Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Рассказы
О книге
Озорник
"В худых душах..."
Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
О книге
Из далекого прошлого
Воспоминания
-----------------------------------------------------------------------
Мамин-Сибиряк Д.Н. Повести; Рассказы, Очерки.
М.: Моск. рабочий, 1983.
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 24 июля 2003 года
-----------------------------------------------------------------------
Содержание
Книжка с картинками
Книжка
Примечания
КНИЖКА С КАРТИНКАМИ
Habent sua fata libelli*
______________
* И книги имеют свою судьбу (лат.).
I
В снах, как принято думать, нет никакой логики; но, как мне кажется,
это ошибочно, - логика должна быть, но только мы ее не знаем. Может быть,
это логика какого-нибудь иного, высшего порядка.
Сны не только существуют, но и сильно действуют на нашу душу. Область
нашей воли здесь кончается, и мы смутно предчувствуем границы какого-то
иного, неведомого нам мира.
На меня, например, самое сильное впечатление производят сны, в которых
поднимается далекое детство, и в неясном тумане встают уже сейчас
несуществующие лица, тем более дорогие, как все безвозвратно утраченное. Я
долго не могу проснуться от такого сна и долго вижу живыми тех, кто давно
уже в могиле. И какие все милые, дорогие лица! Кажется, чего бы не дал,
чтобы хоть издали взглянуть на них, услышать знакомый голос, пожать их руки
и еще раз вернуться к далекому-далекому прошлому. Мне начинает казаться,
что эти молчаливые тени чего-то требуют от меня. Ведь я столько обязан этим
бесконечно дорогим для меня людям...
Но в радужной перспективе детских воспоминаний живыми являются не одни
люди, а и те неодушевленные предметы, которые так или иначе были связаны с
маленькой жизнью начинающего маленького человека. И сейчас я думаю о них,
как о живых существах, снова переживая впечатления и ощущения далекого
детства.
В этих немых участниках детской жизни на первом плане, конечно, стоит
детская книжка с картинками... Это была та живая нить, которая выводила из
детской комнаты и соединяла с остальным миром. Для меня до сих пор каждая
детская книжка является чем-то живым, потому что она пробуждает детскую
душу, направляет детские мысли по определенному руслу и заставляет биться
детское сердце вместе с миллионами других детских сердец. Детская книга -
это весенний солнечный луч, который заставляет пробуждаться дремлющие силы
детской души и вызывает рост брошенных на эту благодарную почву семян. Дети
благодаря именно этой книжке сливаются в одну громадную духовную семью,
которая не знает этнографических и географических границ.
Здесь мне приходится сделать небольшое отступление, именно, по поводу
современных детей, у которых приходится сплошь и рядом наблюдать полное
неуважение к книге. Растрепанные переплеты, следы грязных пальцев, загнутые
углы листов, всевозможные каракули на полях, - одним словом, в результате
получается книга-калека. Может быть, здесь виноваты большие, которые подают
живой пример своим детям. Спросите каждого библиотекаря, как его сердце
обливается кровью, когда у него на глазах совершенно новая книга
превращается в грязную тряпку. Кто пишет на полях нелепые замечания? Кто и
для какой цели вырывает из средины целые страницы? Вообще кому нужно
увечить книгу и безобразить ее? Особенно, конечно, страдают рисунки. В
лучшем случае, их вырывают "с мясом", а в худшем - портят пером, карандашом
и красками. Тут даже не простое неуважение к книге, а какое-то злобное
отношение к ней. Трудно понять причины всего этого, и можно допустить
только одно объяснение, именно, что нынче выходит слишком много книг, они
значительно дешевле и как будто потеряли настоящую цену среди других
предметов домашнего обихода. У нашего поколения, которое помнит дорогую
книгу, сохранилось особенное уважение к ней, как к предмету высшего
духовного порядка, несущего в себе яркую печать таланта и святого труда.
II
Как сейчас, вижу старый деревянный дом, глядевший на площадь пятью
большими окнами. Он был замечателен тем, что с одной стороны окна выходили
в Европу, а с другой - в Азию. Водораздел Уральских гор находился всего в
четырнадцати верстах.
- Вон те горы уже в Азии, - объяснял мне отец, показывая на
громоздившиеся к горизонту силуэты далеких гор. - Мы живем на самой
границе...
В этой "границе" заключалось для меня что-то особенно таинственное,
разделявшее два совершенно несоизмеримых мира. На востоке горы были выше и
красивее, но я любил больше запад, который совершенно прозаически
заслонялся невысокой горкой Кокурниковой. В детстве я любил подолгу сидеть
у окна и смотреть на эту гору. Мне казалось иногда, что она точно
сознательно загораживала собой все те чудеса, которые мерещились детскому
воображению на таинственном, далеком западе. Ведь все шло оттуда, с запада,
начиная с первой детской книжки с картинками... Восток не давал ничего, и в
детской душе просыпалась, росла и назревала таинственная тяга именно на
запад. Кстати, наша угловая комната, носившая название чайной, хотя в ней и
не пили чая, выходила окном на запад и заключала в себе заветный ключ к
этому западу, и я даже сейчас думаю о ней, как думают о живом человеке, с
которым связаны дорогие воспоминания.
Душой этой чайной, если можно так выразиться, являлся книжный шкаф. В
нем, как в электрической батарее, сосредоточилась неиссякаемая,
таинственная могучая сила, вызвавшая первое брожение детских мыслей. И этот
шкаф мне кажется тоже живым существом. Его появление у нас составляло целое
событие.
Мой отец, небогатый заводский священник, страстно любил книги и
затрачивал на них последние гроши. Но ведь для книг нужен шкаф, а это вещь
слишком дорогая, да, кроме того, в нашем маленьком заводе не было и такого
столяра, который сумел бы его сделать. Пришлось шкаф заказать в соседнем
Тагильском заводе, составлявшем главный центр округа Демидовских заводов.
Когда шкаф был сделан, его нужно было привезти, а это тоже дело нелегкое.
Помню, как мы ждали несколько недель, прежде чем подвернулась подходящая
оказия. Его привезли зимой, вечером, в порожнем угольном коробе. Это было
уже настоящее торжество. В детстве я не знал другой вещи более красивой.
Представьте себе две тумбы, на них письменный стол, на нем две маленьких
тумбы, а на них уже самый шкаф с стеклянными дверками. Выкрашен он был в
коричневую краску и покрыт лаком, который, к общему нашему огорчению, скоро
растрескался и облупился благодаря плутовству мастера, пожалевшего масла на
краску. Но этот недостаток нисколько не мешал нашему книжному шкафу быть
самой замечательной вещью в свете, - особенно когда на его полках
разместились переплетенные томики сочинений Гоголя, Карамзина, Некрасова,
Кольцова, Пушкина и многих других авторов.
- Это наши лучшие друзья, - любил повторять отец, указывая на книги. -
И какие дорогие друзья... Нужно только подумать, сколько нужно ума, таланта
и знаний, чтобы написать книгу. Потом ее нужно издать, потом она должна
сделать далекий-далекий путь, пока попадет к нам на Урал. Каждая книга
пройдет через тысячи рук, прежде чем встанет на полочку нашего шкафа.
Все это происходило в самом конце пятидесятых годов, когда в уральской
глуши не было еще и помину о железных дорогах и телеграфах, а почта
приходила с оказией. Не было тогда самых простых удобств, которых мы сейчас
даже не замечаем, как, например, самая обыкновенная керосиновая лампа. По
вечерам сидели с сальными свечами, которые нужно было постоянно "снимать",
то есть снимать нагар со светильни. Счет шел еще на ассигнации, и тридцать
копеек считались за рубль пять копеек. Самовары и ситцы составляли
привилегию только богатых людей. Газеты назывались ведомостями,
иллюстрированные издания почти отсутствовали, за исключением двух-трех, да
и то с такими аляповатыми картинками, каких не решатся сейчас поместить в
самых дешевых книжонках. Одним словом, книга еще не представляла
необходимой части ежедневного обихода, а некоторую редкость и известную
роскошь.
III
Как все это было давно и вместе с тем точно все было вчера.
Каких-нибудь сорок лет, - и все кругом изменилось. В какую глушь сейчас не
приходят великолепные иллюстрированные издания необыкновенной дешевизны?
Где вы не встретите иллюстрированный журнал, иллюстрированную детскую
книжку или детский журнал?
Наша библиотека была составлена из классиков, и в ней - увы! - не было
ни одной детской книжки... В своем раннем детстве я даже не видал такой
книжки. Книги добывались длинным путем выписывания из столиц или случайно
попадали при посредстве офеней-книгонош. Мне пришлось начать чтение прямо с
классиков, как дедушка Крылов, Гоголь, Пушкин, Гончаров и т.д. Первую
детскую книжку с картинками я увидел только лет десяти, когда к нам на
завод поступил новый заводский управитель из артиллерийских офицеров, очень
образованный человек. Как теперь помню эту первую детскую книжку, название
которой я, к сожалению, позабыл. Зато отчетливо помню помещенные в ней
рисунки, особенно живой мост из обезьян и картины тропической природы.
Лучше этой книжки потом я, конечно, не встречал.
В нашей библиотеке первой детской книжкой явился "Детский мир"
Ушинского. Эту книгу пришлось выписывать из Петербурга, и мы ждали ее
каждый день в течение чуть не трех месяцев. Наконец, она явилась и была,
конечно, с жадностью прочитана от доски до доски. С этой книги началась
новая эра. За ней явились рассказы Разина, Чистякова и другие детские
книги. Моей любимой книжкой сделались рассказы о завоевании Камчатки. Я
прочитал ее десять раз и знал почти наизусть. Нехитрые иллюстрации
дополнялись воображением. Мысленно я проделывал все геройские подвиги
казаков-завоевателей, плавал в легких алеутских байдарках, питался гнилой
рыбой у чукчей, собирал гагачий пух по скалам и умирал от голода, когда
умирали алеуты, чукчи и камчадалы. С этой книжки путешествия сделались моим
любимым чтением, и любимые классики на время были забыты. К этому времени
относится чтение "Фрегата "Паллады" Гончарова. Я с нетерпением дожидался
вечера, когда мать кончала дневную работу и усаживалась к столу с заветной
книгой. Мы путешествовали уже вдвоем, деля поровну опасности и последствия
кругосветного путешествия. Где мы не были, чего не испытали, и плыли все
вперед и вперед, окрыленные жаждой видеть новые страны, новых людей и
неизвестные нам формы жизни. Встречалось, конечно, много неизвестных мест и
непонятных слов; но эти подводные камни обходились при помощи словаря
иностранных слов и распространенных толкований.
КНИЖКА
I
Лет до восьми моя жизнь с братом, который был старше меня года на два,
не выходила зимой из границ комнаты, а летом - двора, небольшого садика и
огорода. "Улица" для нас еще не существовала, и мы видели ее только из окна
или проходили по ней под конвоем няни. Благодаря комнатному воспитанию мы
росли бледненькими и слабенькими господскими детками, которые отличались
послушанием и боялись всего, что выходило за пределы нашего дома.
Товарищество, впрочем, нахлынуло разом, когда мы начали ходить в
заводскую школу. Мы как-то сразу получили полную детскую свободу и сразу же
перестали бояться. Смелости и предприимчивости оказался даже излишний
запас, выражаясь в школьных драках и соответствующих возрасту шалостях. Я
два раза тонул, приходил домой с синяками, подвергался разным опасностям,
уже совсем не по возрасту. Этот боевой период раннего детства совпадает с
воспоминанием о первом друге. Это был сын заводского служащего,
бледнолицый, с зеленоватыми глазами и вечной улыбкой на губах. Его звали
Костей. Я не помню, чтобы этот мой первый друг хотя бы когда-нибудь
рассердился, - он вечно был весел и всегда улыбался. Милый Костя! Его давно
нет на свете, и я вспоминаю о нем с особенной любовью, как о родном и таком
близком человеке, которого не можешь отделить от самого себя.
В детской дружбе заложена какая-то таинственная сила, которая проходит
через всю остальную жизнь. Те, кого мы любили в детстве, служат точно
путеводными маяками для остального жизненного пути. Моя встреча с Костей
окрасила не только мое детство, но и юность дорогими впечатлениями и первым
дорогим опытом. С нам вместе мы начали самостоятельную жизнь, именно ту
жизнь, которая начиналась за пределами детской комнаты, захватывала все
родное селенье и потом увела на зеленый простор родных гор. Вместе с Костей
же явилась и новая книга.
- У меня отец все романы читает, - рассказывал Костя, коверкая
ударение. - И чем страшнее, тем лучше для него. Хочешь, почитаем вместе?
Есть "Черный ящик", "Таинственный монах", "Шапка юродивого, или
Трилиственник".
Я, конечно, согласился с величайшим удовольствием. Отец Кости имел
привычку перечитывать свои любимые "романы" по нескольку раз, и книги имели
очень подержанный вид, а некоторые листы были точно изжеваны теленком. Из
всей этой библиотеки на меня произвел самое сильное и неизгладимое
впечатление знаменитый "Юрий Милославский" Загоскина. Для него я на время
забыл даже Гоголя и других классиков. Увы! Таких романов нынешние авторы
уже не пишут...
- Люблю почитать романы, - говорил отец Кости. - Только я по-своему
читаю... Меня, брат, никакой сочинитель не проведет. Я сперва прочитаю
конец романа, если все благополучно кончилось, ну, тогда я уж с начала за
него примусь. Учен я довольно... Прежде, бывало, читаешь-читаешь, а до
конца дочитал, - глядь, либо кого убили, либо кто умер. Нет, покорно
благодарю!.. Я и без сочинителя знаю отлично, что все мы помрем. Мало ли
горя кругом, а тут еще в книге его вычитывай...
Его звали Романом Родионычем. Это был человек маленького роста, с
большой кудрявой головой. Он тоже вечно улыбался, как и Костя, - это была
фамильная черта. Вообще окружавшие мое детство люди отличались великим
добродушием, и я не помню ни одного злого человека, за исключением
нескольких старух раскольниц, злившихся, так сказать, по обязанности, чтобы
не проявить по отношению к нам, ребятам, преступной бабьей слабости. Роман
Родионыч всегда находился в прекрасном расположении духа, а когда впадал в
отличное, то декламировал удивительнейшие стихи:
Людовиг, говорят,
В один миг, говорят,
Все постиг, говорят,
Пить хотел, говорят,
Не умел, говорят,
И пропал, говорят...
Откуда такие стихи и какой сочинитель их сочинил, - покрыто мраком
неизвестности.
Роман Родионыч, как я уже сказал, был заводский служащий и занимал
должность запасчика, то есть заведовал амбарами с хлебом, овсом и разными
другими материалами, как сальные свечи, веревки, кожи и проч. Наш завод
хотя и был небольшой, но служащих было достаточно. Они все были из
крепостных и образование получили в заводской школе. Дальнейшее образование
шло "своим умом" и почерпалось главным образом из случайно попадавшихся под
руки книг.
Мы сейчас слишком привыкли к книге, чтобы хотя приблизительно оценить
ту громадную силу, которую она представляет. Важнее всего то, что эта сила,
в форме странствующей книги в коробке офени, сама приходила уже в то
далекое время к читателю и, мало того, приводила за собой другие книги, -
книги странствуют по свету семьями, и между ними сохраняется своя родовая
связь. Я сравнил бы эти странствующие книги с перелетными птицами, которые
приносят с собой духовную весну. Можно подумать, что какая-то невидимая
рука какого-то невидимого гения разносила эту книгу по необъятному простору
Руси, неустанно сея "разумное, доброе, вечное". Да, сейчас легко устроить
домашнюю библиотеку из лучших авторов, особенно благодаря иллюстрированным
изданиям; но книга уже пробила себе дорогу в самую глухую пору, в доброе
старое время ассигнаций, сальных свечей и всякого движения родным "гужом".
Здесь нельзя не помянуть добрым словом старинного офеню-книгоношу, который,
как вода, проникал в каждую скважину. Для нас, детей, его появление в дом
являлось настоящим праздником. Он же руководил и выбором книг и давал, в
случае нужды, необходимые объяснения.
Помню, как один старичок офеня разрешил вопрос об ударении над словом
роман.
- Роман - это имя, а роман - книга.
- Вот-вот, это самое, - почему-то торжествовал добрейший Роман
Родионыч. - Тогда и не различить бы, который роман - человек, а который
роман - книга. И меня бы с книгой стали смешивать...
Один из таких офеней лично мне невольно доставил большое огорчение.
Как все дети, я очень любил рисовать, а у него в коробе среди других
сокровищ оказался атлас для самообучения рисованию. Вся беда была в том,
что он стоил целых два рубля, - сумма, по тогдашнему счету и по нашему
бюджету, громадная, - целых шесть рублей, если считать на ассигнации.
- Нет, не могу, - заявил отец. - Если рубль, то еще можно, а двух
рублей нет.
Я отлично понимал, что значит слово "нет", и не настаивал. Так атлас и
ушел в коробе офени к другому, более счастливому покупателю, а мне его жаль
даже сейчас. Уж очень хотелось учиться рисовать, а учиться было не по чему.
Мы с Костей принялись копировать плохие гравюры из "Живописного обозрения",
возмущаясь их аляповатостью.
II
Нужно сказать, что библиотека Романа Родионыча была очень маленькая, и
книги сошлись в ней совершенно случайно, как встречаются незнакомые люди
где-нибудь в вагоне. Исчерпав этот запас, мы с Костей начали отыскивать
книги в других домах. Конечно, у управителя книг было много, но мы не
решались быть назойливыми. Оказалось, что рядом с нашим домом находилось
целое книгохранилище.
В раннем детстве всей медициной у нас заведовал худенький старичок,
заводский фельдшер Леонтий Ефимыч. С этим именем у меня связаны
воспоминания о первом знакомстве с разными порошками от кашля, детскими
"микстурками", припарками и целой коллекцией всевозможных мазей. Не было
такой болезни, от которой у Леонтия Ефимыча не нашлась бы соответствующая
ей "микстурка", мазь или припарки. И, право, дело шло совсем недурно, а
главное, как-то добродушно. Уже одно появление в доме Леонтия Ефимыча
вносило известное успокоение, точно он являлся живым олицетворением всех
целебных сил.
- Горлышко болит? Кашелек легкий? - ласково спрашивал он, щупая пульс.
- А ну-ка, покажи язык... Так, так, легонький жарок... А мы его микстуркой
прогоним, да малинки выпить на ночь, да маслицем грудку растереть.
В чайной или гостиной в это время появлялась уже домашняя "закусочка".
Леонтий Ефимыч выпивал "рюмочку водочки", закусывал "ломтиком колбаски",
принявшей от времени окаменелый вид (знаменитая углицкая колбаса,
Страницы:
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -