичов всегда был авиамехаником. Он стал механиком еще  в  XII
истребительном отряде двора Его Императорского Величества в  девятьсот
шестнадцатом году.
   Ни детей, ни жены  у  Кузмичова  не  было.  От  одиночества  он  не
страдал,  потому  что  вокруг  всегда  были  люди.  Авиация  -   штука
коллективная, и заниматься самокопанием и сосредоточиваться  на  самом
себе не было ни времени, ни  охоты.  Как-то  уж  так  получалось,  что
каждый летчик, за машиной которого  был  закреплен  Кузмичов,  попадал
вместе  с  самолетом  в  сферу  кузмичовских  забот,  и  недостатка  в
проявлении родственных чувств Кузмичов не  испытывал.  Он  никогда  не
играл в этакого "дядьку-опекуна"  из  пожилых  авиамехаников,  которые
разговаривали со своими пилотами  иронично  и  наставительно.  Году  в
тридцать девятом или сороковом он посмотрел кинокартину, где был такой
авиамеханик, и потом неделю чертыхался. В картине все вроде было как в
жизни и все вроде бы не так.
   Войну сорок первого года он начал в том полку, где служил и сейчас.
Только тогда полк был укомплектован на "пешками", а СБ  -  скоростными
бомбардировщиками,  которые  хороши  были  еще  в  финскую   кампанию.
Скоростенка у этих скоростных была маловата - еле-еле триста двадцать,
но летать было не на чем, а старики  СБ  честно  несли  свою  нелегкую
службу.
   К концу первого года войны СБ почти все погибли, и  однажды  десять
экипажей полка были сняты с фронта и отправлены срочно в  командировку
- получать новые машины прямо с завода.
   Командир второго  отряда  Дорогин  (он  тогда  еще  был  командиром
отряда) вместо стрелка-радиста взял своего механика Кузмичова.
   В часть  они  возвращались  собственным  летом.  Они  прилетели  на
невиданных тогда действительно скоростных пикирующих  бомбардировщиках
конструктора Петлякова. Самолеты имели хищный вид, назывались  Пе-2  и
были окрещены "пешками". Вскоре весь полк стал летать на "пешках".
   Время от времени машины не возвращались  на  аэродром,  и  тогда  с
завода  приходили  в  полк   новые,   модернизированные   "пешки",   а
военно-авиационные школы и училища присылали  молоденьких  франтоватых
младших лейтенантов с фанерными чемоданами.
   Весной сорок третьего года командир второй эскадрильи  Дорогин  (он
тогда уже был командиром эскадрильи) вызвал к себе Кузмичова и сказал:
   - К-ккузмич, подпиши акт приемки новых машин...
   Кузмичов подписал.
   - Х-ххорошие машины? - спросил Дорогин.
   - Ничего, - равнодушно ответил Кузмичов.
   - Что-нибудь н-нновое есть?
   - Движки теперь не ВК-105, а ВК-107 ПФ...
   - Эт-тто что за ПФ? - удивился Дорогин.
   - Пушечно-форсированный, - объяснил Кузмичов. - С  непосредственным
впрыском...
   - Это хорошо или п-пплохо?
   - Вам хорошо, мне плохо, - ответил Кузмичов и  попросил  разрешения
закурить.
   - Кури, Кузмич, - сказал Дорогин. - Я тебя не п-ппонял...
   Кузмичов закурил.
   - Чего ж тут не понять, - сказал Кузмичов. - Летать хорошо,  чинить
плохо...
   - Ясно, - усмехнулся Дорогин.  -  Грех  тебе,  Кузмич,  жаловаться.
Ч-ччинить приходится редко - хороним чаще.
   - И хороним редко...
   - Т-ттоже верно. Б-ббортовые номера проставили?
   - Проставили.
   - Какие?
   -  Сто  четырнадцатый,  сто  пятнадцатый,  сто  девятнадцатый...  -
Кузмичов посмотрел на потолок. - И... все. Больше не успели.
   -  Ладно.  Ты,  Кузмич,  прими  сто  пятнадцатую.  Мы  туда  совсем
мальчишечек сажать будем... Понял?
   Кузмичов погасил папиросу.
   - А вы?.. - спросил он.
   - А я возьму себе Малюгина, - сказал Дорогин.
   - Боровикова лучше...
   - Х-ххорошо, Кузмич, я возьму Боровикова.
   И Кузмичов стал механиком сто пятнадцатой "пешки".

   С того дня прошло больше года, и  сейчас,  обняв  руками  пропахшую
бензином землю стоянки самолета номер сто пятнадцать, Кузмичов  лежал,
ни о чем не думая, ничего не вспоминая...


        ВСЕГО 5 ДНЕЙ НАЗАД... 
                           2 АВГУСТА. НОЧЬ

   Была прекрасная летная ночь.
   Собственно говоря, ночь была как ночь, ничего  особенного,  но  она
казалась прекрасной потому, что последние  дни  стояла  отвратительная
погода и ночи между этими днями тоже были отвратительными -  затянутые
черными туманами, слепые, дождливые, нелетные ночи...
   Черные  ночные  туманы  к  утру  становились  серыми  и  еще  более
безрадостными. Синоптики с тоской смотрели в небо и плевали на  землю.
Летчики с презрением смотрели на синоптиков и плевались в  адрес  всей
метеослужбы.
   Все пилоты,  штурманы  и  стрелки-радисты  -  весь  летно-подъемный
состав полка - болтались из одной землянки в другую и время от времени
бегали к прибористам клянчить спирт.
   Плохая погода устраивала только техников. Они копались в двигателях
столько, сколько хотели. Их никто не подгонял, не  кричал,  что  из-за
них задерживается боевой вылет. Вот, пожалуй, и вся польза  от  плохой
погоды. Ну, может быть, еще "ликер шасси"...
   Открытие  ставшего  впоследствии  знаменитым  "ликера  шасси"  было
обязано этой же паршивой погоде.
   Когда в один из скучнейших  дождливых  дней  было  обнаружено,  что
полковая лавка военторга располагает только  широчайшим  ассортиментом
орденских колодок, несколькими банками  американской  консервированной
колбасы и громадным количеством бутылок  с  концентрированным  тягучим
малиновым сиропом на прекрасном сахарине, родился "ликер шасси".
   Митька   Червоненко,   нахальный   двадцатилетний   пилот   третьей
эскадрильи,  и  Славка  Морозов,   старшина   батальона   аэродромного
обслуживания, обуреваемые желанием выпить, заглянули в лавку военторга
и, высказав этой  лавке  все,  что  они  о  ней  думали,  помчались  к
прибористам за спиртом.
   Прибористы спирта не дали и послали их ко всем чертям.  Неутоленная
жажда  загнала   Митьку   и   Славку   на   склад   ГСМ.   Там   среди
бензино-керосиново-автольных  запахов   витал   еле   уловимый   запах
сладковатого спирта. Митька и Славка принюхались и  поняли,  что  этот
сказочный запах исходит от канистр с гидравлической смесью для выпуска
шасси. Они выплакали у пожилого  младшего  сержанта  одну  канистру  и
потащили ее в Славкину землянку.
   В  землянке  они  три  раза  перегнали  содержимое  канистры  через
противогазную коробку и получили почти чистый  спирт.  Однако  примесь
сивушных  масел  оставалась  так  велика,  что  пить  эту  дрянь  было
невыносимо противно.
   Тогда Митька и Славка, сохраняя в строжайшей тайне  свое  открытие,
бросились в лавку военторга. Принеся извинения за  все  гадкие  слова,
сказанные ими при  первом  посещении,  они  купили  десять  бутылок  с
малиновым сиропом и побежали обратно в землянку. Там они смешали сироп
с отфильтрованной  гидравлической  смесью  и   получили   божественный
напиток, названный впоследствии "ликер шасси".
   В этот же вечер почти вся третья эскадрилья отчаянно веселилась,  а
Митька и Славка сидели во главе стола и принимали льстивые комплименты
и поздравления.
   Каким-то образом слух об этом изумительном  открытии  на  следующий
день достиг ушей начальника особого отдела, который без особого  труда
в течение  двух  минут  выяснил  фамилии  скромных  авторов  чудесного
напитка. Кому из них  первому  пришла  в  голову  мысль  отфильтровать
сквозь противогазную коробку эту смесь, неизвестно до  сих  пор.  Даже
когда замполит кричал, что  предаст  их  трибуналу,  Митька  и  Славка
стойко держались соавторства и понесли одинаковую кару  -  трое  суток
строгача.
   Так как гауптвахты в полку не  было,  а  приговор  необходимо  было
привести  в  исполнение  немедленно,  то  начальник  штаба   переселил
оружейников к радистам, а землянку оружейников  отдал  в  распоряжение
коменданта аэродрома.
   Фанерным щитом землянку разгородили на две части. По  одну  сторону
щита поселили Митьку - это была камера для офицерского состава,  а  по
другую сторону - Славку, в камеру  сержантского  состава.  У  входа  в
землянку  поставили  часового.  Часовой  был  узбек  и  пел   грустные
непонятные песни. Славка  из-за  фанерной  стенки  рассказывал  Митьке
историю своей первой и последней  любви,  а  Митька  учился  танцевать
чечетку. Ему очень нравилась чечетка.

   Удивительная штука - военный  аэродром  ночью.  Все  то,  что  днем
кажется  привычным,  естественным  и  на   стоящим   внимания,   ночью
приобретает какой-то совсем иной,  таинственный  и  загадочный  смысл.
Узкий длинный луч освещает посадочную полосу. Мелькают  бортовые  огни
садящихся и взлетающих машин. Стоянка угадывается  только  по  верхней
кромке силуэтов бомбардировщиков. Призраки техников и мотористов снуют
под  крыльями  самолетов.  Сузив  зрачки  фар  до  щелочек,  проезжает
грузовик-тягач. На платформе у него лежат бомбы, аккуратно сложенные в
круглых ящиках из реек. Рейки бомбовых ящиков слабо белеют в  темноте.
Бомб много. Они так возвышаются над платформой, что непонятно, как это
маленький тягач может сдвинуть их с места.
   Взлетает ракета. И, несмотря на всю таинственность  ночи,  аэродром
работает спокойно и привычно...
   При  желании  в  темноте  можно  даже  различить  бортовые   номера
самолетов. Они словно впитали в  себя  дневной  свет  и  сейчас  ночью
строго мерцают на круглых приземистых фюзеляжах "пешек".
   Сто  двенадцатый,   сто   тринадцатый,   сто   четырнадцатый,   сто
пятнадцатый... Около сто пятнадцатого возятся трое, у одного из них на
шее висит электрический фонарь. Это пожилой человек лет сорока пяти  -
пятидесяти, в комбинезоне и пилотке. На  комбинезоне  видны  смятые  и
грязные погоны старшины. Это Кузмичов -  механик  самолета  номер  сто
пятнадцать.
   На стремянке под правым мотором стоит худенький мальчишка-моторист,
грязный, как и все авиационные мотористы. Второй  моторист,  здоровый,
мордастый парень, завинчивает заглушку маслопровода.
   Кузмичов ставит ногу на трапик, ведущий в кабину пилота, и негромко
говорит:
   - Давайте, пацаны, заканчивайте.
   Мальчишка на стремянке с грохотом роняет разводной  ключ.  Кузмичов
высовывается из люка.
   - Тише ты! Бегемот... - говорит он маленькому мотористу.
   Маленький моторист с удивлением смотрит на  приятеля  -  мордастого
парня. Парень глазами показывает ему в хвост машины.
   Там, на стеганых моторных чехлах, положив головы на  парашюты,  как
на подушки, вповалку спят три человека.
   Маленький  моторист  осторожно  слезает  со  стремянки  и  виновато
бормочет в сторону Кузмичова:
   - Извиняюсь...
   Кузмичов вдруг пожалел маленького моториста и,  не  желая  оборвать
разговор, мягко говорит:
   - Они стартуют в два пятьдесят...
   Он зубами приподнимает левый рукав комбинезона и смотрит на  ручные
часы с черным циферблатом и светящимися  стрелками.  На  часах  -  два
тридцать шесть.
   - У них еще уйма времени... - серьезно говорит Кузмичов и  залезает
в самолет.

   Три человека спали глубоким, спокойным сном.
   Лежа на спине,  спал  сильный,  кряжистый  Сергей  Архипцев.  Очень
уютно, свернувшись калачиком, причмокивал губами штурман Веня Гуревич.
   Длинный парень лежал на животе, раскинув ноги и