Джек Лондон.
   Мартин Иден
 
   Глава 1
 
   Он отпер дверь своим ключом и вошел, а  следом,  в  смущении  сдернув
кепку, шагнул молодой парень. Что-то в его грубой одежде сразу же  выда-
вало моряка, и в просторном холле, где они оказались, он был явно  не  к
месту. Он не знал, куда девать кепку, стал было засовывать ее  в  карман
пиджака, но тот, другой, отобрал ее. Отобрал  спокойно,  естественно,  и
парень, которому тут, видно, было не по себе, в душе  поблагодарил  его.
"Понимает, - подумал он. - Поможет, все обойдется".
   Парень враскачку шел за тем, другим, невольно расставляя ноги, словно
этот ровный пол то, кренясь, взмывал на волне, то ухал вниз. Шел  впере-
валку, и большие комнаты становились тесными, и страх его брал,  как  бы
не задеть широкими плечами дверной косяк, не скинуть какую-нибудь  доро-
гую вещицу с низкой каминной полки. Он шарахался то вправо, то  влево  и
лишь умножал опасности, что мерещились ему на каждом шагу. Между  роялем
и столом посреди комнаты, на котором громоздились книги, могли бы пройти
шестеро в ряд, он же пробирался с опаской. Могучие ручищи  болтались  по
бокам. Он не знал, куда их девать, вдруг в страхе отпрянул, точно  испу-
ганная лошадь, - вообразил, будто сейчас свалит груду книг на  столе,  и
едва не наскочил на вращающийся табурет перед роялем. Он приметил, какая
непринужденная походка у того, впереди, и впервые осознал, что сам ходит
совсем не как все прочие люди. И на миг устыдился своей неуклюжести.  На
лбу выступили капельки пота, он остановился, отер загорелое  лицо  плат-
ком.
   - Обождите, Артур, дружище, - сказал  он,  пытаясь  прикрыть  тревогу
шутливым тоном. - У меня аж голова кругом пошла. Надо  ж  мне  набраться
храбрости. Сами знаете, не желал я идти, да и вашему семейству,  смекаю,
не больно я нужен.
   - Ничего-ничего, - ободряюще сказал Артур. - Незачем нас бояться.  Мы
самые обыкновенные люди. Э, да мне письмо!
   Он отошел к столу, вскрыл конверт  и  принялся  читать,  давая  гостю
опомниться. И гость понял и в душе поблагодарил хозяина. Был у него  дар
понимания, проникновения; и хотя чувствовалось, что ему сейчас  отчаянно
не по себе, дар этот ни на минуту не изменил ему. Он  опять  вытер  лоб,
осмотрелся, и теперь лицо уже было спокойно, только  взгляд  насторожен-
ный, словно у дикого зверя, когда он чует ловушку. Оказавшись в незнако-
мом окружении, со страхом думая, что же будет дальше, он не понимал  как
себя здесь вести, ощущал, что ходит и  держится  неуклюже,  боялся,  что
каждое его движение, и сама его сила отдает все той же неуклюжестью. Был
он на редкость чуток, безмерно застенчив, и затаенная усмешка во взгляде
Артура, брошенном поверх письма резанула его как ножом. Он заметил  этот
взгляд, но виду не подал, ибо в ту науку, которую он превзошел,  входило
и умение владеть собой. Взгляд, этот ранил его гордость. Он клял себя за
то, что пришел и, однако, решил, что, уж раз  пришел,  будь  что  будет,
отступать он не намерен. Лицо стало жестче, глаза сверкнули воинственно.
Все примечая, он спокойнее огляделся по сторонам, и в мозгу отпечаталась
каждая мелочь красивого убранства этой комнаты. Ничто не ускользнуло  от
его зоркого взгляда, широко раскрытые глаза вбирали окружающую  красоту,
и воинственный блеск в них уступал место теплому сиянию. Он всегда чутко
отзывался на красоту, а тут было на что отозваться.
   Его внимание приковала картина, писанная  маслом.  Могучий  прибой  с
грохотом разбивается о выступ скалы, мрачные грозовые тучи затянули  не-
бо, а вдали, за линией прибоя, на фоне грозового закатного неба  -  лоц-
манский бот в крутом повороте, он накренился, так что видна  каждая  ме-
лочь на палубе. Была здесь красота, и она влекла неодолимо. Парень поза-
был о своей неуклюжей походке, подошел ближе, совсем близко.  И  красота
исчезла. На лице его выразилось замешательство. Он смотрел во все  глаза
на эту, как ему теперь казалось, неряшливую  мазню,  потом  отступил  на
шаг. И полотно вновь ослепило красотой. "Картина с фокусом",  -  подумал
он разочарованно, однако среди множества захлестнувших  его  впечатлений
кольнула досада: такую красоту принесли в жертву фокусу.  Живопись  была
ему неведома. Прежде он только и видел олеографии да литографии,  а  они
всегда четки и определенны, стоишь ли рядом или смотришь издали. Правда,
в витринах магазинов он видел и картины, писанные маслом, но  стекло  не
давало всмотреться в них поближе.
   Он оглянулся на приятеля, читающего письмо, и увидел на столе  книги.
В глазах тотчас вспыхнула тоскливая зависть и жадность, точно у голодно-
го при виде пищи. Враскачку он двинулся к столу и вот уже любовно  пере-
бирает книги. Скользит глазами по названиям, по именам авторов, выхваты-
вает обрывки текста, - ласкает том за томом и руками и  взглядом,  -  но
лишь одну книгу он когда-то читал. Остальные книги и писатели незнакомы.
Ему попался том Суинберна, и он начал читать  подряд,  стихотворение  за
стихотворением, и забыл, где он, и щеки у него  разгорелись.  Дважды  он
закрывал книгу и, придерживая страницу пальцем, еще раз смотрел имя  ав-
тора. Свинберн! Надо запомнить. У этого малого глаза на  месте,  он  все
видел как надо - и цвет и сверкающий свет. Кто же такой  этот  Свинберн?
Давным-давно помер, как почти все поэты? Или еще живой, пишет? Он погля-
дел на титульный лист. Да, у Свинберна есть и другие книги. Что ж, утром
первым делом надо сходить в библиотеку, разжиться его книжицами.  Парень
опять погрузился в чтение и забыл обо всем на свете. Он не заметил,  что
в комнату вошла молодая женщина. Опомнился, лишь услыхав слова Артура:
   - Руфь, это мистер Иден.
   Он закрыл книгу, заложил указательным пальцем и, еще прежде чем обер-
нуться, ощутил радостное волнение - не от знакомства с девушкой,  но  от
слов ее брата. В этом мускулистом парне таилась  безмерно  ранимая  чут-
кость. Стоило внешнему миру задеть какую-то струну в его  сознаний  -  и
все мысли, представления, чувства тотчас вспыхнут, запляшут, точно  тре-
петное пламя. Был он на редкость восприимчив и отзывчив, а живое вообра-
жение не знало покоя в беспрестанном поиске подобий и различий.  "Мистер
Иден" - вот что радостно поразило его, ведь всю жизнь  его  звали  Иден.
Мартин Иден или просто Мартин. И вдруг, "мистер"! Это кое-что да значит,
отметил он про себя. Память мигом обратилась в громадную камеру-обскуру,
и перед его внутренним взором заскользили нескончаемой вереницей картины
пережитого - кочегарки и кубрики, стоянки и причалы,  тюрьмы  и  кабаки,
тифозные бараки и трущобы, и одновременно раскручивалась нить,  воспоми-
наний - как называли его при всех этих поворотах судьбы.
   А потом он обернулся и увидел девушку. И вихрь призрачных картин рас-
таял. Он увидел бледное воздушное создание с облаком золотистых волос  и
одухотворенным взглядом огромных голубых глаз. Он не заметил, что на ней
надето, знал только, что одежда была такая же поразительная, как она са-
ма. Хрупкий золотистый цветок на тоненьком стебле. Нет,  дух,  божество,
богиня - земля не могла породить такую возвышенную красоту.  Или,  выхо-
дит, книги не врут, и в высших сферах и впрямь много таких, как она.  Ее
вполне мог бы воспеть этот малый Свинберн. Видать, когда  писал  про  ту
деву, Изольду из книжки со стола, какая-нибудь такая и была  у  него  на
уме. Все это он увидел, почувствовал; подумал в одно  мгновенье.  А  меж
тем все шло своим чередом. Девушка протянула руку и, прямо глядя  ему  в
глаза, просто, будто мужчина, обменялась с  ним  рукопожатием.  Женщины,
каких он до сих пор встречал, жмут руку по-другому. Да  по  правде  ска-
зать, мало кто из них здоровается за руку. Поток воспоминаний, картин  -
как он знакомился с женщинами - хлынул, грозя его захлестнуть. Но он от-
махнулся от них и смотрел на девушку. Отродясь такой не видал. Ему  зна-
комы совсем другие женщины! И тотчас подле Руфи, по обе стороны, выстро-
ились женщины, которых он знал. Бесконечно  долгое  мгновенье  стоял  он
посреди какой-то портретной галереи, где царила она, а вокруг расположи-
лось множество женщин, и всех надо было окинуть беглым взглядом  и  оце-
нить, и непреложной мерой была она. Вот вялые нездоровые лица  фабричных
работниц и бойкие, ухмыляющиеся девчонки из  кварталов  к  югу  от  Мар-
кетстрит. Скотницы с ферм и смуглые мексиканки с неизменной сигаретой  в
углу рта. Их вытеснили японки с кукольными личиками, жеманно переступаю-
щие ножками в туфельках на деревянной подошве; евразийки с нежными лица-
ми, отмеченными печатью вырождения; пышнотелые,  темнокожие,  увенчанные
цветами женщины Южных морей. А потом всех заслонила  нелепая  чудовищная
толпа - неряхи и распустехи, слоняющиеся на панелях Уайтчепеля,  опухшие
от джина ведьмы из гнусных притонов и все непристойные,  сквернословящие
исчадия ада, гарпии в ужасающем женском  обличье,  которые  охотятся  на
матросов, портовая грязь и нечисть, распоследние отребья и отбросы чело-
вечества.
   - Присядьте, мистер Иден, - говорила меж тем девушка. - Я давно хоте-
ла с вами познакомиться, с тех самых пор, как Артур  нам  рассказал.  Вы
поступили так мужественно...
   Он протестующе махнул рукой, пробормотал, мол, чего он такого особен-
ного сделал, всяк на его месте поступил бы так же. Она заметила, что ру-
ка, которой он махнул, покрыта свежими подживающими ссадинами, взглянула
на другую, опущенную руку - то же самое. Кинула и еще быстрый  оцениваю-
щий взгляд, заметила на щеке шрам, другой виднеется из-под волос на лбу,
и еще один уходит под крахмальный воротничок. Она подавила улыбку, заме-
тив красную полосу на бронзовой шее - натерло  воротничком.  Не  привык,
видно, к жестким воротничкам. Своим женским глазом  увидела  она  и  его
костюм - дешевый, неизящный крой, на плечах морщит и на рукавах  тоже  -
выпирают бицепсы.
   Отмахиваясь и бормоча, мол, ничего такого он не сделал, он подчинился
ей, решил, надо где-то сесть. Успел восхититься непринужденностью, с ка-
кой села она, и направился  к  креслу  напротив,  подавленный  сознанием
собственной неуклюжести. Ощущение это было ему внове. Всю жизнь,  вплоть
до сегодняшнего дня, он и знать не знал ловкий он или  неуклюжий.  Ни  о
чем таком он никогда не задумывался. Он опасливо сел на краешек  кресла,
мучительно гадая, куда девать руки. Как ни положи, все они не на  месте.
Артур пошел к двери, и Мартин Иден проводил его тоскующими глазами. Один
на один в комнате с этим бледным неземным созданием он совсем  растерял-
ся. Ни тебе бармена - заказать выпивку, ни какого ни то мальчонки - пос-
лать за угол за банкой пива, и таким вот приятным  образом  свести  зна-
комство.
   - У вас шрам на шее, мистер Иден, - заговорила  девушка.  -  Как  это
случилось? Наверно, вы пережили какое-нибудь приключение.
   - Один мексиканец полоснул, - ответил он, облизнул запекшиеся губы  и
прокашлялся. - Драка у нас была. Нож-то я у его выдернул, а он  чуть  не
откусил мне нос.
   Сказал он скупо, а перед глазами возникло красочное видение - знойная
звездная ночь в Салина-Крус, белая полоса песчаного берега, огни  грузо-
вых пароходов а гавани, приглушенные расстоянием голоса пьяных матросов,
толпятся портовые грузчики, разъяренное лицо мексиканца, звериный  блеск
глаз при свете звезд, и сталь впивается в шею, фонтан крови. Толпа, кри-
ки, два сцепившихся в схватке тела,  его  и  мексиканца,  перекатываются
опять и опять, взрывают песок, а откуда-то издали  томный  звон  гитары.
Все это встало перед глазами, и трепет воспоминания охватил его -  инте-
ресно, как бы все это получилось у того парня, который  нарисовал  шхуну
там на стене. Белый берег, звезды, огни грузовых пароходов - вот бы здо-
рово, а в середке, на песке, темная гурьба  зевак  вокруг  дерущихся.  И
чтоб нож как следует виден, блестит в свете звезд. Но всего  этого  было
не угадать по его скупым словам.
   - Мексиканец чуть не откусил мне нос, - только и сказал он в заключе-
ние.
   - О-о! - выдохнула Руфь чуть слышно будто издалека, и  на  ее  чутком
личике выразился ужас.
   Тут и его опалило жаром, сквозь  загар  на  щеках  слегка  проступила
краска смущения, ему же показалось, будто щеки жжет, как перед  открытой
топкой в кочегарке. Видать, не положено говорить с  порядочной  девушкой
об эдаких подлостях, о поножовщине. В книгах люди вроде нее про такое не
говорят, а может, ничего такого и не знают.
   Оба молчали, разговор, едва начавшись, чуть не оборвался.  Потом  она
сделала еще одну попытку, спросила про шрам на щеке. И еще не  договори-
ла, а он уже сообразил, что она старается говорить на понятном ему  язы-
ке, и положил, наоборот, разговаривать на языке, понятном ей.
   - Случай такой взошел, - сказал он, потрогав щеку. - Ночью дело было,
вдруг заштормило, сорвало гик, потом тали, гик  проволочный,  хлещет  по
чему попало, извивается будто змея. Вся вахта старается изловить, я  ки-
нулся, ну и схлопотал.
   - О-о! - произнесла она на сей раз так, будто все поняла, хотя на са-
мом деле это была для нее китайская грамота, и она представления не име-
ла ни что такое "гик", ни что такое "схлопотал".
   - Этот парень, Свинберн, - начал он, желая переменить  разговор,  как
задумал, но коверкая имя.
   - Кто?
   - Свинберн, - повторил он с той же ошибкой. - Поэт.
   - Суинберн, - поправила Руфь.
   - Вот-вот, он самый, - пробормотал Мартин, вновь залившись краской. -
Он давно умер?
   - Да разве он умер? Я не слыхала, - Она посмотрела на  него  с  любо-
пытством. - Где ж вы с ним познакомились?
   - В глаза его не видал, - был ответ. - Прочитал вот его стихи из  той
книжки на столе, перед тем как вам войти. А вам его стихи нравятся?
   И она подхватила эту тему, заговорила быстро, непринужденно. Ему  по-
легчало, он сел поудобнее, только сжал ручки кресла,  словно  оно  могло
взбрыкнуть и сбросить его на пол. Он сумел направить разговор на то, что
ей близко, и она говорила и говорила, а он слушал, старался уловить  ход
ее мысли и дивился, сколько всякой премудрости уместилось в  этой  хоро-
шенькой головке, и упивался нежной прелестью ее лица. Что ж, мысль ее он
улавливал, только брала досада на незнакомые слова, они так легко слета-
ли с ее губ, и на непонятные критические замечания и  рассуждения,  зато
все это подхлестывало его, давало пищу уму. Вот  она  умственная  жизнь,
вот она красота, теплая, удивительная, такое ему и не снилось. Он совсем
забылся, жадно пожирал ее глазами. Вот оно, ради чего  стоит  жить,  бо-
роться, победить... эх, да и умереть. Книжки не врут. Есть на свете  та-
кие женщины. И она такая. Он воспарил на крыльях воображения, и огромные
сияющие полотна раскинулись перед его мысленным взором, и на них  возни-
кали смутные гигантские образы - любовь, романтика,  героические  деяния
во имя Женщины - во имя вот этой хрупкой женщины, этого золотого цветка.
И сквозь зыбкое трепещущее видение, словно сквозь  сказочный  мираж,  он
жадно глядел на женщину во плоти, что сидела перед ним и говорила о  ли-
тературе, об искусстве. Он и слушал тоже, но глядел жадно, не  сознавая,
что пожирает ее глазами, что в его неотступном взгляде пылает  само  его
мужское естество. Но она, истая женщина, хоть и совсем  мало  знающая  о
мире мужчин, остро ощущала этот обжигающий взгляд. Никогда  еще  мужчины
не смотрели на нее так, и она смутилась.  Она  запнулась,  запуталась  в
словах. Нить рассуждений ускользнула от нее. Он, пугал  ее,  и,  однако,
оказалось до странности приятно, что на  тебя  так  смотрят.  Воспитание
предостерегало ее об опасности, о дурном, коварном, таинственном соблаз-
не; инстинкты же ее победно звенели, понуждая перескочить через разделя-
ющий их кастовый барьер и завоевать этого путника из иного  мира,  этого
неотесанного парня с ободранными руками и красной полосой на шее от неп-
ривычки носить воротнички, а ведь  он  явно  запачкан,  запятнан  грубой
жизнью. Руфь была чиста, и чистота противилась ему; но притом  она  была
женщина и тут-то начала постигать противоречивость женской натуры.
   - Да, так вот... да, о чем же я? - она оборвала на полуслове и тотчас
весело рассмеялась над своей забывчивостью.
   - Вы говорили, этому... Суинберну не удалось  стать  великим  поэтом,
потому как... а дальше не досказали, мисс, - напомнил он, и вдруг внутри
засосало вроде как от голода, а едва он услыхал,  как  она  смеется,  по
спине вверх и вниз поползли восхитительные мурашки. Будто серебро, поду-
мал он, будто серебряные колокольца зазвенели; и вмиг на один  лишь  миг
его перенесло в далекую-далекую землю, под розовое облачко цветущей виш-
ни, он курил сигарету и слушал колокольца островерхой пагоды, зовущие на
молитву обутых в соломенные сандалии верующих.
   - Да... благодарю вас, - сказала Руфь. -  Суинберн  потерпел  неудачу
потому, что ему все же не хватает... тонкости. Многие его стихи не  сле-
довало бы читать. У истинно великих поэтов в каждой  строке  прекрасная,
правда и каждая обращена ко всему возвышенному и благородному в  челове-
ке. У великих поэтов ни одной строки нельзя опустить,  каждая  обогащает
мир.
   - А по мне, здорово это, что я прочел, - неуверенно сказал Мартин,  -
прочел-то я, правда, немного. Я и не знал какой он...  подлюга.  Видать,
это в других его книжках вылазит.
   - И в этой книге, которую вы читали, многие строки вполне можно опус-
тить, - строго, наставительно сказала Руфь.
   - Видать, не попались они мне, - объяснил Мартин. -  Я  чего  прочел,
стихи что надо. Прямо светится да сверкает, у меня аж все засветилось  в
нутре, вроде солнце зажглось, не то прожектор. Зацепил  он  меня,  хотя,
понятно, я в стихах не больно смыслю, мисс.
   Он запнулся, неловко замолчал. Он был  смущен,  мучительно  сознавал,
что не умеет высказать свою мысль. В прочитанном он почувствовал  огром-
ность жизни, жар ее и свет, но как передать это словами? Не смог он  вы-
разить свои чувства - и представился себе матросом, что оказался  темной
ночью на чужом корабле и никак не разберется ощупью в незнакомом такела-
же. Ладно, решил он, все в его руках, надо будет освоиться с этим  новым
окружением. Не случалось еще такого, чтоб он с чем-то не совладал,  была
бы охота, а теперь самое время захотеть выучиться, говорить про то,  что
у него внутри, да так, чтоб она поняла. В мыслях его Руфь заслонила пол-
мира.
   - А вот Лонгфелло... - говорила она.
   - Ага, этого я читал, - перебил он, спеша  выставить  в  лучшем  виде
свой скромный запас знаний о книгах, желая дать понять, что и он не вов-
се темный, - "Псалом жизни", "Эксцельсиор" и... все вроде.
   Она кивнула и улыбнулась, и он  как-то  ощутил,  что  улыбнулась  она
снисходительно... жалостливо-снисходительно. Дурак он, чего полез  хвас-
тать ученостью. У этого Лонгфелло скорей всего книжек пруд пруди.
   - Прошу прощенья, мисс, зря я встрял. Сдается мне, я  тут  мало  чего
смыслю. Не по моей это части. А только добьюсь я, будет по моей части.
   Прозвучало это угрожающе. В голосе  слышалась  непреклонность,  глаза
сверкали, лицо стало жестче. Руфи показалось, у него выпятился  подборо-
док, придавая всему облику что-то неприятно вызывающее. Но при  этом  ее
словно обдало хлынувшей от него волною мужественности.
   - Я думаю, вы добьетесь, это будет по... по вашей части, - со  смехом
закончила она. - Вы такой сильный.
   Ее взгляд на миг задержался на его мускулистой шее, бронзовой от  за-
гара, с грубыми жилами, прямо бычьей, здоровье и сила переливались в нем
через край. И хотя он смущенно краснел и робел, ее снова потянуло к  не-
му. Нескромная мысль внезапно поразила ее. Если коснуться этой шеи рука-
ми, можно впитать всю его силу и мощь. Мысль эта возмутила девушку. Буд-
то вдруг обнаружилась неведомая ей дотоле порочность ее натуры.  К  тому
же физическая сила в ее глазах - нечто грубое, вульгарное. Идеалом мужс-
кой красоты для нее всегда была изящная стройность. И однако мысль  ока-
залась упорной. Откуд